С этим он и уехал.
Этот золотой дождь так внезапно упал на островитян, что они не успели даже рассчитать все выгоды. Тысяча крон на столе и четыре тысячи к осени за ничего не стоящий остров! Этого было слишком много сразу! Они в полной дружбе и согласии просидели весь вечер вместе, рассчитывая, какие они еще получат от этого выгоды. Само собой понятно, что можно будет продавать рыбу и другие продукты многочисленным рабочим и управляющему, также и дрова,— в этом нечего было сомневаться. Затем, очень возможно, что захочет приехать на лето директор, быть может с целой семьей. Тогда, понятно, можно будет увеличить плату за наем дачи профессора, а Карлсон, быть может, сдаст свою стугу. Все будет великолепно.
Карлсон сам убрал деньги в секретер и просидел полночи перед крышкой, делая свои расчеты.
* * *
На следующей неделе Карлсон съездил несколько раз в купальное местечко Даларё и возвращался с плотниками и малярами. Он порою садился на свою веранду, на которую он поставил стол. Сидя там, он пил коньяк, курил трубку и наблюдал за работой, которая уже подвинулась значительно вперед.
Вскоре оклеили все комнаты и даже кухню обоями; в последней сложили хорошую печь. К окнам приделали зеленые ставни, виднеющиеся издали. Веранду еще раз выкрасили в белый и светло-красный цвета; с солнечной стороны повесили к ней гардину из полосатого синего и белого тика. Вокруг двора и сада возвышалась решетчатая ограда, выкрашенная в серый цвет с белыми набалдашниками.
Подолгу стояли обитатели мызы передо всем этим и глазели на эту роскошь; Густав же предпочитал стоять на значительном отдалении за углом или за густым кустом. Он никогда или же очень редко принимал приглашение посидеть на веранде.
Одна из грез Карлсона, снившаяся ему в особенно ясные ночи, заключалась в том, что профессор будет сидеть на веранде, по-барски развалившись в кресле, будет по глоточкам пить коньяк из бокала, любоваться видом и покуривать трубку (лучше уж было бы сигару, но эта последняя была для него еще слишком крепка).
Сидя, неделю спустя, рано утром на своей веранде, он услышал на проливе перед Роггенхольмом свисток парохода.
«Вот они прибыли!» — подумал он и, как местный хозяин, захотел принарядиться для встречи.
Он пошел в стугу и оделся, затем послал за Рундквистом и Норманом, которые должны были сопровождать его к Роггенхольму, чтобы встретить господ.
Через каких-нибудь полчаса лодка отчалила, и Карлсон сел к рулю. От времени до времени уговаривал он работников грести в такт, чтобы подойти к пароходу как порядочные люди.
Когда они обогнули последнюю косу и перед ними открылся пролив, окаймленный с одной стороны большим островом, с другой — Роггенхольмом, перед ними развернулся чудный вид. Украшенный флагами и сигнальными дисками пароход стоял на якоре посреди пролива, а между ним и берегом сновали маленькие ялики с матросами в синих и белых блузах. Наверху на прибрежной скале, блестевшей благодаря обнаженному светло-красному полевому шпату, стояла группа господ, а на некотором расстоянии от них хор музыкантов, медные инструменты которых сияли на фоне темных сосен.
Гребцы недоумевали, что там наверху происходит, и подъехали к скале, чтобы насколько возможно близко посмотреть и послушать. Раз, два, три! В ту минуту, как они остановились перед сборным пунктом приезжих господ, в воздухе раздался шум, похожий на полет двенадцати тысяч гагар; за этим последовал треск, как бы вырывающийся из недр горы, а в конце концов такой грохот, что казалось, будто взорвало всю гору.
— Черт возьми! — вот все, что мог выговорить Карлсон, потому что через мгновение вокруг лодки посыпались камни; затем полил целый дождь гравия, а под конец посыпался град мелких камней.
Потом на вершине горы раздался голос; он говорил о каком-то деле, о заложенной работе; попадались и иностранные слова, которых не понимали островитяне.
Рундквист подумал, что это проповедь, и снял с головы фуражку; но Карлсон сообразил, что говорил директор.
— Да, господа,— сказал в заключение директор,— тут перед нами много камня, и я кончаю свою речь пожеланием, чтобы он весь обратился в хлеб!
— Браво!
Затем музыка заиграла марш. Господа спустились на берег; у всех в руках были маленькие куски камня, которые они, смеясь и болтая, вертели меж пальцев.
