— Сегодня большой обед, и Джон очень занят. Тетя бы вас непременно приняла, она очень добрая, — вступился Клайв. — Ведь у вас в Индии, наверно, все по-другому. А вот в скверике гуляют девочки. Те, что в синем. А усатая, с желтым зонтиком, это их француженка. Здравствуй, Мэри. Здравствуй, Фанни. Познакомьтесь — это мой отец и ваш дядя.
— Mesdemoiselles! Je vos defends de parler a qi qe ce soit hors d Sqare! [19] — завизжала усатая дама и ринулась отгонять своих подопечных.
— Надеюсь, вы позволите мне познакомиться с моими племянницами, — обратился к ней полковник на прекрасном французском языке, — а кстати и с их наставницей, о которой я слышал столько лестного от своего сына.
— Хм, — произнесла мадемуазель Лебрюн, припоминая свою последнюю стычку с Клайвом и свой портрет, на котором этот шалопай изобразил ее с огромными усищами. — Мосье очень любезен, но в стране, где барышни так склонны забывать, что они из хорошей семьи, приходится сызмала неустанно внушать им правила благопристойности и приличия. За этими юными особами нужен глаз да глаз, иначе бог знает что может произойти. Вот хоть вчера: только я отвернулась на минутку и обратила свой взор к страницам книги — у меня ведь совсем нет времени на литературу, а я ее просто обожаю, — как вдруг слышу крики. Я поворачиваюсь и, что бы вы думали, вижу? Барышни, ваши племянницы, играют в крикет с двумя мосье Смис, сыновьями доктора Смиса, этими уличными мальчишками! — Все это она, к немалой забаве полковника, протараторила своим визгливым голосом, беспрерывно жестикулируя и размахивая зонтом над оградой сквера, сквозь которую на него глядели две маленькие девочки.
— Я бы тоже, мои милые, охотно поиграл с вами в крикет, — сказал наш добряк, протягивая племянницам свои смуглые руки.
— Вы, мосье, c'est different [20], - вы в таком возрасте! Поздоровайтесь с мосье вашим дядей, мадемуазель. Но вы понимаете, мосье, что и я должна соблюдать осторожность, беседуя в общественном саду с таким представительным мужчиной. — И она опустила долу свои выпученные глаза, скрыв от полковника эти лучистые светила.
Тем временем полковник, которого ничуть не занимало, куда устремлен взор мисс Лебрюн — к его шляпе или штиблетам, — с добротой, неизменно сиявшей на его лице, когда он обращался к детям, рассматривал своих маленьких племянниц.
— Вы слышали, что у вас в Индии есть дядя? — спросил он их.
— Нет, — ответила Мария.
— Да, — ответила Фанни. — Мадемуазель говорила (тут мадемуазель принялась делать руками какие-то судорожные знаки, словно посылала воздушные поцелуи подъезжавшему большому ландо), мадемуазель говорила, что если мы будем mechantes [21], нас отправят к дяде в Индию. Но я б и сама с вами поехала.
— Ну и глупенькая!.. — воскликнула Мария.
— Да, поехала бы, если б Клайв тоже поехал! — настаивала маленькая Фанни.
— А вот и мадам вернулась с прогулки, — возвестила мисс Лебрюн, и обернувшийся полковник имел счастье впервые в жизни узреть свою невестку.
Полная светловолосая дама в красивой шляпке и ротонде (кто помнит теперь, какие шляпки и ротонды носили в 183… году?) сидела в ландо, откинувшись на подушки, а спереди и сзади нее рдели плюшевые одеяния ее лакеев. Одна ее изящная ножка была выставлена и упиралась в подушку, на шляпке развевались перья, на коленях лежала книга; на ее высокой груди висел овальный мужской портрет, и еще один портрет с изображением двух хорошеньких розовощеких белокурых малюток украшал ее запястье вместе со множеством браслетов, цепочек и брелоков. Это великолепное зрелище портила лишь пара грязных перчаток. Переднее сиденье экипажа было завалено книгами из библиотеки, что свидетельствовало о пристрастии этой дамы к литературе. Молодой человек в брюках из красной парчи, соскочив с запяток, уже обрушил на дверь ее дома град ударов, отдававшихся громом по всей площади и возвещавших миру, что хозяйка этого жилища возвратилась к себе.
Клайв, лукаво подмигнув отцу, подбежал к тетке. Она томно склонилась к нему из экипажа. Мальчик ей нравился.
— Это ты, Клайв? — промолвила она. — Но ведь сегодня четверг! Почему ты не в школе, дружок?
— А меня отпустили. Отец приехал, и меня отпустили. Он пришел навестить вас.
Она величественно наклонила голову; лицо ее выразило монаршее удовольствие и благодушное удивление.
— Вот как, Клайв?! — изволила она воскликнуть тоном, который означал: "Пусть он подойдет и представится мне".
