«Ох, нет, Джордж», ответила она возбужденным голосом. «Здесь Джон Роуланд — лейтенант Роуланд. Я его видела только что… он так изменился… он пытался заговорить со мной».
«Кто? Это тот мучительный предмет твоей страсти? Тебе известно, что я его никогда не видел, и ты сама не много рассказывала о нем. Что он — в первом классе?»
«Нет, он, скорее всего обычный матрос, он работает, и у него поношенная одежда… такая грязная. Кажется, что он опустился… очень низко. И это все потому, что…»
«Потому, что ты невзлюбила его? Но ведь это не твоя вина, дорогая. Если в мужчине это есть, он опускается в любом случае. Чувствует ли он себя оскорбленным? Жалуется он или злится? Ты ужасно встревожена. Что он сказал?»
«Я не знаю… он ничего не сказал… Я всегда опасалась его. После этого я встречала его всего три раза, у него был такой пугающий вид… и он был очень вспыльчив, упрям, и ужасно сердит… тогда. Он обвинял меня в том, что я ввела его в заблуждение, что я играла с ним; он также что-то сказал о вечном законе удачи, и о высшем равновесии событий… всего сказанного им я не могла понять — кроме того, что, поскольку все свое страдание мы навязываем другим, оно ложится на каждого равными частями. Потом он ушел… очень взволнованным. Я всегда после этого ждала, что он будет как-то мстить — он может похитить нашу Миру — нашего ребенка». Она прижала улыбавшуюся дочь к своей груди и продолжила. «Сначала он нравился мне, до того, как я узнала, что он был атеистом… да, Джордж, он в самом деле отрицал существование Господа — и это при мне, исповедующей христианство».
«Должен сказать, он был удивительно смелым», сказал он с улыбкой «не зная тебя достаточно хорошо».
«После этого я уже с трудом его понимала», заключила она. «Я чувствовала себя словно в присутствии чего-то нечистого. Я все же думала, как славно было бы сохранить его для Господа, и пыталась убедить его в оберегающем милосердии Иисуса, но он лишь высмеивал все, что свято для меня. И сказал, что, как бы он ни чтил мои убеждения, он не настолько циничен, чтобы соглашаться с ними. И что он хотел бы оставаться честным к себе и к другим, искренне выражая при этом свое безверие — свою идею. Как будто возможна честность без Божьей помощи… и затем, однажды, я уловила в его дыхании запах спиртного… от него обычно исходил табачный запах… и я потеряла надежду. И уже после этого он исчез из виду».
«Выйдем, и покажи мне этого нечестивца», сказал ее муж, поднимаясь. Они подошли к двери, и молодая женщина выглянула за нее. «Он последний среди людей, там дальше… рядом с каютой», сказала она обернувшись. Ее супруг вышел наружу.
«Как наш отпетый разбойник надраивает вентилятор? Вот так Роуланд-мореход! Недурное падение. Не из-за лишения ли офицерства он ударился в беспутство? Упился до чертиков на приеме у Президента, не правда ли? Я, кажется, читал об этом».
«Я знаю, что он лишился своего места и был ужасно опозорен», ответила его жена.
«Что ж, Мира, теперь парень обезврежен. В следующие несколько дней мы еще встретимся, но на верхней палубе тебе лучше держаться от него подальше. Если он не совсем еще стал бесчувственным, он в таком же смущении, как и ты. Сейчас лучше оставайся в помещении — делается туманно».
Во время полуночной смены вахт дул близкий к штормовому северо-восточный ветер, который в сочетании с движением парохода создавал, насколько это было заметно на палубе, вполне штормовой натиск холодного воздуха. Встречная волна, слишком изменчивая для столь протяженного судна, часто билась о «Титан», усиливая беспрерывные машинные вибрации. Каждую такую волну сопровождало густое облако брызг, достигавшее «вороньего гнезда» на фок-мачте и ударявшее по рулевой рубке на мостике текучими снарядами, способными разбить обычное стекло. Сырой и непроницаемый сгусток тумана, в который корабль погрузился с полудня, все еще окутывал его. И в толщу это серой стены впереди, с двумя палубными офицерами и тремя впередсмотрящими, чье зрение и слух предельно напрягались, великолепный гонщик мчался на полной скорости.
В четверть первого из темноты по краям восьмидесятифутового мостика явились двое и выкрикнули первому помощнику, только что заступившему на дежурство, имена сменивших их людей. Опершись на рулевую рубку, помощник повторил имена старшине-рулевому внутри рубки, который занес их в вахтенный журнал. Затем люди ушли — к своему кофе и «нижней вахте». Скоро на мостик явилась еще одна промокшая фигура, доложив о смене в «вороньем гнезде».
«Роуланд, ты говоришь?» — гаркнул офицер, заглушая вой ветра». Это тот человек, которого вчера взяли на борт пьяным?»
«Да, сэр».
«Он еще пьян?»
«Да, сэр».
«Хорошо, достаточно. Старшина, пустите Роуланда в «воронье гнездо», сказал помощник и, образовав своими ладонями рупор, прогрохотал: «Эй там, в „вороньем гнезде“!»
«Сэр», пришел ответ, слишком отчетливый и чистый для такого шторма.
«Смотреть в оба и безотрывно наблюдать».
«Слушаюсь, сэр».
«Судя по ответу, это бывший военный. Мало пользы от таких» пробормотал офицер. Он вернулся на свое место спереди мостика, где деревянные перила создавали некоторое укрытие от сырого ветра. Начиналось его долгая смена, заканчивавшаяся только с появлением его подвахтенного, второго помощника, спустя четыре часа. Разговоры — за исключением необходимых — запрещались на мостике между офицерами «Титана», и его напарник, третий помощник, стоял возле большого палубного нактоуза, только что изменив позу для беглого взгляда на компас, казавшийся его единственным занятием в плавании. Укрытые одной из рубок, боцман и вахтенный перемещались вперед и назад, наслаждаясь бесценными двумя часами перерыва, дозволенными судовым режимом, ибо с окончанием следующей вахты дневная работа завершалась, а в два часа начнется уборка межпалубного пространства — первая из работ нового дня.
Между тем, пробила первая склянка, повторенная в «вороньем гнезде» и далее протяжным криком — «все хорошо!» — впередсмотрящих, когда ушел на покой последний из двух тысяч пассажиров, оставив вахтенным пространные каюты и помещения третьего класса. Тем временем, капитан мирно спал в своей каюте за штурманской рубкой — командир, никогда не командовавший, исключая угрожающие кораблю события, ибо во время захода и выхода из порта управление совершал лоцман, а в море помощники капитана.
Пробила вторая склянка, и прозвучали ответы на них. Пробила третья склянка, а боцман со своими людьми еще только готовились к последней затяжке табачного дыма, когда сверху раздались звон и крик из «вороньего гнезда»:
«Что-то впереди, сэр… не могу разобрать».
Первый помощник бросился к телеграфу в машинном отделение и схватил рычаг. «Кричи громче, что ты видишь», заревел он.
«Лево руля, сэр… справа по носу корабль… совсем близко» прозвучал крик.
«Лево руля… руль на борт» повторил первый помощник старшине-рулевому у штурвала — тот повторил и исполнил. Однако с мостика еще ничего не было видно. В кормовом отделении мощный рулевой двигатель повернул румпель до отказа; однако, прежде чем курсовая черта пересекла три деления картушки компаса, неясный туманный сумрак впереди разрешился квадратными парусами тяжело нагруженного судна, пересекающего курс «Титана» на расстоянии меньше чем в половину своего корпуса.
«Адское проклятье!» зарычал первый помощник. «Рулевой, держать курс» крикнул он. «Внимание всем на палубе и внизу». Он повернул рычаг закрывания водонепроницаемых отсеков, нажал кнопку с меткой «каюта капитана» и слегка присел в ожидании крушения.
Случившееся едва ли было крушением. От легкого толчка сотряслась передняя часть «Титана» и, соскальзывая по фор-марсу и грохоча по палубе, дождем посыпался мелкий рангоут, паруса, шкивы и канаты. Затем невидимые в темноте правый и левый борт столкнулись с двумя еще более темными очертаниями — двумя половинами разрезанного корабля. С одного из этих очертаний, где еще светился нактоуз, послышался голос моряка, выделившийся из смеси криков и воплей:
«Да настигнет проклятие Господа вас и ваш нож для сыра, вы, конченые убийцы».
Темнота за кормой поглотила темные очертания, крики заглушились гулом шторма, и «Титан» возобновил свое движение прежним курсом. Рукоятку телеграфа к машинному отделению первый помощник не поворачивал.
Нуждаясь в инструкциях, боцман скачками преодолел ступени, ведущие к мостику.
«Поставьте людей на участки для собраний и к дверям. Всех, кто придет на палубу, посылайте в штурманскую рубку. Скажите вахтенному, чтобы был в курсе всего, что узнали пассажиры, и как можно скорее уберите эти обломки». Когда помощник отдавал эти указания, его голос хрипел от напряжения, а слова боцмана «да, да, сэр» звучали так, словно он задыхался.
