– Погрейся у огня! – теснясь, предлагали ему хозяева.
– Не беспокойтесь, я не озяб! – ответил Коба, опускаясь рядом с Парчо.
– Коба, пора вам отсюда уходить, – заговорил Парчо.
– Конечно, пора, да как быть с раненым? – грустно отозвался Коба.
– Надо и его взять с собой.
– Мы его понесем. Только придется нести его через Гвиргалу, а там стоят ваши караулы. Пропустят ли они нас? – сомневался Парчо.
– Конечно, пропустят! Не все же у нас неверные!
– Кто вас знает, Гиргола – тоже из ваших!
– Да, он из наших! – горько и злобно сказал Коба, – но не все такие.
– Чего нужно вашим, почему они своих же предают? – горько сетовал Парчо.
– Испортились нравы!.. Все, кто посильней, действуют против нас, что же мы-то можем сделать?
– Ну, оставим это! – помолчав, сказал Парчо. – Не сумеешь ли ты договориться с вашим караулом, чтобы нас пропустили!
– Отчего же, пойду!
– А вдруг они тебя задержат? Будь осторожен!
– Нет, не задержат! – гордо вскинул голову мохевец.
– Если сомневаешься, лучше переждем, пока поправится Иаго, – не унимался Парчо. – Мы и тут защититься сумеем!
– Нет, нет! Я сейчас же схожу и вернусь!
Коба загнул полы чохи и почти бегом устремился к вершине Гвиргалы.
Ему так сильно хотелось убедить Парчо в единодушии своих соплеменников, что он напрямик направился к месту, где стоял караул. Стражники сверху глядели на приближающегося юношу и гадали, кто бы это мог быть.
Когда он подошел ближе, все узнали его и удивились, что он так смело идет к караулу, когда голова его так дорого оценена властями, что жадный человек мог бы польститься на мзду. Беспечная отвага этого юноши внушала им невольное к нему сочувствие.
– Добрый путь, Коба, добрый путь тебе! – приветствовали его караульные.
– Мир вам, мир! – ответил юноша.
– Куда путь держишь? Что скажешь нам? – нетерпеливо расспрашивали его мохевцы, зная, что судьба его тесно связана с судьбою Иаго.
Коба удовлетворил их любопытство, рассказал, зачем он к ним пришел, сказал также, что теперь он предался им в руки; если совесть им позволит, они могут не пропустить его и его друзей.
Ни один мохевец из караула не посягнул на свободу Кобы. Некоторое время все они молчали, а потом воскликнули все как один:
– Отчего же нет, отчего? Вот тебе дорога свободная, иди себе с богом…
– Дай вам бог долгой жизни!.. Слава богу, что пока еще брат не отрекся от брата!
– Не мешкай, Коба! Мало ли что может случиться… Надо вам пройти поскорей! А ты не бойся, мы тебя не предадим!
– В долгу не останусь! – сказал Коба и, попрощавшись с караульными, быстро пошел обратно.
Коба сообщил своим товарищам ответ караульных. Тотчас же они уложили Иаго на шерстяное одеяло и двинулись в путь. Им навстречу вышли караульные-мохевцы и помогли нести Иаго в гору до своего поста. Здесь передохнули, поели и распрощались: путники пошли дальше, а караульные остались на посту, чтобы через несколько дней спуститься к себе домой, где их ожидали всяческие неприятности от диамбега, Гирголы и подобных им людей.
Вечером, часу в девятом, Гиргола подошел к своему дому. Он отомкнул замок и, чиркнув спичку, вошел в помещение. Зажег стеариновую свечку, потом вывел из клети связанную по рукам Нуну. Вот уже три дня он держал ее взаперти, не давал ей ни есть, ни пить и всячески над ней издевался. Она вся высохла и побледнела. Он подвел ее к столбу, подпиравшему кровлю, и привязал к нему.
– Стой тут, собака, может, подохнешь скорее! – злобно сказал он ей.
Она даже не взглянула на него, чтобы не видеть ненавистного лица.
Гиргола сел в сторонке и закурил. Вдруг кто-то постучался в дверь.
– Кто там? – спросил Гиргола.
– Это я, Джгуна!
Гиргола отпер дверь. Вошел человек с кувшином и корзиной, прикрытой салфеткой.
Они уселись перед Нуну, достали из корзины пищу и принялись за еду. Жирная баранина, зажаренные в масле куры, яичница, – все это вкусно пахло и раздражало голодную Нуну. Нутро пылало, в глазах темнело, горло распухло от жажды.
– Уф, уф, уф! Какое жирное мясо! – поминутно приговаривал Гиргола.
– И вправду, вкусно! – причмокивая, подтверждал Джгуна.
Невыносимо страдая, Нуну все же заставляла себя отворачиваться от них. Но глаза ее невольно тянулись к пище. Проглотив несколько стаканов вина, Гиргола взял в руки кусок мяса и подошел к Нуну.
– Посмотри, какой жирный кусок! – сказал он и поднес мясо к ее губам.
Нуну не выдержала и с трудом приоткрыла сомкнутый рот.
Тогда Гиргола сам съел мясо и, расхохотавшись, вернулся на свое место.
