— В школе учили. У нас же сейчас буддизм по религиоведению.
— Надо же, доча. Выходит, мы с тобой учим одно и то же! Наверно, это карма.
— А что это - «карма»?
— Думаю… ну, когда делаешь что-то, а тут раз – и что-то еще случается, как будто… это судьба. Как моя бабушка говорила: «Чему бывать, того не миновать». Наверное, это карма.
— А как же свобода воли? Мы же сами выбираем себе судьбу?
— Ну, да.
— А если мы сами выбираем, что тогда предопределено?
— Честно сказать, не знаю.
— Но я думала, ты буддист и во все это веришь.
— Не знаю, на самом деле. То есть, конечно, я всему учусь, но часто я не… ну, это слова просто, и все.
— Это как?
— Ну, слова для меня – не главное. Не слова, не какие-то мысли, а вот это все. Вот этот воздух, медитация, ламы - понимаешь?
Я посмотрела на стену за папиной спиной, на стойки убогих пластмассовых стульев и плакаты, прилепленные скотчем.
— Нет, пап, если честно - не понимаю.
Я закрыл за Энн Мари дверь и вернулся в комнату для медитаций. Увидел в окне, как она переходит дорогу и идет к автобусной остановке. Я надеялся, что она обернется и помашет мне рукой, но она все брела, опустив низко голову, надвинув капюшон, чтобы дождь не бил по лицу.
Когда она ушла, я не знал, куда себя девать. Чувствовал себя как выжатый лимон. Я так надеялся, что она придет, увидит Центр, может, откроет для себя что-то, тем более что они проходят буддизм. Но мне показалось, что ей было скучно.
Сегодня у нас страшно тихо. Обычно по субботам народу побольше, кто медитирует, кто роется в книгах; иногда ламы проводят занятия или беседы. Но сегодня все уехали на какую-то особую молитвенную церемонию за городом, и в Центре полная тишина.
Я побрел в кухню и снова поставил чайник. Вообще-то я не хотел больше чаю, но чем еще заняться? Телевизора нет, поговорить не с кем. Есть плейер, но уютного кресла, где можно расслабиться, нету — только спальник в комнате для медитаций, но туда почему-то меня совсем не тянуло.
Я взял чашку с чаем, прошел в другую комнату и сел за стол напротив мандалы на стене. Круги, в них еще круги, и в тех еще круги. Все по кругу. Символично. Я глотнул чаю — он казался кисловатым. То ли молоко прокисло, то ли во рту у меня была какая-то горечь. Поставил чашку на стол и подошел к окну. Тоска. Серые тучи надвигались с запада, закрывая все небо, и лишь у горизонта виднелся узкий просвет.
Не надо было отпускать Энн Мари вот так. Она сказала, что идет к Нише, — может, стоило позвонить ей, предложить девочкам сходить в кино или еще куда-нибудь. Или зайти к Джону, посмотреть футбол по телеку. Но Триша сейчас дома, вряд ли она мне обрадуется. Хотя все равно, зачем бежать от самого себя.
Ламы всегда советуют смотреть правде в глаза. Может, когда тебе скучно, когда все надоело, как раз самое время для медитации. Загляни внутрь себя, посмотри, что происходит, не пытайся уйти от проблем, отвлекаясь на другие дела. Но медитировать как раз мне ничуть не хотелось.
Я подошел к полке, взял книгу с красочными иллюстрациями и начал ее листать. Я хотел изобразить что-нибудь на стене, перерисовать из книжки, но не мог решить, что именно. Мандалы слишком хитроумные, хотя геометрические фигуры скопировать легко: я мог бы нарисовать мандалу попроще. Но больше всего мне хотелось нарисовать Будду, а это гораздо сложнее. Я вглядывался в иллюстрацию и старался представить, как это будет смотреться в увеличенном виде на стене. Может, с моей стороны глупо даже надеяться, что у меня получится, ведь я не художник. Я маляр и штукатур, и в школьные годы делал успехи в черчении, вот и все.
В магазинчике неподалеку от Центра продаются товары для художников; там я купил линованную кальку, пару хороших карандашей и ластик. Я развернул оберточную бумагу, вынул кальку и наложил на изображение Будды. Едва я начал вычерчивать контуры рисунка, как снова почувствовал себя хорошо. Я посмотрел в окно. В небе за пеленой серых туч проступало идеально круглое солнце.
Когда ринпоче вернулся, был поздний вечер, но я по-прежнему трудился над основой фрески. Я умудрился скопировать уже весь рисунок и даже расчертил пол-листа на квадраты, чтобы потом увеличить изображение.
— Хорошо получается, Джимми. На стене будет того же размера?
— Нет, гораздо больше, просто мне легче увеличивать постепенно.
