Они вышли на улицу и медленно пошли к площади Восстания.
Гигантский высотный чертог закрывал полнеба. На фасаде его одно за другим гасли окна, образуя неясный темный пунктир. Большая полная луна, словно скатившаяся с роскошного шпиля здания, беспомощно висела поодаль. По Садовому кольцу медленно двигался гигантский междугородный тралер. Все предметы были крупны и отчетливы в эту ночь.
– Что же ты молчишь? – спросила Таня.
– Трудно, – проговорил Олег.
– Как дела-то вообще? – бездушно спросила она.
– Разве тебя это интересует? – сказал он. – Ну, защитил диплом.
– А как твои друзья?
– Какие друзья?
– Как какие? Эдуард, Миша, верные друзья, соратники…
– Не иронизируй. На что мне эти подонки? Я ведь стал старше…
Они свернули на Садовое. На мостовую то и дело выбегали люди, пытающиеся поймать такси. Впереди, обнявшись, шла парочка, спокойно, как в лесу, она шествовала и пела: «На меня надвигается по реке битый лед, на реке навигация, на реке пароход…» Девушка фальшивила.
– «Пароход белый-беленький», – машинально запела Таня, но тут же оборвала песню. – Значит, стал старше, умнее, строже?
– Вот что, – надменно сказал Олег, – давай закончим этот треп. Я хотел тебе сказать… Тогда я унизился перед тобой там, в парке… Ну, считай, что этого не было. Я тебя выбросил из головы.
– Вот и прекрасно, – сказала Таня. – Браво!
– Столько девчонок вокруг, а я унижался перед какой-то дурочкой, – он укоризненно покачал головой.
– Да брось ты! Ведь договорились же, что этого не было.
Ничего у нас с тобой не было.
Она покосилась на него и вдруг заметила, как резко и жестоко изменилось его лицо. Он схватил ее за руку.
– Дурак я, интеллигентик! Зря я возился тогда с тобой.
Сейчас бы ты бегала за мной.
– Сейчас милиционера позову, – тихо сказала Таня.
– Дура! – Он отпустил ее руку. – Прощай!
Через минуту он нагнал ее на такси. Такси ехало вдоль обочины тротуара вровень с Таниными шагами. Олег спустил стекло и высунулся.
– Подвезти?
– Мне здесь два шага.
– Давай по-умному, – сказал Олег, – мы ведь взрослые люди… Зачем ругаться?
– Может быть, ты захочешь предложить мне дружбу?
– любезно осведомилась Таня и свернула в переулок.
Такси взревело и устремилось по диагонали к осевой линии.
Таня сразу забыла про этот разговор. Дом ее был уже рядом, и она побежала, отстукивая каблучками, чуть задыхаясь от ветра и пригибаясь – прошла сквозь строй хихикающих мальчишек, смело – через проходной двор, под долгий свист загулявшего молодца, мимо тенькающих слабыми ночными звуками окон – вышла на тихий свой московский угол, где Валька когда-то провел столько часов, околачиваясь возле ее подъезда.
Дома не спали, ждали ее. Началось обсуждение премьеры. Отец сказал, что фильм подкупил его своей чистотой и благородной идеей. Точно сформулировать идею он не смог. Мама сказала, что воспитательное значение… Затем прочла перечень телефонных звонков за день. Звонили с «Ленфильма», приглашали приехать на пробы, звонили с Киевской студии, звонил корреспондент журнала «Панорама полночи» (Гданьск), кроме того, звонили Толя, Илья, Петя и Люба.
Когда родители уже легли, Таня тихонько вошла в их комнату и потянулась к книжным стеллажам.
– Ты чего, мышь? – пробормотал отец.
– Книгу взять.
– Какую?
– Какую-нибудь. Стихи.
– Блок справа, на третьей полке.
С томиком Блока она вошла к себе, раскрыла и прочла:
О весна без конца и без края, Без конца и без края мечта!
Узнаю тебя, жизнь, принимаю И приветствую звоном щита!
Она сбросила туфли и погасила свет. Ночная комната сразу увеличилась в размерах. Призраки, плоские и объемные, тихо зашелестели, начиная свою беззлобную жизнь. Таня встала на подоконник и просунула голову в форточку, обозревая видимый отсюда мир.
Тяжелый греческий профиль кариатиды скрывал от нее луну.
Нежная грудь кариатиды, заляпанная голубями, серебрилась лунным светом, и серебрился мощный живот. Внизу светился пустой асфальт. По нему, посвистывая, прошел к телефонной будке гуляка, милый и бесхарактерный человек. Был виден кусочек пруда, дымная вода. Плыл замызганный лебедь, дергаясь и выщипывая блох. В темном окне аптеки под маленькой лампой белел колпак дежурного фармацевта. Медленно проехал хлебный фургон.
