К счастью, нашего доброго полковника ждала другая встреча — с сыном; и она сулила ему куда больше радости, чем недавнее общение с братьями.
На Ладгет-Хилл он отпустил карету и оттуда через мрачные окрестности Ньюгета пошел дальше по грязным тротуарам Смитфилда к своей старой школе, где теперь учился его сын. Сколько раз он ходил здесь в юности! Вот улица Доминиканцев, вот памятная с давних времен "Красная Корова", а вот и площадь Серых Монахов, с ее закопченными деревьями и цветниками, в окружении причудливых зданий прошлого века, которые дремлют на солнцепеке подобно старикам из богадельни.
Сквозь высокую арку виднелось готическое здание богадельни, по тихой площади в черной накидке брел какой-то из ее обитателей, еще несколько его сотоварищей направлялись из одной темной арки в другую. Здание школы стояло на этой же площади, прямо рядом с богадельней, только оно было новей, и из окон его лился нестройный хор голосов, мальчишески-звонких и возмужалых, слышался стук парт и звон посуды, доносились крики и плач. Молодость кипела, бурлила, переливалась через край, и все эти звуки являли странный контраст неслышным шагам одетых в черное людей под сводами старинного здания — шагам тех, для кого житейская борьба и надежды, суета и гомон — все в прошлом, все застлано мглой. Томас Ньюком, для которого пробил полдень, стоял где-то на полпути между шумливыми юнцами и шаркающими старцами и мог бы сейчас поразмыслить о тех и других, если бы Клайв, заметивший его из окна классной мистера Хопкинсона — или, попросту, Хопки, — не сбежал вприпрыжку с лестницы, чтобы приветствовать родителя. Он был одет с иголочки. Ни у кого из четырехсот его сверстников не было такой фигуры, такого портного, такой изящной обуви. Прочие воспитанники с завистью провожали его глазами изза оконных решеток и зубоскалили. Старшеклассники обменивались замечаниями о просторной одежде и длинных усах полковника Ньюкома, о его коричневых руках и нечищеной шляпе. В зубах полковника торчала сигара, и верзила Смит, школьный коновод, соблаговоливший тоже выглянуть в окошко, соизволил заметить, что, по его мнению, отец Ньюкома — настоящий мужчина.
— Расскажи мне о своих дядьях, Клайв, — сказал полковник, когда они, рука об руку, шли по улице.
— А что рассказывать, сэр? — спросил мальчик. — Я их не очень-то знаю.
— Ты ведь у них гостил, ты сам мне писал. Они были добры к тебе?
— Да, конечно. Даже очень добры. Сколько монет мне передарили. Только я, когда бываю у них, почти их не вижу. Мистер Ньюком, тот чаще меня приглашает, раза два или три в семестр, если он в городе, и всегда дает мне золотой.
— Разумеется, если б он тебя не видел, он не мог бы дать тебе гинею, — смеется отец.
Мальчик смутился.
— Да, конечно. В воскресенье вечером, накануне отъезда в Смитфилд, я всегда захожу в столовую попрощаться, и тогда-то он и дает мне золотой. Но он со мной почти не разговаривает. Если б не этот золотой, мне бы совсем не нравилось ездить на Брайенстоун-сквер — меня там сажают обедать с детьми, а они совсем маленькие, и еще с ними сидит гувернантка-француженка, такая здоровенная и противная; она все время визжит, кричит на них и придирается. У дяди каждую субботу званый обед, или он куда-нибудь уезжает, а тетя дает мне десять шиллингов и посылает в театр. Это гораздо лучше, чем званый обед. — Тут мальчик опять смутился. — Я когда был маленький, так делал: подожду на лестнице, чтоб они вышли из-за стола, да и стащу что-нибудь с блюда. Теперь я, конечно, этого не делаю. Мария (моя кузина) раньше таскала сласти да еще и гувернантку угощала — набьет карман сахаром и грызет прямо в классной, представляете? Дядя Хобсон, он не в таком хорошем обществе вращается, как дядя Брайен. Дело в том, что тетя Хобсон, хоть и очень добрая и все прочее, но, по-моему, не совсем comme il fat [18].
— А почему ты так думаешь? — спрашивает отец, которого забавляет чистосердечная болтовня мальчика. — В чем тут разница?
— Как следует объяснить не могу, а все-таки разницу всегда чувствуешь. Тут даже не в звании дело, а просто видно: один человек джентльмен, а другой нет. И женщины тоже — кто леди, кто нет. Вот, к примеру, Джонс, классный наставник в пятом, у него платье поношенное, но все равно не ошибешься: он джентльмен. А мистер Браун и волосы себе маслит, и пальцы у него в кольцах, и белые галстуки носит — ну и галстуки, помереть можно! — и все равно мы зовем его "выскочкой" и "красавчиком". И с тетей Марией то же самое: она хоть и красивая и одевается нарядно, а все-таки в чем-то не такая — ну, словом, то, да не то.