Наш честный джентльмен шагнул к ней, сняв шляпу, отвесил поклон и остался стоять с непокрытой головой. Она подарила его милостивым взглядом и с невыразимой грацией протянула ему свою пухлую ручку в грязной перчатке. Представьте себе какую-нибудь новоиспеченную баронессу времен Франциска I, снисходящую до рыцаря Баярда; или служанку служанки королевы Гиневры, милостиво отвечающую на поклон сэра Ланселота. Но нет, что может сравниться с достоинством английских дам?!
— Вы только сегодня прибыли и сразу пришли навестить меня? Как это мило с вашей стороны. N'est-ce pas qe c'etoit bong de moseer le Colonel, Mademoiselle? Mademoiselle Lebrn, le Colonel Newcome, mong frere" [22]. (И шепотом: "Наша гувернантка и мой друг, замечательная женщина".) Ну разве не любезно было со стороны полковника навестить меня? У вас было приятное путешествие? Вы побыва'ли на острове Святой Елены? Видели могилу этого великого человека? Как я вам завидую! Nos parlong de Napolleong, Mademoiselle, dong voter pere a ete le General favvory [23].
— O Die! qe n'ai-je p le voir! [24] — восклицает мадемуазель. — Li dont parle l'nivers, dont mon pere m'a si sovent parle [25]. — Но это замечание мадемуазель ее подруга пропускает мимо ушей.
— Клайв, donnez-moi votre bras [26], - продолжает хозяйка. — Это две мои девочки. Мальчики в школе. Мне будет очень приятно познакомить их с дядей. А этого гадкого мальчишку вы б никогда больше не увидели, если б мы не забрали его после скарлатины в Марблхед и не выходили. Ты помнишь, Клайв? Мы все его очень любим, и вы не должны ревновать его к тетке. Мне кажется, мы с вами давно уже через него знакомы, и нам хотелось бы вам понравиться. Как ты думаешь, Клайв, мы понравимся твоему папеньке? Только вы, наверно, отдадите предпочтение леди Анне. Вы, конечно, уже побывали у нее? Нет еще? Ах да, ведь ее нет в городе!
Рядом с миссис Ньюком стоит гувернантка с детьми; Джон ждет у распахнутой двери со шляпой в руке, а его хозяйка, любовно опершись на руку Клайва, неторопливо произносит приведенные нами знаменательные речи, отнюдь не собираясь пригласить деверя в дом.
— Если вы заглянете к нам нынче вечером, часиков в десять, — говорит она, — то встретите здесь нескольких небезынтересных людей, которые почтят меня своим присутствием. Может быть, и вам, полковник, будет любопытно с ними познакомиться — вы ведь недавно в Европе. Не все они носят громкие титулы, хотя иные принадлежат к числу славнейших людей Европы. Но я считаю, что в человеке главное — талант, и личные достоинства ставлю выше любой родословной. Вы, конечно, слыхали о профессоре Боджерсе? А о графе Поски? О докторе Макбрехе? На родине его зовут Иезекииль из Клакманнана. А о мистере Шэлуни, великом ирландском патриоте? Уж о нем-то вы не могли не читать в газетах! Все они и еще кое-кто были так любезны, что обещали нынче навестить меня. Человеку, в Лондоне новому, вряд ли представится лучшая возможность познакомиться с нашими светочами мысли и литературы. Из родных тоже кое-кто будет, из моих, конечно, а не сэра Брайена, — у него другой круг, он и время иначе проводит. Мы же с мистером Ньюкомом, смею утверждать, никогда своих не чурались. А сейчас мне надо идти — я должна дать кое-какие указания миссис Хаббард, моей экономке. У нас сегодня к обеду будет несколько друзей. До свидания, до вечера. Только не позже десяти. Мистер Ньюком рано встает, и мы не засиживаемся. А когда Клайв станет чуточку старше, он тоже, надеюсь, будет посещать наши вечера. До свидания! — Полковнику разрешили еще раз пожать перчатку, и леди в сопровождении свиты переступила порог и поплыла вверх по лестнице.
Миссис Ньюком ничуть не сомневалась, что оказала своему родственнику самый горячий и сердечный прием. Она вообще никогда не сомневалась в правильности и уместности своих поступков. Она приглашала в дождь к десяти часам вечера мужниных клерков из Кентиш-Тауна, заставляла художника тащиться к ней с альбомом из Кенсингтона, а какого-нибудь несчастного пианиста с нотной папкой — из Бромптона. Она награждала их улыбкой и чашкой чая и полагала, что осчастливила их. И если на второй или третий раз они отказывались посещать ее восхитительные журфиксы, она только покачивала своей белокурой головкой и с горечью замечала, что мистер А. пошел по дурному пути, или выражала опасение, что мистеру Б. недоступны подлинно духовные удовольствия. Иначе чем же объяснить, что человек молодой и, кажется, в здравом рассудке пренебрег такой возможностью развлечься и набраться ума?!
