- А что?
- Что так оно лучше.
Когда Бото с Леной вошли в дом, фрау Нимпч и в самом деле была одна. В комнате было тихо и полутемно, лишь пламя очага бросало отблеск на черные тени, исчертившие пол. Щегол уже давно заснул в своей клетке, только бульканье кипящей воды нарушало тишину.
- Добрый вечер, матушка,- сказал Бото.
Старуха ответила на приветствие и хотела подняться со своей скамеечки, чтобы придвинуть кресло. Но Бото удержал ее на месте и сказал:
- Нет, матушка, я сяду на старое место.- С этими словами он придвинул табуретку к огню и уселся.
Наступило недолгое молчание, потом Бото прервал его:
- Я пришел сегодня проститься с вами и поблагодарить вас за все хорошее и доброе, чем так долго наслаждался в вашем доме. Да, госпожа Нимпч, я говорю от чистого сердца. С какой радостью я приходил к вам! Как счастлив был здесь! Но теперь я должен уйти, и мне хотелось бы сказать только одно: наверное, так лучше.
Старушка промолчала и кивнула одобрительно.
- Но я ведь не навек исчезаю, и вас я не забуду. А теперь дайте мне вашу руку. Так. И доброй вам ночи.
Тут он резко встал и направился к двери, а Лена его обняла, и так они вместе дошли до калитки, не проронив по дороге ни слова. Только у самой калитки она сказала:
- А теперь поскорее. Силы у меня на исходе, мне все-таки пришлось пережить два нелегких дня. Прощай, мой любимый, и будь счастлив, как ты того заслуживаешь, и так счастлив, как, благодаря тебе, была счастлива я. Тогда ты будешь истинно счастлив. Больше я ни о чем говорить не буду, не стоит слов. Так-то.
И она поцеловала его один раз и еще раз и закрыла за ним калитку.
На другой стороне улицы Бото оглянулся на Лену и хотел было вернуться к ней, обменяться еще хоть одним словечком, хоть одним поцелуем. Но она отрицательно замахала рукой. И тогда он продолжил свой путь вниз по улице, а она, положив голову на руку и руку на перекладину калитки, смотрела ему вслед своими огромными глазами.
Она еще долго стояла так, покуда звук его шагов но затерялся в ночной тишине.
В середине сентября в Ротенморе - имении Селлентинов - состоялось бракосочетание, и дядюшка Остен, отнюдь не любитель красиво говорить, поздравил молодых, произнеся в их честь самую длинную здравицу из всех, когда-либо им произнесенных. Помимо того, день спустя «Крейццейтунг», среди прочих извещений фамильного характера, опубликовала и следующее: «Барон Бото фон Ринекер, поручик полка кирасир Его Величества, и баронесса Кете фон Ринекер, урожденная Селлентин, настоящим имеют честь известить о том, что вчерашнего дня они сочетались законным браком». Нетрудно понять, что «Крейццейтунг» не имела широкого хождения в квартире Дёрров и в подведомственных им садовых угодьях, но уже на другой день пришло письмо, адресованное фрейлейн Магдалене Нимпч, с упомянутым выше извещением. Лена вздрогнула, однако успокоилась быстрее, чем, по всей вероятности, ожидал того отправитель,- судя по всему, какая-нибудь завистливая товарка. О том, что отправителя, точнее - отправительницу, следует искать именно среди последних, свидетельствовала приписка «Высокородной». Но именно эта дополнительная шпилька, долженствовавшая усилить боль, пришлась как нельзя более кстати и смягчила горечь, которую причинило бы это извещение при других обстоятельствах.
Бото и Кете фон Ринекер в день свадьбы отправились в Дрезден, счастливо избегнув соблазна предпринять поездку по неймаркским родственникам. И действительно, у них ни разу не было причины пожалеть о своем решении, особенно у Бото, который с каждым днем находил все больше приятности не только в красотах Дрездена, но и - что гораздо важнее - в обществе своей молодой жены, которая, казалось, даже не ведала, что такое каприз или дурное настроение. Она смеялась с раннего утра до позднего вечера и внутренне была такой же сияющей и светлой, как внешне. Все ее радовало, во всем она умела разглядеть хорошую сторону. Так, к примеру, в отеле, где они остановились, был кельнер с тупеем, напоминавшим гребень волны, когда тот рассыпается брызгами, и этот кельнер - точнее, его прическа - стал для нее источником нескончаемого веселья, настолько, что она, отнюдь не наделенная богатой фантазией, не уставала изощряться в самых неожиданных и красочных сравнениях. Бото радовался и смеялся вместе с ней, пока в один прекрасный день к смеху его не примешалось сомнение и даже неудовольствие. Он понял, что из всего случившегося или увиденного она способна воспринять лишь мелкое и смешное, и когда оба они после счастливого двухнедельного пребывания покинули Дрезден и отправились в обратный путь, один короткий разговор в самом начале поездки развеял его последние сомнения на этот счет. У них было купе на двоих. Миновав мост через Эльбу, они бросили прощальный взгляд на Старый город и на купол Фрауенкирхе, и тогда Бото взял ее за руку и спросил:
- А теперь, Кете, скажи по чести, что тебе больше всего понравилось в Дрездене.
