Въ промежуткахъ этого бреда она нѣсколько разъ видѣла ласковое лицо старушки, и постепенно являлось оно ей чаще и явственнѣе; но вотъ пришелъ день, когда она очнулась какъ-бы послѣ продолжительнаго, успокоительнаго сна, и хотя чувствовала невыразимую слабость, однако могла осмотрѣться вокругъ себя съ полнымъ сознаніемъ.
Не велика была комната, гдѣ она находилась, но такая свѣтлая, веселая и меблированная великолѣпно — такъ по-крайней-мѣрѣ показалось Фанни, выросшей въ крайней бѣдности. Постель, на которой она лежала, была покрыта самымъ тонкимъ бѣльемъ. Тогда она посмотрѣла на свои руки и удивилась, отчего онѣ стали такъ худы и блѣдны. Тутъ она стала припоминать о послѣднемъ ужасномъ вечерѣ, о господинѣ, съ которымъ ѣхала въ каретѣ, о старушкѣ укладывавшей ее въ постель.
Вдругъ изъ смежной комнаты съ отворенною дверью вышла старушка съ господиномъ, лицо котораго Фанни тоже видала много разъ какъ-будто во снѣ. Это былъ небольшого роста господинъ пожилыхъ лѣтъ, съ строгимъ и умнымъ лицомъ. Онъ сѣлъ у ея постели, взялъ ее за руки и спросилъ, какъ она себя чувствуетъ. Затѣмъ онъ обратилася къ старушкѣ и сказалъ:
— Ну теперь, милая мистрисъ Джонсъ, мы вышли изъ опасности и можемъ опять спокойно спать.
Тутъ онъ ласково потрепалъ по щекѣ Фанни и сказалъ:
— Она доброе дитя.
Когда докторъ ушелъ, Фанни хотѣла было благодарить мистрисъ Джонсъ за; всѣ ея милости, но та сказала, что теперь Фанни должна лежать спокойно и опять собираться съ силами, а потомъ ужъ успѣетъ наговориться.
Такъ прошло нѣсколько дней. Выздоровленіе Фанни быстро подвигалось впередъ, благодаря ея крѣпкой натурѣ. Докторъ являлся постоянно каждый день и завѣрялъ съ одинаково-довольною миной, что она доброе дитя. Въ одно утро присѣла мистрисъ Джонсъ къ ней на постель, взяла ее за руки и сказала:
— Ну, милое дитя, теперь вы можете разсказать мнѣ о вашей прошлой жизни. Вообразите что я ваша бабушка; вѣдь по лѣтамъ своимъ я могла бы быть вашей бабушкой; или считайте меня за то, что я на самомъ дѣлѣ; за старуху, которая много испытала, много перестрадала и потому хорошо понимаетъ всѣ искушенія, въ которыя такъ легко впасть бѣдности, молодости и неопытности.
Фанни не совсѣмъ поняла смыслъ этихъ словъ, но чувствовала, что старушка ей желаетъ добра и что ей можно все разсказать. Да и зачѣмъ же ей скрывать что-нибудь?
И вотъ стала она разсказывать все, что только могла разсказать. Отца своего она никогда не знала, не знаетъ даже и того, какъ его зовутъ и гдѣ онъ живетъ. Она просила мистрисъ Джонсъ открыть ея сумку, въ которой хранились драгоцѣнныя бездѣлушки, принадлежавшія ея матери и которыя она постоянно при себѣ носила, и показала ей все, что тамъ было. Она разсказала про свою мать, про ея смерть и все, что затѣмъ послѣдовало, до той минуты, какъ она увидала мистрисъ Джонсъ со свѣчою въ рукахъ у подъѣзда, и затѣмъ ничего не помнитъ, потому что потеряла всякое сознаніе.
Съ величайшимъ вниманіемъ слушала ее мистрисъ Джонсъ и все время отирала слезы, катившіяся по щекамъ Фанни; да и самой старушкѣ приходилось также часто отирать свои глаза.
Когда кончила молодая дѣвушка свой разсказъ, старушка поцеловала ее въ лобъ и сказала:
— Ты такъ молода, а уже такъ много выстрадала! Но, милое дитя, съ Божіею помощью теперь всякому горю конецъ. Господь пошлетъ тебѣ защитника, который будетъ заботиться о тебѣ, какъ о своемъ родномъ дѣтищѣ или о сестрѣ.
— Вы вѣрно мать того господина, который пожалѣлъ меня въ тотъ вечеръ? спросила Фанни.
— Нѣтъ, возразила мистрисъ Джонсъ: — я не мать ему, хотя люблю его какъ родного сына и онъ почитаетъ меня вмѣсто матери. Я была его кормилицей, а теперь у него домоправительницей.
— Кто онъ? Какъ его зовутъ?
— Со временемъ все узнаешь. На нынѣшній день довольно наговорились.
Двѣ недѣли спустя Фанни сидѣла въ смежной комнатѣ съ ея спальней, гдѣ теперь она проводила цѣлые часы, сидя въ покойныхъ креслахъ. Мистрисъ Джонсъ сидѣла у окна и шила. Фанни была немного взволнована, потому что господинъ, въ домѣ котораго она жила, прислалъ спросить, можетъ ли она принять его.
— Не бойся, милое дитя, говорила мистрисъ Джонсъ.
— Я не боюсь, отвѣчала Фанни: — но... но, несмотря на прекрасное платье, въ которое вы нарядили меня, я кажусь такъ страшна съ этимъ исхудалымъ лицомъ и сѣткою вмѣсто волосъ! Ну что обо мнѣ подумаетъ мистеръ Броунъ?
— Неужели эта дѣвочка тщеславна? Ну кто бы могъ это подумать! воскликнула мистрисъ Джонсъ улыбаясь.
