После трапезы Герман принялся бродить взад-вперед. Обычно Маша звонила ему в пятницу вечером. В субботу она не звонила из дома, чтобы не сердить мать, но Герман рассчитал, что Маша должна позвонить с улицы. В пятницу вечером она выходила из дома покурить, говоря обычно: «Я пошла подымить». Но время шло, и телефон молчал. Всю неделю с наступлением вечера Ядвига накрывала клетку с попугаями Войтушем и Марьяшей, но в субботу она позволяла им бодрствовать допоздна. Самец Войтуш помогал Герману с пением субботних напевов, его охватывало некое птичье воодушевление, он щебетал, выводил трели, летал по комнате. Если Герман не пел, Войтуш усаживался на крышку клетки и чистил крылышки.
— Что случилось? — спросила Ядвига.
— Ничего, ничего, — ответил Герман.
— Что-то произошло!
— Я тебя прошу, оставь меня в покое!
Ядвига ушла стелить постель. Герман уставился в окно. С тех пор как Маша прочитала объявление, он все время ждал скандала и боялся, что Маша бросит его раз и навсегда. В смятении он выдумал нескладную историю и теперь полностью зависел от Маши. Она может в любую минуту узнать о Тамарином возвращении. Вчера она несколько раз повторила имя его выдуманного двоюродного брата, Файвла Лембергера, и сделала это, иронично подмигивая, с победоносной ревностью. Однако, по всей видимости, она отложила удар. Вероятно, не хотела портить отпуск, который Герман обещал провести вместе с ней. Отпуск начинался в этот понедельник.
Насколько Герман был уверен в Ядвиге, настолько же неуверен в Маше. Она никогда не могла смириться с тем, что Герман живет с другой. Маша упрекала его в этом при любой возможности. Ревность сжигала ее. Иногда она даже провоцировала Германа, говоря, что вернется к Леону Торчинеру. Герман прекрасно знал, что Маша нравится мужчинам. Он часто видел, как в кафетерии они пытаются заговорить с ней, просят ее адрес и телефон, оставляют свои визитные карточки. Все заглядывались на Машу, начиная от хозяина-еврея и заканчивая посудомойщиком-пуэрториканцем. Даже женщины восхищались ее изяществом, ее огненно-рыжими волосами, длинной шеей, тонкой талией, стройными ногами, белой кожей.
Чем он, Герман, привлек ее? И как долго будет действовать его обаяние? Сколько раз он пытался подготовиться к тому дню, когда Маша оставит его, но никогда не мог найти ничего и никого, кто бы мог занять ее место. Для Германа Маша была последней связью с жизнью. Без нее ему незачем вставать по утрам…
Теперь он стоял и смотрел на темный переулок, на застывшие листья деревьев, на небо, в котором отражались огни Кони-Айленда, на пожилые пары, которые, выставив стулья на крыльцо, вели длинные каждодневные разговоры о тех, кому уже не на что надеяться.
— Ну, будь что будет, — сказал себе Герман. — Ани леейди нахон — я готов к своему провалу.
Ядвига коснулась его плеча:
— Постель готова. Я постелила свежее белье.
— Спасибо.
Ядвига вышла, Герман отправился следом. Ее тело не возбуждало, а насыщало его. Но иногда он все-таки находил ее привлекательной, потому что рядом с ней он мог думать о Маше и даже говорить о ней на идише так, чтобы Ядвига не понимала.
Герман погасил свет в комнате. Тускло горели свечи. Ядвига пошла в ванную. Она привезла из деревни правила женской гигиены, которые никогда не нарушала. Перед сном она полоскала рот, мылась и расчесывала волосы. Еще в Липске она соблюдала чистоту, и здесь, в Америке, следовала гигиеническим рекомендациям из польских радиопрограмм. Войтуш успел высказать последний протест, прежде чем стало темно. Он забрался в клетку вслед за Марьяшей и уселся рядом с ней на жердочку, готовый спать или молчать до восхода солнца. Герман начал раздеваться. С ним случилось нечто невероятное: к нему вернулась мертвая жена, но никакого облегчения он от этого не испытал. Герман представил себе, как Тамара лежит в дядиной квартире на диване, женщина, живущая прошлым, без мужа, без детей, без профессии, без дома. А что Маша? Она стоит где-нибудь в парке или на Тремонт-авеню и «дымит» — втягивает и выпускает сигаретный дым. Мимо проходят молодые люди и подзывают ее свистом. Кто-то останавливает машину и пытается «подбросить» ее. Кто знает? Может, она уже едет вместе с ним? «Все погибло, погибло», — бормотал Герман.
Телефон зазвонил, Герман бросился к нему. Одна субботняя свеча уже догорела, но вторая еще теплилась. Он поднял трубку и сказал:
— Маша?
Маша выждала некоторое время, а затем ответила приглушенным голосом:
— Ты еще не спишь?
