— Клод Виньон, — подсказал Бисиу.
— Он самый... — подтвердил южанин. — Массоль и Виньон — вот безмозглые представители вашей правительственной лавочки, трестальоны моего префекта[1].
— Ну, дело поправимое, — вставил Леон де Лора. — Видишь ли, кузен, в Париже все возможно: хорошее и дурное, справедливое и несправедливое. Тут все умеют сладить, разладить и снова наладить.
— К черту! Я здесь ни одной лишней секунды не останусь... это самое скучное место во всей Франции...
Беседуя, оба кузена и Бисиу прохаживались по широкой гладкой полосе асфальта, где от часу до двух мудрено не встретить хотя бы нескольких людей, о которых трубит в тот или иной рог стоустая молва. Некогда этим свойством обладала Королевская площадь, затем — Новый мост, теперь оно перешло к Итальянскому бульвару.
— Париж, — вновь обратился художник к своему двоюродному брату, — это инструмент, играть на котором надо умеючи. Если мы пробудем здесь еще минут десять, я дам тебе наглядный урок. Вот смотри, — воскликнул он, поднимая трость и указывая на двух женщин, выходивших из проезда Оперы.
— Это еще что такое? — удивленно спросил Газональ.
«Это» была старуха в шляпке, пролежавшей с полгода в витрине, в притязавшем на элегантность безвкусном платье, в полинялой клетчатой шали; по ее физиономии было видно, что она лет двадцать просидела в сырой каморке под лестницей, а по туго набитой сумке — что в обществе она занимает положение никак не выше бывшей привратницы. Рядом с ней шла совсем юная и хрупкая, тоненькая девушка; ее затененные черными ресницами глаза уже утратили выражение невинности, а бледность говорила о сильном утомлении. Но личико ее с красивым овалом было еще свежо, волосы великолепны, открытый лоб прекрасен, стройный стан — худощав; словом — еще недозрелый плод.
— Это крыса в сопровождении своей мамаши, — ответил Бисиу.
— Крыса? Что это значит?
— Такая крыса, — заметил Леон, дружески кивнув мадмуазель Нинетте, — может помочь тебе выиграть процесс!
Газональ подскочил на месте, но Бисиу крепко держал его под руку с той минуты, как они вышли из кафе, ибо находил, что физиономия южанина слишком раскраснелась.
— Крыса эта, у которой только что кончилась репетиция в Опере, спешит домой; там она наскоро перекусит и через три часа вернется в театр, чтобы переодеться, ибо сегодня понедельник, и вечером она выступает в балете. Нашей крысе тринадцать лет, она уже старая крыса. Года через два это создание будет, возможно, расцениваться в шестьдесят тысяч франков, она добьется всего или будет ничем, станет великой танцовщицей или простой фигуранткой, знаменитостью или обыкновенной содержанкой. Она учится танцевать с восьми лет; сейчас, сам видишь, она изнемогает от усталости: все утро она выворачивала себе кости в классе танцев — на репетиции, где проделывала упражнения, трудные, как китайская головоломка; вечером она опять в театре. Крыса — непременная принадлежность Оперы, она может стать прима-балериной, подобно тому как младший писец — нотариусом. Крыса — это надежда.
— Кто поставляет крыс? — спросил Газональ.
— Семьи привратников, бедняков, актеров, танцовщиков, — ответил Бисиу. — Лишь самая горькая нищета может заставить восьмилетнего ребенка подвергать свои ноги и суставы жесточайшим пыткам, может побудить девушку, из одного лишь расчета, хранить чистоту до шестнадцати, а то и до восемнадцати лет и быть неразлучной с отвратительной старухой, подобно прелестному цветку, корни которого обкладывают навозом. Перед вами вереницей пройдут дарования, большие и малые, артисты, уже известные и еще безвестные; это они каждый вечер воздвигают во славу Франции памятник, именуемый Оперой, — средоточие мощи, воли, гения, какое можно найти лишь в Париже.
— Я уже видел Оперу, — самодовольно заявил Газональ.
— Со скамьи на галерке, три франка шестьдесят сантимов билет, — отрезал Леон, — так же как ты видел Париж с улицы Круа-де-пти-Шан... ничего не понявши в нем... Что давали в Опере, когда ты там был?
— «Вильгельма Телля».
— Превосходно! — заметил художник. — Большой дуэт Матильды, наверно, тебе понравился. А как ты думаешь, чем занялась певица, вернувшись домой?
— Ну... чем?
— Поужинала двумя сочными бараньими котлетами, которые слуга держал для нее наготове...
— А, черт побери!
— Малибран — та подкреплялась водкой, и это убило ее. Да, вот еще что: ты уже видел балет; сейчас он снова пройдет перед тобой в скромном утреннем наряде; но ты и не подозреваешь, что твой процесс зависит от пленительных ножек, мелькающих здесь...
— Мой процесс?
— Смотри, кузен, вот — так называемая «фигурантка».