- Угадай.
- Ну, это не так легко, у тебя свои вкусы, и я понимаю, что относительно гольбейновской мадонны и церковных хоров тебя нечего и спрашивать.
- Нечего. Ты прав. Впрочем, я не собираюсь томить ожиданием своего сурового господина и повелителя. Итак, мне больше всего понравились три вещи: во-первых, кондитерская на углу Альтмаркской площади и Шеффельгассе с поистине божественными пирожками и ликером. Сидеть в ней…
- Но, Кете, там же нельзя было сидеть, там и стоять-то можно было с трудом, и каждый кусок приходилось брать с бою.
- В том-то и суть, в том-то и суть, дорогой мой. Все, что приходится брать с бою…
И она, отворотясь, восхитительно надула губки и поддразнивала его до тех пор, покуда он не наградил ее искренним поцелуем.
- Я вижу,- рассмеялась она,- ты признаёшь мою правоту. Тогда выслушай в награду второе и третье. Второе - это летний театр, где мы смотрели «Мосье Геркулеса» и где комик Кнаак отбарабанил марш из «Тангейзера» на рассохшемся карточном столе. В жизни не видела ничего смешнее, и ты, верно, тоже не видел. Умереть можно, до чего смешно… Ну, а третье… Третье - это «Вакх на козле» в Зеленом своде и «Собака чешется» Петера Вишера.
- Так я и думал, и если дядюшка Остен об этом услышит, он с тобой тотчас согласится, и будет любить тебя еще больше, и будет еще чаще повторять: «Ну, Бото, твоя Кете…»
- А ты против?
- Конечно, нет.
После чего разговор на несколько минут прервался, оставив в душе Бото, при всей его склонности смотреть на молодую жену глазами любви, чувство, похожее на страх. Разумеется, молодая жена и не подозревала, что происходит у него в душе, она сказала только:
- Я устала, Бото… Слишком много впечатлений… Лучше потом… Однако (поезд как раз замедлил ход) что за шум я слышу на перроне?
- Это место загородных прогулок, кажется, Кетченброда…
- Кетченброда? Как смешно.
И покуда поезд набирал скорость, Кете прилегла и сделала вид, что закрывает глаза. Но она не спала, из-под опущенных ресниц она глядела на любимого супруга.
На Ландграфенштрассе, состоявшей тогда из одного ряда домов, матушка Кете за время их отсутствия приготовила квартиру, и когда в начале октября молодые вернулись в Берлин, они, едва переступив порог, застыли в изумлении при виде роскоши и комфорта своего нового жилья. В обеих комнатах, выходивших на фасад, было по камину, сейчас там горел огонь, хотя окна и двери были распахнуты настежь, потому что на дворе стояла теплая осенняя погода, и, стало быть, огонь развели исключительно для красоты и движения воздуха. Но всего красивее показался им большой балкон с раскидистым тентом, из-под которого, если глядеть прямо, можно было увидеть сперва березовую рощицу и Зоологический сад, а дальше - северную оконечность Груневальда.
Кете от восторга захлопала в ладоши, едва взглянув на этот прекрасный вид, обняла маменьку, расцеловала Бото и вдруг, указывая налево, где среди редких тополей и ветел высилась какая-то башенка, сказала:
- Смотри, Бото, как смешно! У нее такой вид, будто она согнулась в три погибели. А деревушка рядом! Как она называется?
- Кажется, Вильмерсдорф,- промямлил Бото.
- Пусть будет Вильмерсдорф. Но твое «кажется» никуда не годится. Должен же ты знать названия окрестных деревень. Мама, погляди, у него такое лицо, будто он только что выболтал нам государственную тайну. Ах, до чего же смешные эти мужчины!
Затем все покинули балкон и перешли в заднюю комнату, где состоялась их первая трапеза в узком семейном кругу, ибо, кроме мадам фон Селлентин, молодых и единственного гостя - Сержа, на ней никто больше не присутствовал.
От квартиры Ринекеров до домика фрау Нимпч не было и тысячи шагов. Но Лена этого не знала и частенько ходила по Ландграфенштрассе, чего наверняка не стала бы делать, догадайся она об этом соседстве.
