– Садись, – сказал Матье, – садись в кресло.
Брюне сел на стул.
– Нет, – сказал он, улыбаясь, – твои кресла действуют развращающе... – Он добавил:
– Итак, социал-предатель, тебя, чтобы увидеть, нужно застигнуть в твоем логове.
– Я не виноват, – сказал Матье, – я часто пытался тебя повидать, но ты неуловим.
– Это правда, – подтвердил Брюне. – Я стал кем-то вроде коммивояжера. Меня заставляют столько бегать, что бывают дни, когда я сам себя с трудом нахожу.
Он с симпатией продолжил:
– Вот когда я тебя вижу, то наилучшим образом обретаю себя, мне кажется, что я оставался у тебя на хранение.
Матье признательно ему улыбнулся.
– Я много раз думал, – проговорил он, – что мы должны почаще видеться. Мне иногда кажется, что если мы будем время от времени встречаться втроем, то не так быстро будем стареть.
Брюне удивленно посмотрел на него.
– Втроем?
– Ну да. Даниель, ты и я.
– Действительно, Даниель! – изумился Брюне. – Еще ведь есть и этот наш приятель. Ты иногда его видишь?
Радость Матье угасла: когда Брюне встречал Портала или Буррелье, он, должно быть, говорил таким же скучающим тоном: «Матье? Он преподает в лицее Бюффон, я с ним изредка вижусь».
– Представь себе, да, я его еще вижу, – с горечью сказал Матье.
Наступило молчание. Брюне положил ладони на колени. Он был здесь, тяжелый и массивный, он сидел на стуле Матье и с упрямым видом наклонял лицо к пламени спички, комната была заполнена его присутствием, дымом его сигареты, его медленными движениями. Матье посмотрел на его большие крестьянские руки и подумал: «Брюне пришел». Он почувствовал, что доверие и радость вновь робко шевельнулись в его сердце.
– Ну, – спросил Брюне, – и что же ты поделываешь?
Матье смутился: фактически он не делал ничего особенного.
– Ничего, – признался он.
– Легко себе представляю: четырнадцать часов занятий в неделю и путешествие за границу во время летних каникул.
– Да, так и есть, – смеясь, согласился Матье. Он избегал смотреть на Бориса.
– А твой брат? Все еще в «Боевых крестах»? [1]
– Нет, – ответил Матье, – теперь он предпочитает нюансы. Он считает, что «Боевые кресты» недостаточно динамичны.
– Значит, теперь он дичь для Дорио [2] , – заключил Брюне.
– Да, так поговаривают... Слушай, я только что разругался с ним, – не думая добавил Матье. Брюне метнул на него острый взгляд.
– Почему?
– Все потому же: я его прошу об услуге, а он отвечает нотацией.
– И только тогда ты его ругаешь. Смешно, – с иронией заметил Брюне.
Они с минуту помолчали, и Матье грустно подумал: «Обстановка накаляется». Если б только Борису пришла в голову мысль уйти! Но он, казалось, об этом и не думал; нахохлившись, он сидел в углу с видом занемогшей борзой. Брюне оседлал стул, он тоже давил на Бориса своим тяжелым взглядом. «Он хочет, чтоб Борис ушел», – с удовлетворением подумал Матье. Он стал пристально глядеть Борису в переносицу: может, он, наконец, догадается под прицелом этих сопряженных взглядов.
Но тот сидел не шевелясь. Брюне кашлянул.
– Молодой человек, вы все еще занимаетесь философией? – спросил он.
Борис утвердительно кивнул.
– И на какой вы стадии?
– Я заканчиваю лиценциат, – сухо ответил Борис.
– Лиценциат, – задумчиво повторил Брюне, – лиценциат, ну что ж, в добрый час... И быстро добавил:
– Вы не рассердитесь, если я ненадолго отниму у вас Матье? Вам везет, вы видите его каждый день, а я... Прогуляешься со мной? – спросил он у Матье.
Борис стремительно подошел к Брюне.
– Я вас понял, – сказал он. – Оставайтесь, оставайтесь: я ухожу.
И Борис слегка поклонился: он был уязвлен. Матье проводил его до дверей и тепло сказал ему:
– До вечера, не так ли? Я буду там в одиннадцать.
Борис удрученно улыбнулся ему:
– До вечера.
Матье закрыл дверь и вернулся к Брюне.
– Так, – сказал он, потирая руки, – ты его выпроводил!
Они засмеялись. Брюне спросил:
– Может, я и перестарался. Ты не в претензии?
– Наоборот, – смеясь сказал Матье. – Он привык, и потом я рад повидаться с тобой с глазу на глаз. Брюне деловито сказал:
– Я его поторопил, так как в моем распоряжении только пятнадцать минут. Смех Матье осекся.
– Пятнадцать минут! – Он живо добавил: – Знаю, знаю, ты не распоряжаешься своим временем. Молодец, что ты вообще зашел.
