Алекс говорит, он видел, как мистер О'Хара летел по улице, точно бык. Он говорит: хозяин наш тогда будто снова стал прежний — каким был до смерти вашей матушки. Говорит, пьян был в дымину и чертыхался, как сапожник. Алекс говорит: в жизни не слыхал таких ругательств. На пути вашему батюшке попалась лошадь Алекса; он вскочил на нее, ни слова не говоря, и помчался прочь в клубах пыли, ругаясь на чем свет стоит.
Ну, а мы с Эшли сидели у нас на крыльце — солнце уже близилось к закату, — смотрели на дорогу и очень волновались. Мисс Мелли лежала у себя наверху и плакала, а нам ничего не хотела сказать. Вдруг слышим, цокот копыт по дороге и кто-то кричит, точно во время охоты на лисиц, и Эшли сказал: «Странное дело! Так обычно кричал мистер О'Хара, когда приезжал верхом навестить нас до войны!»
И тут мы увидели его в дальнем конце выгона. Должно быть, он перемахнул там через изгородь. И мчался вверх по холму, распевая во все горло, точно ему сам черт не брат. Я и не знал, что у вашего батюшки такой голос. Он пел «В коляске с верхом откидным», хлестал лошадь шляпой, и лошадь летела как шальная. Подскакал он к вершине холма, видим: поводья не натягивает, значит, будет прыгать через изгородь; мы вскочили — до того перепугались, просто жуть, — а он кричит: «Смотри, Эллин! Погляди, как я сейчас этот барьер возьму!» А лошадь у самой изгороди встала как вкопанная — батюшка ваш ей через голову-то и перелетел. Он совсем не страдал. Когда мы подбежали к нему, он был уже мертвый. Видно, шею себе сломал.
Уилл помолчал, дожидаясь, чтобы она что-то сказала, но так и не дождался. Тогда он тронул вожжи.
— Пошел, Шерман! — сказал он, и лошадь зашагала к дому.
Скарлетт почти не спала в ту ночь. Когда взошла заря и на востоке из-за темных сосен на холмах показалось солнце, она встала со смятой постели и, сев на стул у окна, опустила усталую голову на руку, — взгляд ее был устремлен на хлопковые поля, раскинувшиеся за скотным двором и фруктовым садом Тары. Вокруг стояла тишина, все было такое свежее, росистое, зеленое, и вид хлопковых полей принес успокоение и усладу ее исстрадавшемуся сердцу. Тара на восходе солнца казалась таким любовно ухоженным, мирным поместьем, хотя хозяин его и лежал в гробу. Приземистый курятник был обмазан глиной от крыс и ласок, а сверху побелен, как и бревенчатая конюшня. Ряды кукурузы, ярко-желтой тыквы, гороха и репы были тщательно прополоты и аккуратно огорожены дубовыми кольями. Во фруктовом саду все сорняки были выполоты и под длинными рядами деревьев росли лишь маргаритки. Солнце слегка поблескивало на яблоках и пушистых розовых персиках, полускрытых зеленой листвой. А дальше извилистыми рядами стояли кусты хлопчатника, неподвижные и зеленые под золотым от солнца небом. Куры и утки важно, вперевалку направлялись в поля, где под кустами хлопка в мягкой, вспаханной земле водились вкусные жирные черви и слизняки.
И сердце Скарлетт преисполнилось теплых чувств и благодарности к Уиллу, который содержал все это в таком порядке. При всей свой любви к Эшли она понимала, что он не мог внести в процветание Тары существенный вклад, — таких результатов мог добиться не плантатор-аристократ, а только трудяга, не знающий устали «маленький фермер», который любит свою землю. Ведь Тара сейчас была всего лишь двухлошадной фермой, а не барской плантацией былых времен с выгонами, где паслось множество мулов и отличных лошадей, с хлопковыми и кукурузными полями, простиравшимися на сколько хватал глаз. Но все, что у них осталось, было отменное, а настанут лучшие времена — и можно будет вновь поднять эти акры заброшенной земли, лежавшие под парами, — земля будет только лучше плодоносить после такого отдыха.
Уилл не просто сумел обработать какую-то часть земель. Он сумел поставить твердый заслон двум врагам плантаторов Джорджии — сосне-сеянцу и зарослям ежевики. Они не проникли исподтишка на огород, на выгон, на хлопковые поля, на лужайку и не разрослись нахально у крыльца Тары, как это было на бесчисленном множестве других плантаций по всему штату.
Сердце у Скарлетт замерло, когда она вспомнила, как близка была Тара к запустению. Да, они с Уиллом неплохо потрудились. Они сумели выстоять против янки, «саквояжников» и натиска природы. А главное, Уилл сказал, что теперь, после того как осенью они соберут хлопок, ей уже не придется посылать сюда деньги, — если, конечно, какой-нибудь «саквояжник» не позарится на Тару и не заставит повысить налоги. Скарлетт понимала, что Уиллу тяжело придется без ее помощи, но она восхищалась его стремлением к независимости и уважала его за это. Пока он работал на нее, он брал ее деньги, но сейчас, когда он станет ее шурином и хозяином в доме, он хочет полагаться лишь на собственные силы. Да, это господь послал ей Уилла.
