Осушая влажные завязки своих брюк, Роуланд поднял ребенка и ласково сказал: «Вот что, малышка, давай беги обратно к маме. Здесь для тебя плохая компания». Невинные глаза улыбнулись ему в лицо, и затем — глупый поступок, совершаемый только холостяками — он поднял ее над ограждением с забавно угрожающим видом. «Выбросить тебя рыбам, детка?» спросил он, и его лицо смягчилось неуместной улыбкой. Ребенок издал легкий испуганный крик, и тут из-за угла появилась молодая женщина. Словно тигрица она прыгнула к Роуланду, схватила ребенка, пристально взглянула на него расширившимися глазами, и исчезла, оставив его обмякшим и обессиленным, тяжело дышащим.
«Это ее дочь», простонал он. «Так смотрят матери. Она замужем… замужем». Он снова взялся за работу чистильщика, с лицом, подтверждавшим совпадение цветов морского загара и очищавшейся краски.
Спустя десять минут капитан в своем кабинете слушал жалобу мужчины и женщины, чрезвычайно встревоженных.
«Так вы говорите, полковник», сказал капитан, «что Роуланд является вашим старым врагом?»
«Он является, — или был раньше — отвергнутым поклонником миссис Селфридж. Это все, что мне о нем известно — кроме того, что он намекал о возмездии. Жена уверена в том, что она видела, и я считаю, что его нужно арестовать».
«Именно, капитан», страстно сказала женщина, держа под наблюдением свою дочь, «вы бы только видели его; он уже почти бросил Миру, когда я схватила ее — и, к тому же, его лицо было таким страшным. Ах, это было так ужасно. Мне уже не будет покоя на этом корабле, я это знаю».
«Я бы просил вас не обременять себя беспокойством, мадам», серьезно сказал капитан. «Недавно мне стало известно кое-что о его прошлом — что он разжалованный и сломленный морской офицер, но здесь уже третий рейс, и я убедился как в его готовности работать простым матросом, так и в его слабости к алкоголю, которую ему не удовлетворить без денег. Однако — как вы считаете — он мог вас преследовать. Мог ли он разузнать о ваших движениях — что вы намеревались гулять по кораблю?»
«Отчего нет?» воскликнул муж; «он наверное знает некоторых друзей миссис Селфридж».
«Да, да», сказала она нетерпеливо; «я слышала, как о нем говорили, несколько раз».
«Тогда ясно», сказал капитан. «Если вы, мадам, согласитесь свидетельствовать против него в английском суде, то я сейчас же одену на него наручники за попытку убийства».
«Ах, сделайте это, капитан», воскликнула она. «Я не могу чувствовать себя в безопасности, пока он на свободе. Конечно, я буду свидетельствовать».
«Что бы вы ни сделали, капитан», злобно сказал муж, «уверяю вас, что я пущу пулю в его голову, если он опять сунется или затронет меня. Тогда вы сможете надеть наручники на меня».
«Я прослежу, чтобы он был под надзором, полковник», повторил капитан, откланиваясь им у порога своего кабинета.
Однако капитан понимал, что обвинение в убийстве есть не всегда лучший путь дискредитации человека. В то же время, было невероятно, что его противник мог оказаться детоубийцей. К тому же, такое обвинение в любом случае трудно доказывать, не доставляя затруднений и беспокойства ему самому. Поэтому он не приказал арестовать Джона Роуланда, а только распорядился, до поры, назначать его днем на работы между палубами, куда не заглядывают пассажиры.
Роуланд удивился внезапной смене работы чистильщика на «солдатские обязанности» красителя спасательных кругов в межпалубном тепле. Он был достаточно проницателен, чтобы заметить утром какое-то особенное внимание боцмана. Гораздо сложнее узнавались симптомы наркотической интоксикации, стоившие его встревоженному начальству больших расходов виски. Ввиду его прояснившихся глаз и спокойного голоса — за счет целительного морского воздуха — когда он в четыре часа явился на палубу на первую утреннюю вахту, в штурманской рубке капитан и боцман начали диалог, где первый сказал: «Не надо тревожиться. Это не яд. Он на полпути к кошмарам, и это только ускоряет их. Ему привидятся змеи, призраки, гоблины, кораблекрушения, пожары, и всякие другие вещи. Их действие продлится два-три часа. Просто, пока левый кубрик пустует, опустите это в его кружку».
Во время ужина в правом кубрике — куда относился Роуланд — случилась драка, которую нет нужды описывать, кроме упоминания о том, что Роуланд, бывший в стороне, отшвырнул свою кружку с чаем на третьем глотке. Взяв новую порцию, он завершил ужин; после, равнодушный к обсуждению моментов драки его товарищами по смене, он улегся на свою койку и курил до восьмой склянки, прежде чем ушел вместе со всеми.
«Роуланд», сказал важный боцман, когда вахтенные собрались на палубе; «заступишь на мостик впередсмотрящим по правому борту».
«Не моя очередь, боц», удивленно сказал Роуланд.
«Команда с мостика. Становись туда».
Роуланд послушался, заворчав, как это свойственно рассерженным морякам. Смененный им матрос назвал свое имя и исчез. Первый помощник неспешно сошел с мостика, произнес обычное: «смотреть в оба» и вернулся на свой пост. Вслед за тем спереди корабля водворились тишина и одиночество ночной вахты, и на их союз с неумолчно гудевшими машинами покушались только звуки отдаленной музыки и смех в театре. Вследствие попутного для «Титана» свежего западного ветра на палубе установилось почти безветрие. А поскольку густой туман, освещенный ярким звездным небом, был крайне холоден, самые малообщительные пассажиры сбежали вовнутрь к свету и общению.
Когда в половине девятого раздались три склянки, и Роуланд, в свою очередь, издал положенный ему сигнал — «все хорошо», — первый помощник оставил свой пост и направился к нему.
«Роуланд», сказал он, приблизившись; «Я слышал, и ты был вхож в офицерское отделение».
«Не понимаю, с чего вы это взяли, сэр», ответил Роуланд; «Я не имею привычки упоминать об этом».
«Ты говорил капитану. На мой взгляд, курсы обучения в Аннаполисе и в Королевском Военно-Морском Колледже сравнимы по своей полноте. Что ты думаешь о теориях течений Морли?»
«Они кажутся правдоподобными», сказал Роуланд, невольно опуская слово «сэр»; «но, по-моему, в большинстве случаев теория Морли приводила к ошибочным результатам».
«Да, и я тоже так считаю. Случалось ли тебе когда-нибудь в тумане определять расстояние до приближающихся льдов по уровню падения температуры?»
«Без сколько-нибудь надежного результата. Но, по-видимому, это зависит только от вычислений и их продолжительности. Холод есть отрицательное тепло, поэтому он может рассматриваться как энергия излучения, которая уменьшается соразмерно квадратному корню от расстояния».
Одно мгновение помощник стоял, устремив свой взгляд вперед и мурлыча про себя какой-то мотив. Затем, сказав: «да, согласен», ушел на свое место.
«Должно быть, у него железный желудок», пробормотал он, всматриваясь в нактоуз; «или боцман ошибся кружкой, и наркотическую дозу принял кто-то другой».
Роуланд циничной улыбкой проводил помощника. «Удивляюсь», спросил он про себя, «как он снисходит до разговора о навигации с матросом у фок-мачты. Зачем я здесь, вне своей очереди? Может это связано с той бутылкой?» Он возобновил свои короткие пассажи по краю мостика и довольно мрачное движение мыслей, потревоженное офицером. «Надолго ли», размышлял он, «хватило бы его амбиции и любви к своему делу, после того, как он встретил, завоевал и потерял свою единственную женщину в этом мире? Зачем неудача в отношениях с одной из миллиона женщин, живущей и любящей, способна возобладать над всеми жизненными благами и, вывернув естество человека его адской стороной, погубить его? Чей женой она стала? Какого-то, наверное, незнакомца, увлекшего ее некоторыми внешними и умственными достоинствами спустя много времени после моего изгнания. Которому не нужно было любить ее… он и без этого имел больше шансов. И он ступил в мой рай спокойно и легко. Говорят, «дела Господа превосходны», а на небесах исполняются наши заветные желания — поскольку искренна наша вера. Это значит (если это что-нибудь значит), что, заслужив лишь страх и презрение в ответ на свою не узнанную верность, меня после такой жизни ждет награда — любовь и благосклонность ее души. Люблю ли я ее душу? Обладает ли ее душа красивыми лицом и фигурой, осанкой Венеры? Имеет ли ее душа темно-синие глаза и сладкий, мелодичный голос? Есть ли в ее душе остроумие, элегантность, очарование? Обильна ли она состраданием к страждущим? Это то, что я любил. Я не люблю ее душу, если она у ней есть. Мне не нужна ее душа. Я хочу ее… мне нужна она». Он перестал ходить и склонился над поручнем ограждения мостика, устремившись взглядом в туман. Сейчас он произносил свои мысли вслух, а первый помощник, чертивший внутри курс судна, секунду послушал, и вышел наружу. «На него подействовало», прошептал он третьему помощнику. Затем он нажал кнопку вызова капитана, коротким сигналом парового свистка вызвал боцмана, и продолжил наблюдение за впередсмотрящим, одурманенным наркотиком, покуда третий помощник вел корабль.