— То, да не то, значит, — говорит полковник с улыбкой.
— Ну, то есть… Не знаю, не могу объяснить, — совсем сбивается мальчик. — Я вовсе не хочу над ней смеяться, ведь она очень добра ко мне, но вот тетя Анна совсем другая, и говорит как-то естественней, и хотя у нее тоже есть смешные черты, она как-то представительней. — Мальчик рассмеялся. — А знаете ли, сэр, я часто думаю, что старая тетушка Ханимен из Брайтона ничуть не меньше леди, чем сама тетя Анна, — в главном, конечно. Она не важничает, не задается, ни о ком за спиной худо не говорит, делает много добра бедным, а шума вокруг этого не поднимает. И нисколько не стыдится, что сдает комнаты и что сама бедная, а ведь кое-кто в нашей семье…
— А мне показалось, что мы не хотели злословить, — улыбается полковник.
— Это у меня так, с языка сорвалось, — смеется Клайв. — Только знаете, как они съедутся в Ньюком да начнут рассуждать о предках, а этот осел, Барнс Ньюком, знай, пыжится от важности, меня прямо смех разбирает. Я ведь, когда ездил в Ньюком, зашел проведать старую тетю Сару, и она мне все рассказала и показала комнату, в которой дедушка… ну вы помните… Мне сперва даже немножко не по себе стало, я ведь думал, что мы такие родовитые. И в школе я, пожалуй, тоже слишком драл нос и насчет Ньюкомов хвастался, и поэтому я, как вернулся, решил все рассказать товарищам:
— Ты поступил как мужчина, — с восторгом сказал полковник. А может быть, правильней было бы сказать: "Ты поступил как мальчишка"? И в самом деле, у скольких светских господ мы не спрашиваем, кто их отцы? А сколько есть таких, что сами благоразумно об этом умалчивают? — Ты поступил как мужчина! — воскликнул полковник. — Никогда не стыдись своего отца, Клайв!
— Моего отца? — переспрашивает Клайв, кидая на него взгляд и, как павлин, раздуваясь от гордости. — Я вот еще что хотел спросить… — продолжает он после короткой паузы.
— Что, Клайв?
— Это правда, что написано в книге пэров и в дворянской грамоте про дядю Ньюкома и Ньюком, и еще про того Ньюкома, которого cожгли в Смитфилде, и того, что участвовал: в битве на Босвортском поле, и того, самого первого, что был брадо… то есть лейб-медиком Эдуарда Исповедника и погиб в битве при Гастингсе? Мне кажется, нет. А хотелось бы, чтобы это была правда!
— Наверно, каждому хотелось бы происходить из древнего и славного рода, — сказал полковник с обычной своей прямотой. — Тебе хочется гордиться своим отцом, так почему же не дедом, не прадедом и всеми другими предками? Но если нам не довелось унаследовать славу предков, постараемся, по крайней мере, оставить по себе добрую славу, мой мальчик. Этого с божьей помощью мы и будем с тобой добиваться.
Коротая путь этой бесхитростной беседой, оба джентльмена достигли наконец западной части города, где на Брайенстоун-сквер стоял красивый и просторный особняк младшего компаньона фирмы "Братья Ньюком". Полковник Ньюком пришел с визитом к невестке. Он постучал в дверь, и пока они ждали, чтобы им открыли, он заметил сквозь распахнутые окна столовой, что большой обеденный стол накрыт на много персон и все приготовлено для пиршества.
— Брат сказал, что сегодня он занят. Разве миссис Ньюком принимает без него гостей? — спросил он у сына.
— Она-то всех и приглашает, — ответил Клайв. — Дядя никого не зовет без ее разрешения.
Лицо полковника омрачилось. Устроить в доме званый обед и не позвать родного брата! — думал он. Если б они всей семьей прибыли в Индию, я бы просто обиделся, вздумай они остановиться не у меня. Пусть бы жили хоть целый год!
Забегавшийся лакей в красном жилете открыл дверь и, не дожидаясь вопросов, сказал: "Нет дома".
— Джон, это мой отец, полковник Ньюком, — сказал Клайв. — Тетя его примет.
— Хозяйки нет дома, — ответил лакей. — Хозяйка уехала в экипаже. Да не в эту дверь! — заорал он вдруг. — Вниз, в подвал их тащи! — Последнее относилось к мальчишке от кондитера с огромным тортом и множеством кульков со сластями к десерту. — И чтоб мороженое было минута в минуту, а то хозяину твоему не поздоровится! — С этими словами Джон кинулся обратно в дом, захлопнув дверь перед изумленным полковником.
— Право же, они, что называется, захлопнули дверь у меня перед носом, — пробормотал бедняга.