Порк еще накануне вырыл могилу рядом с могилой Эллин и сейчас застыл с лопатой в руке возле горы влажной красной глины, которую ему предстояло скоро сбросить назад в могилу. Скарлетт стояла чуть позади него в пятнистой тени сучковатого низкорослого кедра, обрызганная горячим солнцем июньского утра, и старалась не глядеть на разверстую красную яму. Вот на дорожке, ведущей от дома, показались Джим Тарлтон, маленький Хью Манро, Алекс Фонтейн и младший внук старика Макра — они несли гроб с телом Джералда на двух дубовых досках и двигались медленно и неуклюже. За ними на почтительном расстоянии беспорядочной толпой следовали соседи и друзья, плохо одетые, молчаливые. Когда они вышли на залитую солнцем дорожку, пересекавшую огород, Порк опустил голову на ручку лопаты и разрыдался, и Скарлетт, поглядев на него просто так, без любопытства, вдруг с удивлением обнаружила, что в завитках у него на затылке, таких угольно-черных всего несколько месяцев тому назад, когда она уезжала в Атланту, появилась седина.
Она устало поблагодарила бога за то, что выплакала все слезы накануне и теперь может держаться прямо, с сухими глазами. Ее бесконечно раздражали рыдания Сьюлин, которая стояла сзади, за ее спиной. Скарлетт сжала кулаки — так бы развернулась и смазала по этому распухшему лицу. Ведь это же она, Сью, — преднамеренно или непреднамеренно, — свела в могилу отца, и ей следовало бы приличия ради держать себя в руках в присутствии возмущенных соседей. Ни один человек ни слова не сказал ей в то утро, ни один с сочувствием не поглядел на нее. Они молча целовали Скарлетт, пожимали ей руку, шептали теплые слова Кэррин и даже Порку и смотрели сквозь Сьюлин, словно ее и не было.
По их мнению, она не просто довела до гибели своего отца. Она пыталась заставить его предать Юг. Тем самым, в глазах этой мрачной, тесно спаянной группы, она как бы предала их всех, обесчестила. Она прорубила брешь в монолите, каким было для всего окружающего мира это графство. Своей попыткой получить деньги у правительства янки она поставила себя в один ряд с «саквояжниками» и подлипалами, врагами куда более ненавистными, чем в свое время солдаты-янки. Она, женщина из старой, преданной Конфедерации семьи, — семьи плантатора, пошла на поклон к врагу и тем самым навлекла позор на каждую семью в графстве.
Все, кто был на похоронах, невзирая на горе, кипели от возмущения, а особенно трое: старик Макра, приятель Джералда еще с тех времен, когда тот перебрался сюда из Саванны; бабуля Фонтейн, которая любила Джералда, потому что он был мужем Эллин, и миссис Тарлтон, которая дружила с ним больше, чем с кем-либо из своих соседей, потому что, как она частенько говорила, он единственный во всем графстве способен отличить жеребца от мерина.
При виде свирепых лиц этой тройки в затененной гостиной, где лежал Джералд, Эшли и Уиллу стало не по себе, и они поспешили удалиться в кабинет Эллин, чтобы посоветоваться.
— Кто-то из них непременно скажет что-нибудь про Сьюлин, — заявил Уилл и перекусил пополам свою соломинку. — Они считают, что это будет только справедливо — сказать свое слово. Может, оно и так. Не мне судить. Но, Эшли, правы они или нет, нам ведь придется им ответить, раз мы члены одной семьи, и тогда пойдет свара. Со стариком Макра никто не совладает, потому что он глухой как столб и ничего не слышит, даже когда ему кричишь на ухо. И вы знаете, что на всем белом свете нет человека, который мог бы помешать бабуле Фонтейн выложить то, что у нее на уме. Ну, а миссис Тарлтон — вы видели, как она закатывает свои рыжие глаза всякий раз, когда смотрит на Сьюлин? Она уже навострила уши и ждет не дождется удобной минуты. Если они что скажут, нам придется с ними схлестнуться, а у нас в Таре и без ссор с соседями хватает забот.
Эшли мучительно вздохнул. Он знал нрав своих соседей лучше Уилла и помнил, что до войны добрая половина ссор и даже выстрелов возникала из-за существовавшей в округе привычки сказать несколько слов над гробом соседа, отбывшего в мир иной. Как правило, это были панегирики, но случалось и другое. Иной раз в речах, произносимых с величайшим уважением, исстрадавшиеся родственники покойного усматривали нечто совсем иное, и не успевали последние лопаты земли упасть на гроб, как начиналась свара.