Кто-то тихо постучалъ въ дверь, и по приглашенію мистрисъ Джонсъ вошелъ въ комнату господинъ, въ которомъ Фанни тотчасъ узнала своего избавителя. Она хотѣла-было подняться и подойти къ нему, но Броунъ быстро подошелъ къ ней, подалъ ей руку и поспѣшно сѣлъ на стулъ около нея.
— Я не желалъ васъ безпокоить, сказалъ онъ: — но мнѣ хотѣлось лично убѣдиться, что вы дѣйствительно выздоравливаете и что вамъ не худо въ томъ домѣ, въ которомъ случай доставилъ вамъ убѣжище.
Фанни пыталась пролепетать ему нѣсколько словъ благодарности, но Броунъ прервалъ ея рѣчь короткими словами:
— Пожалуйста не будемъ объ этомъ говорить.
Затѣмъ онъ сдѣлалъ еще нѣсколько вопросовъ, пожалъ ой руку и ушелъ.
Во все время посѣщенія Броунъ ни разу не улыбнулся и такъ холодно и равнодушно смотрѣлъ и говорилъ, что Фанни, какъ только онъ ушелъ, залилась слезами.
— Что съ вами, дитя? спросила мистрисъ Джонсъ.
— Мнѣ кажется, что мистеръ Броунъ сожалѣетъ, что принялъ меня въ домъ свой! рыдала Фанни.
— Ахъ! какая ты дурочка, возразила мистрисъ Броунъ смеясь: — вѣдь онъ всегда такой; ты скоро къ нему привыкнешь.
Но Фанни не могла привыкнуть къ спокойному и холодному обращенію Броуна, несмотря на то, что онъ каждый день приходилъ и долгое время оставался, разговаривая съ ними обѣими.
Такъ прошло еще нѣсколько дней. Весна онять вернулась и съ нею возвратились здоровье Фанни и красота, какъ думала тщеславная дѣвушка. Фанни могла быть совершенно счастливою въ этомъ домѣ, гдѣ всѣ ея желанія исполнялись прежде чѣмъ она успѣвала выражать ихъ, еслибъ только не мѣшала ей гордость.
Она, какъ только узнала, что дочь ея матери не можетъ уже оставаться въ томъ ужасномъ домѣ, ни одну минуту не колебалась въ выборѣ между безчестьемъ и смертью, но и теперь для нея невыносимо было пребываніе подъ кровлею человѣка, который изъ жалости поднялъ ее съ улицы, и тѣмъ невыносимѣе, что увлекаясь подозрительностью, свойственною подобнымъ характерамъ, она увѣряла себя, что мистеръ Броунъ втайнѣ раскаевается въ своемъ образѣ дѣйствія. Эта мысль преслѣдовала ее до такой степени, что она уже не разъ почти рѣшалась бѣжать изъ его дома и только увѣренность, что мистрисъ Джонсъ будетъ отъ того неутѣшна и можетъ быть сочтетъ ее за нехорошую и неблагодарную дѣвушку, удерживала ее отъ приведенія въ исполненіе этого плана.
Разъ вечеромъ, когда старушка, по своему обыкновенію, сидѣла у ея постели и ласкала ее, Фанни призналась ей во всемъ, что у нея было на сердцѣ. Старушка старалась отговорить ее отъ такихъ глупыхъ мыслей и только слезами и мольбами заставила ее дать слово, что она ни подъ какимъ видомъ не уйдетъ, изъ дома потихоньку.
Вотъ что случилось на слѣдующее утро послѣ этого разговора.
Фанни прогуливалась въ саду позади дома, гдѣ было очень отрадно подъ тѣнью цвѣтущихъ деревьевъ, на которыхъ пѣли птички и вили свои гнѣздышки. Фанни думала о своей милой, умершей матери, которая давно уже покоилась въ холодной могилѣ, и стало ей грустно, что мать не можетъ съ нею наслаждаться этимъ солнечнымъ свѣтомъ, этими нѣжными весенними цвѣтами, которые она бывало такъ любила. Тяжело стало на душѣ Фанни; она чувствовала себя такою одинокой, такою безпомощной. Никогда она не знала своего отца, никогда она не играла съ братьями и сестрами, какъ другія дѣти, и лишилась дорогого, обожаемаго бѣднаго существа, къ которому была привязана всею силою благовѣйной любви, лишилась даже не получивъ ея послѣдняго поцѣлуя. Фанни скрылась въ бесѣдку на краю сада, закрыла лицо руками и горько — горько плакала.
Вдругъ она почувствовала легкое прикосновеніе, къ своему плечу. Она оглянулась — мистеръ Броунъ стоялъ предъ нею. На нее устремлены были его глаза съ тѣмъ же серіознымъ и печальнымъ выраженіемъ, которое внушило ей при первой встрѣчѣ съ нимъ такое глубокое довѣріе и которое она впослѣдствіи не разъ подмѣчала.
— О чемъ вы плачете, Фанни? сказалъ онъ, и его голосъ звучалъ мягче обыкновеннаго: — развѣ вамъ уже не нравится у насъ? Развѣ мистрисъ Джонсъ меньше нрежняго любитъ васъ? Не сказалъ ли я, не сдѣлалъ ли я чего такого, что оскорбило васъ?
— О! нѣтъ, нѣтъ, сэръ! отвѣчала Фанни: — вы такъ добры, вы слишкомъ добры ко мнѣ. Я не заслужила этихъ милостей и вотъ почему мнѣ такъ тяжело на душѣ.
— А еслибъ за то малое, что мы для васъ сдѣлали и хотимъ сдѣлать, вамъ приходилось бы благодарить брата и мать, тогда это не такъ тяготило бы васъ?