— Что вы здесь делаете с лодкой? — крикнул господин в форме морского офицера отдыхавшим на веслах островитянам.
Они не нашлись что ответить, но никак не предполагали, что могло быть опасно им смотреть на то, что делалось.
— Да ведь это сам Карлсон,— заметил подоспевшей директор Дитгоф.— Это наш здешний хозяин,— представил он его другим.— Приходите к нам и позавтракайте с нами!
Карлсон ушам своим не верил, но вскоре убедился, что приглашение было сделано серьезно. Прошло немного времени, и Карлсон сидел на палубе парохода перед накрытым столом, подобного которому он никогда не видел.
Сначала он жеманился, но господа были необычайно обходительны и даже не позволили ему снять с себя кожаный фартук.
Что же касается Рундквиста и Нормана, то их угостили на баке вместе с экипажем.
Рай никогда не казался Карлсону прекраснее. Подавали кушанья, которых он назвать не мог и которые таяли во рту как мед; кушанья, которые, как водка, приятно действовали на глотку; кушанья всевозможных цветов. Перед его прибором стояло шесть стаканов, как перед приборами всех господ; подавались вина, которые производили впечатление, будто нюхаешь благоухающий цветок или целуешь девушку, вина, которые ударяли в нос, щекотали по ногам и возбуждали смех. Ко всему этому еще надо прибавить, что играла музыка так трогательно, что навертывались слезы; то мороз пробегал по жилам, то по всему телу разливалась такая благодать, что можно было бы хоть сейчас умереть.
Когда все было кончено, директор сказал несколько слов в честь хозяина; он похвалил его за то, что он с честью поддерживает свое положение и не бросает насущное дело в погоне за выгодами в других областях, где нужда идет рука об руку с роскошью.
Тогда все выпили за здоровье Карлсона. Тот не знал, надо ли ему смеяться или быть серьезным; но, увидав, что господа засмеялись, когда, по его мнению, говорилось об очень серьезных предметах, засмеялся и он.
После завтрака подали кофе и сигары, и все встали из-за стола.
Карлсон, великодушный как все счастливцы, захотел пойти на бак посмотреть, получили ли что-нибудь Рундквист и Норман. Но в эту минуту директор окликнул его и попросил спуститься на минутку в каюту.
Придя в каюту, господин Дитгоф предложил ему подписать несколько акций, дабы упрочить свое положение и, если надо будет, выступить авторитетом среди рабочих.
— Я, к сожалению, ничего в этом не понимаю,— заметил Карлсон, настолько однако посвященный в дело, что знал, что после выпивки не следует ничего кончать.
Но директор не оставил его в покое, и не прошло и получасу, как Карлсон получил сорок акций акционерного общества обработки полевого шпата «Eagle» в сто крон каждая и в будущем обещание вступить в число членов совета. Относительно взноса денег было лишь сказано, что он будет производиться «á conto».
Вслед за этим пили кофе с коньяком, пунш и билинскую воду. Было уже шесть часов, когда Карлсон стал прощаться.
Когда Карлсон уходил с парохода, то спустили реп, но он этого не понял и пожал всем матросам руки, прося навестить его, когда они сойдут на берег.
Сидя на руле с сигарой в зубах, с корзиной пунша в коленях и с сорока акциями в руках, поехал Карлсон на лодке домой.
Вернувшись домой, Карлсон утопал в блаженстве; он созвал всех, даже служанок, в кухню к пуншу и хвастался акциями, походившими на громадные банковые билеты. Он хотел пригласить и профессора и на возражения остальных ответил, что он — член совета акционерного общества и нисколько не меньше немецкого музыканта, который не занимается науками, а потому и не настоящий профессор.
У Карлсона выросли планы выше кучи дров. Он хотел создать единственное в своем роде большое акционерное общество для солки килек, привлечь бочаров из Англии, выписать прямо из Испании транспорты с солью.
В то же время он говорил о земледелии, о его защитниках и его будущности и высказал все свои надежды и опасения. Весело распивали пунш, окружали себя табачным дымом и укачивали радостными надеждами.
* * *
Карлсон поднялся настолько высоко, что у него закружилась голова. Он запустил хозяйство и изо дня в день все повторялись посещения Роггенхольма. Он познакомился с управляющим, сидел на его веранде, пил коньяк и билинскую воду и глядел, как рабочие рассекали камни, чтобы добыть кварцевые жилы; не будь их, можно было бы сразу сплавить на кораблях всю гору.