– Бесчеловечные! – еле слышно прошептала Нуну и упала на землю. – Воды! – просила она.
– Постой-ка, Гиргола, дадим ей глоток воды, как бы она не умерла! – сказал Джгуна.
– Не умрет… А впрочем, дай, если хочешь…
Джгуна подошел к Нуну с водой, поднес ей к губам кувшин, но ей свело челюсти, и она не могла сделать ни одного глотка, хотя и была в сознании. Тогда Джгуна концом кинжала разомкнул ей зубы и влил в рот несколько капель. Она ожила от первой же капли и жадно приникла к сосуду, с каждым глотком чувствуя прилив сил.
– Довольно, хватит с нее! – крикнул Гиргола.
– Еще немножко, бога ради! – И Нуну потянулась губами за кувшином.
Джгуна наклонился над ней и шепнул: «Потерпи еще немного!» – потом резко отнял кувшин и сердито сказал:
– Хватит тебе!
Нуну, поняв намек Джгуны, покорно приникла к столбу. Гиргола и Джгуна продолжали пировать.
– Знаешь что, Гиргола, – сказал вдруг Джгуна. – Дадим-ка ей немножко мяса, а то еще умрет!..
– Какое там ей мясо? – сердито отозвался Гиргола.
– Нельзя допустить, чтобы она умерла. Ведь ты же хочешь подольше ее мучить?
– Да, я хочу ее мучить, она сама так меня измучила, эта чертова дочь! – заскрежетал зубами Гиргола.
– Так дать ей, что ли, мяса?
– Как знаешь!
Джгуна не стал спрашивать вторично. Он поднес пищу бедной женщине. Он накормил ее, а когда она немного подкрепилась, осторожно перерезал веревку у нее за спиной и шепнул:
– Буду ждать тебя за дверью. Выйди осторожно, когда заснет Гиргола.
Потом он вернулся к Гирголе, который настолько опьянел, что стал дремать.
– Ты что, спать, что ли, задумал? – весело воскликнул он и запел: «Налей полней, не томи меня».
– А?! Нет! Дай, налей еще! – и Гиргола протянул ему свой рог.
Джгуна наполнил рог. Гиргола поднес его к губам, но не смог опорожнить и отшвырнул в сторону.
– Нет, не могу больше! – пробормотал он заплетающимся языком. – Спать хочу, ступай теперь домой.
Джгуна простился с ним и ушел. Гиргола с трудом накинул засов на дверь и, опираясь на стену, повернулся к Нуну.
– Как я быстро напился!.. Что это со мной?… Ну вот, Нуну, теперь ты моя… Подойди, поцелуй меня… Не хочешь?… Тогда я сам тебя поцелую.
И он, шатаясь, подошел к Нуну, которая глядела на него с омерзением. Она ловко увернулась от него, и он со всего размаху ударился лбом о столб с такой силой, что свалился на месте и, что-то пробормотав, тотчас же захрапел.
Нуну дрожащими руками подняла засов и выскочила вон.
– Заснул? – спросил Джгуна, который ждал ее за углом.
– Да! – шепнула женщина.
– Иди за мной, тебя ждет твоя крестная мать.
Нуну спокойно пошла за Джгуной, зная, что его жена сумеет надежно спрятать ее от Гирголы. А может быть, Гиргола и сам оставит ее в покое. Во всяком случае она будет на свободе.
Они подошли к небольшому дому, где их встретила с распростертыми объятиями крестная Нуну.
Родственники всячески успокаивали Нуну и уверяли, что Иаго только ранен и, разумеется, снова ее разыщет, хотя сами они верили этому с трудом.
Утром Гиргола обнаружил, что Нуну снова ускользнула из его рук. Он поднял тревогу, сообщил об этом диамбегу, перевернул в деревне все вверх дном, но никаких следов не нашел, никто не видел Нуну. И все решили, что она утопилась в реке.
А Нуну жила в тишине и покое, и не было у нее теперь иных забот, кроме тревожных размышлений об Иаго, от которого пока еще не было никаких вестей.
В деревне Арциа семья Парчо приняла Иаго и его побратима Кобу, как родных сыновей. Все старались исполнять каждое их желание.
Лекарь, пользовавший Иаго, надеялся в несколько дней поднять его на ноги. Иаго с нетерпением ждал выздоровления, чтобы жестоко отомстить Гирголе за все свои беды. Столько злодеяний было на совести у Гирголы, что не только горец, для которого священны слова: «Лучше умереть со славой, чем жить в позоре», но и человек самого мирного нрава мог бы проникнуться жаждой мести.
Коба ни на минуту не отходил от Иаго. Друзья часто беседовали о своей беспокойной жизни, вспоминали Хеви и мечтали о возвращении в родные края.
Вечера обычно заканчивались щемящими звуками пандури. Коба играл на нем с большим искусством, напевая вполголоса песни о мужестве.
Велика сила этих звуков; они как будто тревожат, но в то же время успокаивают, смягчают недуги и навевают на душу целительный сон. Кто не испытывал, будучи больным, благодетельной сладости этих звуков, пронизывающих все существо человека?