– По правде говоря, я сегодня занят весь день. Но утром, когда я увидел твою физиономию, подумал: непременно нужно с ним потолковать.
– У меня была неважная физиономия?
– Да, бедолага, да. Желтоватая, малость отечная, с нервным тиком на веках и в уголках губ. Он с чувством добавил:
– Я себе сказал: не хочу, чтоб его доконали.
Матье кашлянул.
– Не думал, что у меня столь выразительное лицо... Я дурно спал, – с усилием добавил он. – У меня неприятности... знаешь, как у всех: обычные денежные затруднения.
Брюне явно не поверил.
– Если только это, тем лучше, – сказал он. – Ты непременно выпутаешься. Но у тебя скорее вид человека, обнаружившего, что он жил идеями, которые себя не оправдали.
– А, эти идеи... – сказал Матье, неопределенно махнув рукой. Он посмотрел на Брюне с покорной благодарностью и подумал: «Вот почему он пришел. У него был занятый день, уйма важных встреч, а он нашел время прийти мне на помощь». Но все-таки было бы лучше, если бы Брюне просто захотел его повидать.
– Послушай, – сказал Брюне, – буду говорить напрямик, я пришел предложить тебе: хочешь вступить в партию? Если ты согласен, я тебя увожу с собой, и за двадцать минут все будет сделано...
Матье вздрогнул.
– В коммунистическую партию? – спросил он. Брюне засмеялся, веки его сощурились, он показал ослепительные зубы.
– Конечно, – сказал он, – ты что, хочешь, чтобы я заставлял тебя вступать в «Боевые кресты» де ля Рока?
Наступило молчание.
– Брюне, – мягко спросил Матье, – почему ты так хочешь, чтобы я стал коммунистом? Для моего блага или для блага партии?
– Для твоего блага, – ответил Брюне, – и не надо меня подозревать в том, что я стал вербовщиком коммунистической партии. Пойми: партия в тебе не нуждается. Ты представляешь для нее не более чем некоторую интеллектуальную ценность, а таких интеллектуалов у нас пруд пруди. Это ты нуждаешься в партии.
– Стало быть, это для моего блага, – повторил Матье. – Для моего блага... Послушай, – резко сказал он, – я не ждал твоего... твоего предложения, ты меня застал врасплох, но... но я хочу знать твою точку зрения. Ты понимаешь, что я живу в окружении юнцов, которые заняты только собой и восхищаются мной из принципа? Никто никогда не говорит со мной обо мне; мне и самому порой трудно себя найти. Итак? Ты думаешь, что мне необходимо активно включиться?
– Да, – уверенно сказал Брюне. – Да, тебе необходимо активно включиться. Разве ты сам этого не чувствуешь?
Матье грустно улыбнулся: он думал об Испании.
– Ты шел своей дорогой, – продолжал Брюне. – Ты сын буржуа, ты не мог прийти к нам просто так. Тебе нужно было освободиться. Но для чего свобода, как не для того, чтобы активно включиться? Ты положил тридцать пять лет на то, чтобы очистить себя, а результат – пустота. Ты странный человек, – заметил он с дружеской улыбкой. – Ты живешь в воздухе, ты обрубил свои буржуазные корни, у тебя никакой связи с пролетариатом, ты паришь, ты абстрактность, вечно отсутствуешь. Но это не может нравиться тебе постоянно.
– Да, – сказал Матье, – это нравится недолго. Он подошел к Брюне и потряс его за плечи, он сильно его любил.
– Ах ты, чертов зазывала, – сказал он ему, – проститутка ты этакая. Мне доставляет удовольствие, что ты мне все это говоришь.
Брюне рассеянно ему улыбнулся: он продолжил свою мысль:
–Ты отказался от всего, чтобы быть свободным. Сделай еще один шаг, откажись от самой своей свободы – и все тебе воздается сторицей.
– Ты говоришь, как поп, – смеясь, сказал Матье. – Нет, но серьезно, старик, это не было бы с моей стороны жертвой. Поверь, мне хорошо известно, что я обрету все: плоть, кровь, подлинные страсти. Знаешь, Брюне, я кончил тем, что потерял чувство реальности: ничто мне не кажется абсолютно подлинным.
Брюне не ответил: он размышлял. У него было тяжелое, обрюзгшее лицо кирпичного цвета, рыжие ресницы, очень светлые и очень длинные. Он был похож на пруссака. Каждый раз, видя его, Матье испытывал нечто вроде беспокойного любопытства, сосредоточившегося в ноздрях, он осторожно втягивал воздух, ожидая ощутить острый звериный запах. Но у Брюне не было запаха.
– Вот ты реален, – сказал Матье. – То, к чему ты прикасаешься, имеет подлинный вид. С тех пор, как ты у меня в комнате, она мне кажется вполне реальной и вызывает отвращение.