И Леон указал на одно из тех восхитительных созданий, у которых в двадцать пять лет за плечами опыт шестидесятилетних; они так хороши и уверены во всеобщем поклонении, что даже не считают нужным подчеркивать свою красоту. Высокая стройная фигурантка шла твердой поступью, смотрела надменным взглядом денди, туалет ее отличался дорого стоящей простотой.
— Это Карабина, — сказал Бисиу, по примеру Леона слегка кивнув головой, на что красавица ответила улыбкой. — Еще одна из тех женщин, которые могут сместить твоего префекта.
— Фигурантка! Да что ж это такое?
— Фигурантка — на редкость красивая крыса, которую мать, настоящая или подставная, продала в тот день, когда молодой танцовщице не удалось занять ни первого, ни второго, ни третьего места в балете. Тогда, по тому вескому соображению, что она с детства занималась танцами и уже не способна заняться ничем другим, крыса предпочла, как говорится, танцевать «у воды». В маленькие театры, где нужны танцовщицы, ее, по всей вероятности, не брали, а в трех городах Франции, где ставят балеты, она бы не имела успеха; ехать же за границу, — вам следует знать, что знаменитая парижская школа танца поставляет всему миру танцоров и танцовщиц, — у нее не было ни желания, ни денег. Таким образом, чтобы крыса стала фигуранткой, то есть безвестной танцовщицей кордебалета, нужно, чтобы ее удерживала в Париже какая-нибудь прочная привязанность: или богатый человек, которого она вовсе не любит, или бедный юноша, которого она слишком любит. Та, что сейчас прошла мимо нас, будет, возможно, сегодня вечером трижды переодеваться: она будет принцессой, крестьянкой, тирольской пастушкой или еще кем-нибудь... и все это за каких-то двести франков в месяц.
— А одета она куда лучше супруги нашего префекта!
— Если б вы побывали у нее дома, — сказал Бисиу, — вы увидели бы, что у нее есть горничная, кухарка и лакей; она занимает роскошную квартиру на улице Сен-Жорж; словом, соразмерно нынешним французским состояниям, которые меньше прежних, она — как бы тень оперной дивы восемнадцатого века. Карабина — это сила; в настоящее время она властвует над дю Тийе, банкиром, пользующимся большим влиянием в палате...
— А что находится над этими двумя ступенями балета? — полюбопытствовал Газональ.
— Смотри! — ответил Леон, указывая на изящную коляску, свернувшую на бульвар с улицы Гранж-Бательер. — Вот одна из прима-балерин, ее имя на афише привлекает весь Париж; ее оклад — шестьдесят тысяч франков в год, она живет, как принцесса. Стоимости всей твоей фабрики не хватило бы, чтобы купить право в течение месяца желать ей доброго утра в ее спальне.
— Ну нет, уж лучше я буду сам себе желать доброго утра: это дешевле выйдет!
— Заметили вы, — обратился к южанину Бисиу, — красивого молодого человека, сидящего против нее в коляске? Это виконт, носитель славного имени, — ее приближенный: его стараниями газеты печатают хвалебные отзывы о ней, по утрам он является к директору Оперы с объявлением войны или мира, и он же заботится об аплодисментах, которые гремят в зале, когда она появляется на сцене или уходит за кулисы.
— Ну, господа, господа, этим вы меня просто сразили: я и понятия не имел, что такое Париж!
— Что ж! — отозвался Бисиу. — Зато теперь вы будете знать, что можно увидеть за десять минут в проезде Оперы. Смотрите-ка!..
В эту минуту в проезде появились двое: мужчина и женщина. Женщина была ни хороша, ни дурна собой; по цвету и покрою ее одежды в ней сразу можно было узнать актрису. Мужчина походил на певчего.
— Вот, — пояснил Бисиу, — баритональный бас и еще одна прима-балерина. Бас — человек огромного таланта, но так как в оперных партитурах басовые партии обычно занимают незначительное место, он едва зарабатывает столько, сколько получает танцовщица. Танцовщица эта прославилась еще до появления Тальони и Эльслер; она сохранила в нашем балете характерный танец и выразительную мимику, — и если бы ее знаменитые соперницы не раскрыли в танце неведомую дотоле поэзию, она бы считалась звездой первой величины. Сейчас она — на втором месте, но все же загребает свои тридцать тысяч франков, ее преданным другом состоит один из пэров Франции, очень влиятельный в палате. А вот и танцовщица третьего разряда; она существует лишь благодаря поддержке всемогущей газеты. Вздумай дирекция не возобновить с нею контракт — и министерство нажило бы себе еще одного врага. Кордебалет — большая сила в Опере: поэтому в высших кругах денди и политических деятелей считается гораздо более хорошим тоном иметь связь с танцовщицей, нежели с певицей. В первых рядах партера, где сидят завсегдатаи оперы, слова: «Сударь, вы, видно, предпочитаете пение?» — звучат насмешкой.