Я хотел работать понемногу каждый день, но на следующей неделе в Центр приезжал лама, и уйма времени ушла на то, чтобы навести по этому случаю порядок. Тут, конечно, и так страшно чисто, но мы еще раз все пропылесосили, протерли, начистили до блеска, и ламы освятили все комнаты, обкурив благовониями.
В субботу вечером наши ламы принимали гостя у себя, а в воскресенье он проводил церемонию в Центре. Тем же вечером он опять улетал в Париж. Кажется, у него там во Франции свой центр, и он жутко знаменит.
Вот это дело я никак не возьму в толк. Когда перед Рождеством я ходил на встречу с ламой Тонденом, то думал, он единственный в своем роде, поэтому гостит у всех и проводит свою особую церемонию. А на самом деле, похоже, в мире целые толпы этих монахов и лам, которые гастролируют повсюду как поп-звезды. А новый лама и впрямь будто был знаменитость – столько за ним таскалось народу. Большинство его спутников общались меж собой по-французски, а один парень в кожаном пиджаке и темных очках все время говорил по мобильному телефону. Лама был низенький, и каждому, кто с ним беседовал, приходилось нагибаться, так что казалось, будто все ему кланяются.
В Центре яблоку было негде упасть; собрались не только те, кто обычно приходит, но и те, кого я раньше не видел: многие приехали издалека, потому что это единственный визит ламы в Шотландию. Я пришел рано и сел в первом ряду, а когда обернулся, увидел Барбару. Я помахал ей рукой, и она улыбнулась в ответ.
Если честно, визит ламы меня малость разочаровал. Он сидел на возвышении в компании ринпоче и еще двух парней из своей команды. Поулыбался нам. Качаясь из стороны в сторону, глубоким голосом пропел свои тибетские молитвы. В комнату набилось столько народу, что была страшная духота и у меня слипались глаза. Я стал клевать носом и встряхивался каждый раз, когда он умолкал. После молитв лама чуток побеседовал с нами — он говорил по-французски, а переводил тот парень с мобильником. То ли в этом дело, то ли еще в чем-то, только было все как-то не так. Он говорил, что мы все просветленные, просто часто сами этого не понимаем, и надо, видите ли, только очнуться и осознать это. Чушь какая-то. Зачем тогда медитировать и пускаться во все тяжкие, если ты и так просветленное существо? Когда лама закончил речь, все встали в очередь, чтобы он ударил нас по плечу чем-то вроде палочки. Рядом со мной дымилось благовоние, и я чувствовал, что глаза щиплет и в горле першит. Пока стоял в очереди и ждал благословения, я старался вызвать в себе восторг по этому поводу и наполниться сознанием того, что я просветленный. Я закрыл глаза, глубоко вздохнул и попытался внушить себе, что сейчас случится нечто такое… И тут я оказался перед ламой: вот он бормочет надо мной какие-то слова, чем-то шлепает по плечу, тотчас меня хватают за руку и тянут вперед — и я уже в общем зале. Все так быстро закончилось, что я ничего не успел понять.
Потом ламу проводили в комнату ринпоче, а простой народ собрался на чаепитие в зале для медитаций. Барбара подошла ко мне. Мы обнялись. Когда она грудью уперлась в меня, мне стало жутко не по себе. Разумеется, она вообще меня не интересует, но я так давно не касался женщины, и потом я не мог забыть, что сказала Лиз. Я покраснел и прикусил губу.
— Рада тебя видеть, — сказала она. — Как ты?
— Ничего. А ты?
— Я что-то заскучала — в январе такое бывает. Но теперь вот получила заряд бодрости. – С легкой улыбкой она отпила чай и кивнула, глядя куда-то вдаль.
— Э-э, пожалуй.
— А тебе понравилось? — Она посмотрела мне в глаза, и я не смог выдержать ее взгляд.
— Не знаю, правда, я просто… На самом деле я ничего не понял.
— Ты о речи или о церемонии?
— Не знаю. — Я начинал терять терпение. Разве непонятно, что я не горю желанием что-либо обсуждать?
Она коснулась моей руки.
— Не хочешь говорить, и ладно.
Я разозлился еще больше.
— Как твои дела? Как Лиз?
— Мы расстались.
— Джимми, как жаль…
Я пожал плечами:
— Дело житейское, верно?
— Верно. Но все-таки.
Мы постояли минуту молча, не говоря ни слова, потом она вновь тронула меня за руку.
— Тебе не будет легче, если ты поделишься? — Я помотал головой. — Если надумаешь, просто позвони, хорошо?
Когда я пришел домой, Энн Мари сидела в гостиной.
— Мама уже ушла?
— Минуту назад. Она еще должна зайти за Никки. — Энн Мари помахала видеокассетой. — Вот, пап, взяла специально для тебя.