Таня захлопнула форточку и бросилась на кровать, обхватила голову руками, смиряя гул в голове и гул во всем теле, смиряя свою тоску и радость, вытесняя лица и свет, и голоса, объявляя перерыв, перемирие, антракт, заснула.
В апреле фильм вышел на экраны. Большинство газет расхвалило его, «серьезные» журналы высказались неопределенно, знатоки отзывались иронически, широким массам фильм нравился.
Горяев, автор сценария, вздохнул спокойнее, зимние его дела успешно завершились: картина закончена, сборник рассказов сдан в издательство, новая повесть в молодежном журнале шла под всеми парусами. Он почувствовал полную освобожденность, уловил запах весны и отправился в закусочную «Эльбрус».
В закусочной он встретил Бессарабского, заведующего отделом крупной газеты. Бессарабский был высок, он возвышался над дымящимися горшочками и молодыми людьми, любителями кавказской кухни, и махал рукой Горяеву: иди сюда!
Горяев подошел к нему с неохотой: с Бессарабским надо было целоваться. Есть такие люди, что лезут к тебе целоваться всякий раз, хотя и встречаешься с ними не меньше трех раз в неделю.
Так и в этот день – Бессарабский поцеловал Горяева. Потом все было ничего, после поцелуя с Бессарабским можно было разговаривать, как с нормальным человеком, и Горяев с удовольствием поведал ему о том чувстве полной освобожденности, которое он сейчас испытывал, о том, как хорошо направлять свои стопы туда, куда тебе хочется в данную секунду, и не думать об обязательствах, не суетиться, не впадать в панику.
– А почему бы тебе не съездить в командировку от нашей газеты? – сказал Бессарабский. – Общнись, старик, с народом.
Он назвал новую стройку на большой сибирской реке и сказал, что нужен репортаж с этой стройки, «крепкий писательский репортаж» о земле, о людях – в общем о борьбе, как ты сам понимаешь».
Горяев тут же согласился. Зимнее сидение в Москве успело ему надоесть. Он не мог долго находиться в этом городе, хотя и начинал по нему скучать сразу по прибытии в любое другое место земного шара, будь то внутри страны или за границей.
Они расстались с Бессарабским возле «Эльбруса», договорившись встретиться завтра в редакции для оформления командировки.
Горяев медленно пошел по направлению к Арбату. Он брел спокойно и безмятежно под сильным ветром, полным весенних прихотей и надежд.
День был пасмурный. Качались голые ветви Тверского бульвара. У Никитских ворот, среди торгующих киосков и тележек, на этом уютном московском перекрестке он встретил Таню Калиновскую, героиню своего фильма. При всех своих случайных встречах с ней он вспоминал прошлое лето в маленьком прибалтийском городе, веселые и суматошные дни и неведомо почему грустный отъезд. Кроме того, встречая Таню, он всегда надеялся на какой-то счастливый случай, на неожиданный поворот, на романтическую встряску.
Они пошли вместе дальше к Арбату. Горяев рассказывал Тане о своих делах, о рецензиях на свои книги, об одном критике, который вечно его «долбает», говорил о том, что засиделся в Москве, что послезавтра летит в Сибирь.
Таня гордо шествовала рядом, лицо ее было непроницаемым, в нем чувствовалось вот что: «Не трогай, не приставай, проходи-ка своей дорогой».
– Куда ты летишь? – спросила она.
Он усмехнулся и назвал город, и конечный пункт перелета – Березанский металлургический комбинат.
«Ишь ты, интересуется, – подумал он. – Как будто это название ей что-то говорит. Она об этой стройке и понятия не имеет. В самом деле, что знают московские девушки о крупных сибирских стройках? В лучшем случае слышали краем уха».
Таня остановилась и почему-то уставилась в небо. Несколько секунд она приводила в порядок свои волосы.
– Можно я с тобой поеду? – спросила она.
Горяев засмеялся и похлопал ее по плечу.
– В самом деле, – резко сказала она. – У меня уйма времени и деньги есть, и мне тоже, знаешь, надоело здесь.
Через день они отправились в путь. Отправление было ночью из Внукова. Снова эти прекрасные минуты перед посадкой в огромный самолет, вращенье маленьких огоньков в черном небе, взвешиванье багажа, шутки транзитников, коньяк внизу, в буфете, лимон и по стакану боржоми, а девушке еще и конфетку, пожалуйста.
– Хорошая девушка.
– Не жалуюсь.
– Дорогой, продай плащ. Понимаешь, брату моему очень нужен такой плащ.
