— Конечно.
— При томъ же я жестоко унизилъ его тогда, какъ вы знаете, и назвалъ его въ присутствіи многихъ лицъ молодой собакой. Я, правда, извинился передъ нимъ въ этомъ, но все-таки же. Итакъ, вы примете сюртукъ, не показывая вида, дядѣ также вы не скажете ни слова о томъ, откуда вы получили его; ни одна душа не должна знать объ этомъ; судья настоятельно требуетъ этого. Вы, конечно, сами понимаете, что ему было бы непріятно, если бы въ городѣ узнали, что онъ, провинившись передъ первымъ встрѣчнымъ, заглаживаетъ свой поступокъ подаркомъ сюртука, не правда ли?
— Да, я это понимаю.
— Итакъ, съ этимъ покончено?
— Да, я никому ничего не скажу.
— Хорошо… Послушайте, мнѣ только такъ пришло въ голову: отчего вы не употребляете тачку, чтобы доставлять уголь по домамъ?
— Я не могу этого дѣлать изъ-за несчастнаго случая, который былъ со мною; мнѣ нельзя возить тяжестей. Носить я могу довольно большія тяжести, если осторожно навьючусь, но тащить за собой не могу; иначе я надрываюсь и падаю носомъ впередъ, и мнѣ бываетъ очень больно. Съ мѣшкомъ же дѣло идетъ вовсе не дурно.
— Нѣтъ, нѣтъ.
Пауза.
— Что же вы не приходите больше ко мнѣ? — спросилъ Нагель. — Приходите же, милый другъ! Это не хорошо съ вашей стороны пропадать такъ совсѣмъ. Вамъ ничего не придется пить, если вы придете. Не забудьте: номеръ седьмой, входите прямо туда.
Затѣмъ онъ незамѣтно вручилъ Минуттѣ банковый билетъ и быстро пошелъ по улицѣ внизъ, къ набережной. Минутта позвалъ его, но онъ не слышалъ. Въ продолженіе всего разговора онъ не терялъ изъ виду зеленаго платья.
Когда онъ дошелъ до домика Марты Гуде, онъ остановился на минуту и оглянулся. Никто не слѣдилъ за нимъ. Постучавъ въ дверь, онъ не получилъ отвѣта. Уже два раза подходилъ онъ такимъ же образомъ къ ея двери, но не получалъ отвѣта; на этотъ разъ онъ видѣлъ, что она прямо съ рынка прошла домой, и не хотѣлъ возвращаться, не побывавъ у нея. Въ концѣ концовъ онъ открылъ дверь самъ и вошелъ.
Она стояла среди комнаты и смотрѣла на него. Лицо ея вдругъ вспыхнуло, и она была такъ поражена, что довольно долго стояла, вытянувъ передъ собою руку въ совершенно безпомощномъ состояніи.
— Простите, пожалуйста, что я такъ вторгаюсь, фрейлейнъ, — и онъ поклонился необычайно почтительно. — Я былъ бы вамъ несказанно благодаренъ, если бы вы дали мнѣ возможность одну минуту поговорить съ вами. Не безпокойтесь, дѣло мое несложное. Я раньше уже раза два пытался побывать у васъ, но сегодня въ первый только разъ мнѣ посчастливилось застать васъ дома. Мое имя — Нагель, я не здѣшній и временно проживаю въ Центральной. Еще разъ настоятельно прошу вашего извиненія, что я такъ вторгся сюда.
Она все еще ничего не говорила, но подала ему стулъ, а сама направилась къ кухонной двери и остановилась тамъ. Она была странно смущена и, глядя на него, хваталась за свой передникъ.
Комната была именно такова, какъ онъ себѣ и представлялъ ее; столъ, пара стульевъ и кровать, вотъ и все почти, что она заключала. На окнахъ стояло нѣсколько растеній съ бѣлыми цвѣтами, но занавѣсокъ не было. Увидалъ Нагель въ углу за кроватью и злополучный стулъ съ высокой спинкой; у него оставались только двѣ ножки, жалкій и полуразвалившійся, онъ былъ прислоненъ къ стѣнѣ. На сидѣньѣ сохранился красный плюшъ.
— Неужели я такъ обезпокоилъ васъ, фрейлейнъ? — заговорилъ снова Нагель. — Не всегда такъ пугаются меня, когда я куда-нибудь вхожу, хе-хе-хе! Я вѣдь не въ первый разъ захожу къ людямъ здѣсь въ городѣ, не васъ одну стараюсь я застать. Я хожу изъ дома, въ домъ и всюду толкаюсь; вы, бытъ можетъ, уже слышали объ этомъ? Нѣтъ? Однакоже это все-таки такъ. Такова моя профессія: я коллекціонеръ, собираю всевозможныя древности, покупаю старинныя вещи и плачу за нихъ, смотря по достоинству. Да, только не пугайтесь, фрейлейнъ, я ничего не уношу съ собою, когда ухожу, хе-хе-хе, у меня. право, нѣтъ этой скверной привычки, вы можете быть совершенно спокойны. Если мнѣ не продаютъ добровольно, то я покоряюсь. И уже во всякомъ случаѣ не граблю.
— Но у меня нѣтъ старыхъ вещей, которыя… — сказала она наконецъ и совсѣмъ растерялась.
— Вотъ такъ-то всегда люди говорятъ, — отвѣчалъ онъ. — Но я объ закладъ побьюсь, что есть вещи, съ которыми неохотно разстаются, потому что онѣ принадлежали кому-нибудь любимому; вещи, къ которымъ люди привыкаютъ за всю свою жизнь, какіе-нибудь остатки наслѣдства родителей или прародителей. Но, на самомъ дѣлѣ, эти отслужившія свою службу вещи только стоятъ и уже ни къ чему настоящему не нужны; для чего же имъ занимать только мѣсто и губить деньги, которыхъ онѣ стоятъ? Вѣдь все же въ нихъ заключается-таки изрядное количество шиллинговъ, въ этихъ ненужныхъ семейныхъ вещахъ, а въ концѣ концовъ, онѣ совершенно разваливаются на части и валяются на полу. Отчего же не продать ихъ, пока есть еще время? Умные люди сердятся, когда я прихожу, и отвѣчаютъ, что у нихъ нѣтъ вещей. Хорошо. У каждаго свой взглядъ. Я изображаю изъ себя лакея, кланяюсь и ухожу. Другіе стыдятся и боятся показать мнѣ какую-нибудь сковородку съ прогорѣвшимъ дномъ. Они скорѣе не понимаютъ, на что мнѣ могутъ быть нужны эти вещи, но это ужъ наивныя души, которыя не знаютъ, до какой степени развита въ наше время манія коллекцій. Я именно говорю манія; я совершенно согласенъ, что мною руководитъ не иначе, какъ манія, я только называю вещи своими именами; почему бы мнѣ этого и не дѣлать? Ну, да впрочемъ это касается только меня одного и это мое дѣло, это такъ только къ слову пришлось. Но вотъ что я хотѣлъ сказать: право, почти смѣшно и глупо со стороны этихъ людей, что они опасаются показывать какое-нибудь старье. Ну, что за, красота въ кольцахъ и оружіи, которыя выкапываютъ изъ могильныхъ кургановъ? И однако развѣ они отъ этого менѣе цѣнны? Не правда ли, фрейлейнъ? Посмотрѣли бы вы мою коллекцію коровьихъ бубенцовъ! У меня есть одинъ колокольчикъ, — онъ, просто изъ листового желѣза, — ему какъ божеству молилось одно индусское племя. Подумайте только: безчисленное множество лѣтъ висѣлъ онъ на столбѣ какой-нибудь палатки въ лагерѣ и ему молились и приносили жертвы! Да, посмотрите только! Но я возвращаюсь къ цѣли своего посѣщенія; когда я дохожу до своего колокола, я всегда заговариваюсь!
— Но у меня, правда, нѣтъ такихъ старыхъ вещей, — снова сказала Марта, — къ сожалѣнію, — прибавила она и смолкла.
— Можно мнѣ, - медленно сказалъ Нагель съ такимъ выраженіемъ въ лицѣ, по которому видно было… что онъ соображаетъ что-то, — можно мнѣ, напримѣръ, посмотрѣть этотъ стулъ? — Онъ указалъ въ уголъ у кровати. — Это, разумѣется, не болѣе, какъ вопросъ, я и съ мѣста не двинусь, если вы не позволите; ради Бога, скажите откровенно, если вамъ непріятно, чтобы я осмотрѣлъ стулъ! Я впрочемъ сразу замѣтилъ его, какъ только вошелъ!
Марта смущена, она отвѣчаетъ:
— Да… Пожалуйста, добрѣйшій господинъ… Ножки сломаны…
— Ножки сломаны, совершенно вѣрно! Ну, и что же дальше? Что же изъ этого? Можетъ быть, именно изъ-за этого, да, именно изъ-за этого! Нельзя ли узнать, откуда онъ у васъ?
И вотъ Нагель взялъ стулъ въ руки, подымалъ и переворачивалъ его во всѣ стороны, изслѣдуя его очень внимательно. Позолоты на немъ не было, на спинкѣ было единственное украшеніе, нѣчто въ родѣ короны, вырѣзанной изъ краснаго дерева. Впрочемъ, спинка была исцарапана ножомъ; по борту вокругъ сидѣнья во многихъ мѣстахъ рѣзали табакъ, слѣды были видны до сихъ поръ.
— Онъ у насъ откуда-то изъ-за границы, не знаю откуда, мой дѣдъ привезъ разъ съ собою нѣсколько такихъ стульевъ; но это единственный оставшійся изъ нихъ. Дѣдъ мой былъ морякъ.
— Вотъ какъ? А вашъ отецъ? Онъ также былъ морякъ?
— Да.
— Такъ вы, навѣрно, ѣздили съ нимъ? Простите, что я спрашиваю.
— Да, я много лѣтъ ѣздила вмѣстѣ съ нимъ.
— Въ самомъ дѣлѣ? Нѣтъ, какъ это интересно! Видѣть много земель, омываемыхъ, какъ говорится, солеными волнами? Да, вотъ видите! А потомъ вы опять водворились здѣсь? Ахъ, да, на родинѣ-то все-таки лучше всего, да, на родинѣ… Кстати, имѣете ли вы хотъ какое-нибудь понятіе, гдѣ дѣдушка вашъ отыскалъ этотъ стулъ? Я собственно долженъ сказать вамъ, что я очень дорожу тѣмъ, чтобы узнать что-нибудь изъ исторіи вещи, знать, такъ сказать, теченіе ея жизни.
— Нѣтъ, я не знаю, откуда онъ досталъ его, этому ужъ такъ много времени прошло. Можетъ бытъ, въ Голландіи. Нѣтъ, не знаю.
Къ великому удовольствію своему онъ замѣтилъ, что она становилась все оживленнѣе. Она вошла дальше въ комнату, стояла почти рядомъ съ нимъ, пока онъ вертѣлъ во всѣ стороны стулъ и, казалось, не могъ досыта на него наглядѣться. Онъ неустанно говорилъ, дѣлалъ замѣчанія относительно работы, пришелъ въ восхищеніе, когда открылъ на задней сторонѣ спинки мозаичный кружочекъ, въ который въ свою очередь былъ вложенъ другой маленькій кругъ, — самая обыкновенная работа, безвкуснѣйшее дѣтское произведеніе, которое вѣрно никогда и не было ничѣмъ особеннымъ. Стулъ едва держался, и онъ обращался съ нимъ съ крайней осторожностью.