— Нет, не сплю.
— Ты лежишь в постели с крестьянкой?
— Нет, я не лежу с ней в постели.
— А где же? Под кроватью?
— Где ты? — спросил Герман, едва дыша.
— Какая тебе разница, где я?
— Ты знаешь, что мне не все равно.
— Нет, ты мог бы быть со мной, а вместо этого ты развлекаешься со своей кухаркой из Липска. У тебя и другие есть. Твой двоюродный брат Файвл Лембергер — это толстая баба, которую ты любишь. Ты уже спал с ней?
— Пусть Бог меня накажет.
— Кто она? Ты с таким же успехом можешь сказать мне правду.
— Я же сказал тебе: Тамара воскресла из мертвых.
— Что? Это не Тамара. Ты замучил Тамару, она гниет в земле. Это одна из твоих любовниц.
— Клянусь костьми моих родителей и детей, что это никакая не любовница! — сказал Герман дрожащим голосом, с интонацией человека, который говорит правду.
Маша поняла, что такой клятвой не обманывают. Его голос звучал надрывно и в то же время торжественно. Повисло долгое молчание. Маша спросила:
— Кто она?
— Моя родственница, женщина, сломленная войной и потерявшая детей. «Джойнт» помог ей переехать в Америку.
— Зачем ты рассказывал мне о Файвле Лембергере?
— Я хорошо знаю тебя и твои причуды. Как только слышишь о женщинах, тут же думаешь…
— Сколько ей лет?
— Моего возраста. Пропащая душа. Ты думаешь, реб Авром-Нисон Ярославер объявлял бы о возвращении моей любовницы? Они верующие люди. Я же сказал тебе: позвони им и сама обо всем узнаешь.
— Ну, ладно! На этот раз ты не виноват. Ты даже не представляешь, как я переживала в последние дни.
— Дурочка, я тебя люблю! Где ты?
— Где я? Я вышла подымить. Стою на Тремонт-авеню. Каждые две минуты останавливается машина и предлагают подвезти. Юнцы свистят мне вслед, как будто мне восемнадцать лет. Мне никогда не понять, что им от меня надо. Куда поедем в понедельник?
— Куда-нибудь поедем.
— Я боюсь оставлять маму одну. Вдруг на этой неделе у нее случится сердечный приступ? Она умрет, и никто даже не заметит.
— Попроси кого-нибудь из соседей приглядеть за ней.
— Я не общаюсь с соседями. Я ни с кем не общаюсь. Не могу же я вдруг пойти просить у них одолжения. Мама и сама сторонится людей. Когда стучат в дверь, ей кажется, что это нацисты. Дорого мне обойдется эта поездка, врагам не пожелаю!
— Если так, давай останемся в городе.
— Я скучаю по зеленой травке, по глотку свежего воздуха. Этот город меня измучил. Даже в лагерях воздух был чище, чем здесь. Я бы взяла маму с собой, но она не поедет с нами. Для нее я замужем и не должна даже разговаривать с тобой. Что за народ? Бог насылает на него несчастья, а он только дрожит, боясь отдалиться от Бога. Правда в том, что Господь ненавидит евреев. Он величайший антисемит. Гитлер выполнил Божью волю…
— Зачем ты тогда зажигаешь свечи? Почему не ешь свинину? Почему постишься в Судный день?
— Не для Него, а для идола, которого придумали себе евреи. Необязательно лепить божка из глины, можно выдумать божка. Настоящий Бог нас ненавидит, а мы себе придумали бога, который нас любит и избрал нас из всех народов. Ты же сам сказал: они делают законы из камня, а мы — из идей. Во сколько ты придешь в воскресенье?
— В четыре.
— Бери с собой вещи. Я рискну. Если она умрет, то умрет. Служение настоящему Богу заключается в убийстве.
— Маша, я скучаю по тебе.
— Ты скучаешь по мне. Ты убиваешь меня. Ты Бог и убийца. Ну, хорошей субботы!
V
Герман и Маша сели на автобус, идущий в Адирондак. Через шесть часов они вышли у озера Джордж и сняли комнату за шесть долларов. У них не было определенных планов. В парке на скамейке Герман нашел карту штата Нью-Йорк, эта бумажка и служила ему путеводителем. Разве важно, куда именно ехать? Главное, что они вместе с Машей. Им больше не надо прятаться от Шифры-Пуи, выслушивать ее жалобы и ворчание.
Окна комнаты выходили на озеро и горы. Ветер наполнял комнату запахом сосен. Где-то играла музыка. Маша взяла с собой из дома корзинку с завтраком, который они приготовили вместе с мамой: драники, пудинг, пюре из яблок, слив и изюма и домашний пирог.
Маша закурила и, встав у окна, принялась смотреть на озеро, по которому плавали весельные лодки и моторные катера. Она спросила игривым тоном:
