Въ одинъ дань, когда Филиппъ вошолъ въ маленькую гостиную Сестрицы, представьте себѣ его удивленіе при видѣ грязнаго друга его отца, пастора Тёфтона Гёнта, спокойно сидѣвшаго у камина.
— Вы удивляетесь, чти видите меня здѣсь? говоритъ грязный джентльмэнъ, съ насмѣшкой глядя на надменное лицо Филиппа, на которомъ выражались удивленіе и отвращеніе. — Оказалось, что мистрисъ Брандонъ и я очень старые друзья.
— Да, сэръ, старые друзья, очень серьезно говоритъ Сестрица.
— Капитанъ привёзъ меня домой изъ клуба «Головы Адмирала Бинга». Весёлые собесѣдники эти Бинги. Честь имѣю вамъ кланяться, мистеръ Ганнъ и мистриссъ Брандонъ.
И обѣ особы, къ которымъ обратился джентльмэнъ съ рюмкою въ рукахъ, кланяюся въ отвѣтъ на его привѣтствіе.
— Жаль, что вы не были на ужинѣ мистера Филиппа, капитанъ Ганнъ, продолжаетъ пасторъ: — вотъ была ночка! Всё знать — дворяне — бордоское перваго сорта. А вино вашего отца, Филиппъ, почти всё выпито. И пѣсня ваша была отличная. Вы слышали, какъ онъ поётъ, мистриссъ Брандонъ?
— Про кого это вы говорите онъ? спрашиваетъ Филиппъ, всегда кипѣвшій бѣшенствомъ передъ этимъ человѣкомъ.
Каролина угадала антипатію Филиппа. Она положила свою маленькую ручку на руку молодого человѣка.
— Мистеръ Гёнтъ, кажется, выпилъ лишнее, говоритъ они, — Я знаю его уже давно, Филиппъ.
— Кто такой онъ? опять говоритъ Филиппъ, съ сердцемъ глядя на Тёфтона Гёнта.
— Ну, онъ, тотъ гимнъ, который вы пѣли! кричитъ пасторъ, напѣвая мотивъ. — Я самъ выучилъ его въ Германіи; я долго жилъ въ Германіи, капитанъ Ганнъ — полгода въ одномъ особенно тёмномъ мѣстечкѣ: — на Quodstrasse во Франкфуртѣ-на-Майнѣ. Меня преслѣдовали злые жиды. Тамъ жилъ также другой бѣдный англичанинъ, который чирикалъ эту пѣсенку за рѣшоткой, и умеръ тамъ, а жиды остались не при чомъ. Я много видалъ въ жизни, много претерпѣвалъ разныхъ злополучій и храбро ихъ переносилъ послѣ того, какъ мы съ вашимъ отцомъ учились вмѣстѣ въ университетѣ, Филиппъ. Вы ничего подобнаго не дѣлаете? Еще рано. Ромъ прекрасный, Ганнъ, право такъ,
И опять пасторъ пьётъ за здоровье капитана, который протягиваетъ грязную руку гостепріимства своему пріятному гостю.
Нѣсколько мѣсяцевъ Гёнть жилъ въ Лондонѣ и постоянно бывалъ въ домѣ доктора Фирмина. Онъ приходилъ и уходилъ когда хотѣлъ; онъ сдѣлалъ домъ Фирмина своей главною квартирой и въ щегольскомъ, безмолвномъ, приличномъ домѣ былъ совершенно свободенъ, разговорчивъ, грязенъ и фіамильяренъ. Отвращеніе Филиппа къ этому человѣку увеличивалось до того, что, наконецъ, дошло до неистовой ненависти. Мистеръ Филь, теоретически радикалъ (изъ оппозиціи, можетъ-быть, отцу, который, разумѣется, принадлежалъ къ партіи консервативной), санкюлотъ Филь въ сущности былъ самый аристократическій и надменный изъ юныхъ джентльмэновъ; онъ чувствовалъ презрѣніе и ненависть къ низкимъ и раболѣпнымъ, а особенно къ слишкомъ фамильярнымъ людямъ что было иногда весьма забавно, а иногда очень досадно, но что онъ никогда не принималъ ни малѣйшаго труда скрывать. Съ дядей своимъ и кузеномъ Туисденомъ, напримѣръ, онъ обращался и вполовину не такъ вѣжливо, какъ съ ихъ лакеемъ. Маленькій Тальботъ унижался передъ Филемъ и ему было не совсѣмъ ловко въ его обществѣ. Молодой Туисденъ ненавидѣлъ Филиппа и не скрывалъ своихъ чувствъ въ клубѣ, или передъ общими знакомыми за широкою спиною Филя. А Филь, съ своей стороны, принималъ съ своимъ кузеномъ такой надменный видъ, который, и признаюсь, долженъ былъ раздражать этого джентльмэна, бывшаго старѣе Филя тремя годами, занимавшаго казённую должность, члена нѣсколькихъ хорошихъ клубовъ и вообще порядочнаго члена общества. Филь часто забывалъ присутствіе Рингуда Туисдена и продолжалъ свой разговоръ, вовсе не обращая вниманія на замѣчанія Рингуда, признаюсь, онъ бывалъ очень грубъ. Que voulez vous? Мы всѣ имѣемъ наши маленькіе недостатки, и въ числѣ недостатокъ Филиппа было неумѣнье терпѣливо переносить общество надоѣдалъ, паразитовъ и притворщиковъ.
Поэтому не удивительно, что мой юный джентльмэнъ не очень долюбливалъ друга своего отца, грязнаго тюремнаго капеллана. Я самый терпимый человѣкъ на свѣтѣ, какъ это извѣстно всѣмъ моимъ друзьямъ, любилъ Гёнта не болѣе Филиппа. Мнѣ было какъ-то неловко въ присутствіи этого человѣка. Его одежда, цвѣтъ его лица, его зубы, его косые взгляды на женщинъ — que sais-je? всё было непріятно въ этомъ мистерѣ Гёнтѣ, а весёлость его и фамильярность еще противнѣе даже это непріязненности. Удивительно, какъ между Филиппомъ и тюремнымъ капелланомъ не случилось драки: тотъ, кажется, привыкъ, что его всѣ терпѣть не могли и хохоталъ съ цинической весёлостью надъ отвращеніемъ къ нему другихъ.
Гентъ бывалъ въ разныхъ тавернахъ, и однажды, выходя изъ «Головы Адмирала Бинга»: онъ увидалъ хорошо знакомый ему экипажъ доктора Фирмина, остановившійся у дверей одного дома въ Торнгофской улицѣ, изъ которой докторъ выходилъ. «Брандонъ» было на дверяхъ, Брандонъ, Брандонъ, Гентъ помнилъ одно тёмное дѣло болѣе чѣмъ двадцати лѣтъ тому назадъ — помнилъ женщину, обманутую этимъ Фирминомъ, которому тогда вздумалось называться Брандономъ.
«Онъ живётъ еще съ нею, старый лицемѣръ, или воротился къ ней! подумалъ пасторъ, „О! ты старый грѣховодникъ!“ И въ слѣдующій разъ, панъ мистеръ Гёнтъ явился въ Старую Паррскую улицу, въ своему любезноѵу университетскому товарищу, онъ былъ особенно шутливъ и ужасно непріятенъ и фамильяренъ.
— Я видѣлъ вашъ экипажъ въ Тоттенгэмской улицѣ, сказалъ негодяй, кивая головою доктору.
— У меня тамъ есть больные, замѣтилъ докторъ.
— Pallida mors aequo pede — докторъ?
— Aequo pede, отвѣчаетъ со вздохомъ докторъ, поднимая къ потолку свои прекрасные глаза.
„Хитрая лисица! Ни слова не хочетъ сказать о ней, думаетъ пастырь“. „Да-да, помню. Ей-богу её звали Ганнъ!“
Ганномъ также звали того страннаго старика, который бывалъ въ тавернѣ „Адмирала Бинга“, гдѣ онъ былъ такъ хорошъ — старика, котораго называли капитаномъ. Да, всё было ясно теперь. Это скверное дѣло было слажено. Хитрый Гёнтъ всё понялъ. Докторъ еще поддерживаетъ сношенія съ этой женщиной. А это навѣрно ея старый отецъ.
„Старая лиса, старая лиса! Я нашолъ ея нору. Это славная штука! Мнѣ хотѣлось дѣлать что-нибудь, а это займётъ меня, думаетъ пасторъ.
Я описываю то, чего мнѣ никогда нельзя было ни видѣть, ни слышать, и я могу поручиться только въ вѣроятности, а не въ истинѣ секретныхъ разговоровъ этихъ достойныхъ людей. Въ разговорѣ Гёнта съ его другомъ конецъ всегда былъ одинъ и тотъ же: просьба о деньгахъ. Если шолъ дождь, когда Гёнтъ разставался съ своимъ университетскимъ товарищемъ, онъ говорилъ:
— Я испорчу мою новую шляпу, докторъ, а у меня нѣтъ денегъ на извощика. Благодарствуйте, старый товарищъ. Au revoir!
Если погода была хороша онъ говорилъ:
— У меня такое потёртое платье, что вы изъ состраданія должны бы сшить мнѣ новую пару. Не у вашего портного, онъ слишкомъ дорогой. Благодарю, довольно и двухъ совереновъ.
Докторъ берётъ два соверена съ камина, а пасторъ удаляется, бренча золотомъ въ своёмъ грязномъ карманѣ.
Докторъ уже уходилъ послѣ разговора о pallida mors, и уже бралъ свою вычищенную широкую шляпу съ вѣчно новою подкладкой, которою мы всѣ восхищаемся, какъ пасторъ опять началъ:
— О Фирминъ! прежде чѣмъ вы уйдите, пожалуйста дайте мнѣ взаймы нѣсколько совереновъ. Меня обобрали въ игорномъ домѣ. Эта проклятая рулетка! Я совсѣмъ съ ума схожу.
— Ей-богу! кричитъ докторъ съ крѣпкимъ ругательствомъ:- это ни на что не похоже Гёнтъ. Вы каждую недѣлю приходите ко мнѣ за деньгами. Вы и то уже много получили. Просите у другихъ. Я вамъ не дамъ.
— Да, вы дадите, старый товарищъ, говоритъ пасторъ, бросая на доктора страшный взглядъ:- за…
— За что? спрашиваетъ докторъ и жилы на его высокомъ лбу надуваются.
— За прошлое, говоритъ пасторъ: — На столѣ лежитъ семь совереновъ въ бумажкѣ: — этого будетъ какъ разъ.
И онъ сгребаетъ деньги, полученныя докторомъ отъ больныхъ, грязною рукою въ грязный карманъ.
— Какъ, браниться и проклинать при пасторѣ! Ну! Полно не сердитесь старичокъ. Выйдьте на воздухъ, онъ освѣжитъ васъ.
— Не думаю, чтобы я позвалъ его лечить меня, когда занемогу, бормочетъ Гёнтъ, уходя и бренча добычею въ своей грязной рукѣ! „Не думаю, чтобы мнѣ пріятно было встрѣтить его одного въ лунную ночь въ очень тихой улицѣ. Это рѣшительный малый. Въ глазахъ его такое скверное выраженіе. Фуй!
И онъ хохочетъ и дѣлаетъ грубое замѣчаніе о глазахъ Фирмина.
Докторъ Фирминъ поѣздивъ по городу, постоявъ у постели больныхъ съ своею кроткою, грустною улыбкой, обласканный и благословляемый нѣжными матерями, которыя видятъ въ нёмъ спасителя дѣтей своихъ, пощупавъ пульсъ у дамъ рукою такою же деликатною, какъ и ихъ рука, потрепавъ дѣтей по свѣжимъ щочкамъ съ вѣжливой добротою — щочкамъ, которыя обязаны своимъ румянцемъ его чудному искусству, успокоивъ и утѣшивъ милэди, пожавъ руку милорду, заглянувъ въ клубъ и размѣнявшись вѣжливыми поклонами съ своими пріятелями важными господами, и уѣхавъ въ красивой карстѣ на великолѣпныхъ лошадяхъ — окружонный восторгомъ, уваженіемъ, такъ что всѣ говорятъ: отличный человѣкъ Фирминъ, отличный докторъ, отличный человѣкъ, надёжный человѣкъ, основательный человѣкъ, человѣкъ хорошей фамиліи, вдовецъ богатой жены, счастливый человѣкъ, и такъ далѣе, ѣдетъ домой съ грустными главами и съ угрюмою улыбкой.
