– Все… – вскричали оба абдерита, – все никуда не годится? Ну, это уж слишком. Хотелось бы услышать ваши доказательства.
Живость, с которой наши оба защитника отечественного искусства атаковали седобородого чужестранца, привлекла внимание многих других абдеритов. Каждый прислушивался к спору, касавшемуся чести национального театра. Все обступили их, и чужестранец, хотя он был человек высокий и статный, счел необходимым отступить к столбу, чтобы, по крайней мере, обеспечить себе тыл.
– Как бы я это доказал? – отвечал он весьма хладнокровно. – Я не собираюсь этого доказывать! Если вы читали пьесу, видели представление, слышали музыку и при этом еще можете требовать, чтобы я доказывал вам свое мнение, то я понапрасну потерял бы время и слова, пустись я с вами в дальнейшие объяснения.
– Господину этому, как я понимаю, трудно угодить, – сказал один советник, желая вмешаться в разговор, и оба молодых абдерита почтительно уступили ему место. – И у нас в Абдере есть уши. Каждый свободен в своем мнении, но…
– Как? Что? Что тут происходит? – закричал толстый советник-коротышка, который тоже приблизился к толпе, переваливаясь с боку на бок. – Этот господин имеет что-нибудь против пьесы? Хотелось бы послушать! Ха-ха-ха! Клянусь честью, одна из лучших пьес, появлявшихся на сцене. Сколько действия! Сколько… э – Э – Да что говорить! Прекрасная пьеса и весьма поучительная!
– Господа мои, – проговорил чужестранец, – у меня дела. Я пришел сюда, чтобы отдохнуть немного. Я аплодировал, как требуется по здешнему обычаю, и тихо, мирно отправился бы своей дорогой, если бы эти молодые люди самым назойливым образом не заставили меня высказать им свое мнение.
– И вы совершенно правы, – пояснил другой советник, не очень большой почитатель номофилакса и выжидавший по политическим соображениям благоприятного случая уколоть его пристойным образом. – Как видно, вы знаток музыки и…
– …говорю то, в чем глубоко уверен, – сказал чужестранец.
Шум вокруг него все усиливался.
Наконец появился господин Грилл собственной персоной, услыхавший издали, что речь идет о его музыке. Он отличался особой привычкой прищуривать глаза, задирать нос, пожимать плечами, ухмыляться и говорить козлиным голосом, если заранее хотел дать почувствовать свое презрение к тому, с кем вступил в разговор.
– Значит так? – начал он. – Моя музыка не имела чести понравиться господину? Он, следовательно, знаток? Хе-хе-хе! И несомненно разбирается в искусстве композиции? Э?
– Это сам номофилакс, – шепнул кто-то на ухо чужестранцу, рассчитывая сразу же поразить его высоким рангом абдерита, о произведениях которого тот так неодобрительно высказался.
Но обычаям Абдеры чужестранец поклонился номофилаксу и молчал.
. – Ну, хотелось бы все-таки послушать, что же не нравится сему господину в музыке? За погрешности оркестра я не ручаюсь. Но ставлю сотню драхм за одну лишь ошибку в композиции! Хе-хе-хе! Итак, послушаем!
– Я не знаю, что вы называете ошибками, – проговорил чужестранец. – По-моему, во всей музыке, о которой идет речь, имеется лишь одна ошибка.
– И какая же? – ухмыльнулся номофилакс, задрав высокомерно нос.
– А то, что музыка совершенно не отвечает смыслу и духу порта, – ответил чужестранец.
– Вот как? И не более? Хе-хе-хе! Стало быть, я не понял поэта? И это вам точно известно! Не кажется ли вам, что и мы понимаем немного греческий язык? Или, быть может, вам удалось залезть в голову поэта? Хи-хи-хи!
– Я знаю, что я говорю, – ответил чужестранец. – А если уж на то пошло, то я попрошу позволения доказать справедливость моего мнения для каждого стиха в пьесе перед всей Грецией на Олимпийских играх.
– Ну, это слишком затруднительно, – заметил политичный советник.
– Да в этом и нет нужды! – воскликнул номофилакс. – Завтра отправляется корабль в Афины. Я напишу Еврипиду! Поэту! Пошлю всю свою музыку! Ведь этот господин, вероятно, не лучше разбирается в пьесе, чем сам поэт? Все присутствующие подпишутся как свидетели спора. Пусть Еврипид сам вынесет приговор!
– Не трудитесь, пожалуйста, – сказал чужестранец, улыбаясь, – ибо положить конец спору могу только я. Я и есть Еврипид,[234] к которому вы взываете.
Из всех шуток, которые мог бы сыграть с абдерским номофилаксом Еврипид, это, бесспорно, была самая худшая: в тот момент, когда он ссылался на него как на отсутствующего, оказаться перед ним собственной персоной. Но кто же мог предположить такую шутку? И что, к черту, делать ему в Абдере? И как раз в тот момент, когда, кажется, лучше встретиться с волком, чем с ним? Находись он (по естественному предположению) в Афинах, гражданином которых он являлся, все было бы в порядке. Номофилакс сопроводил бы свою музыку учтивым письмом к нему и присовокупил бы к своему имени все свои титулы и звания. Уж это, наверное, подействовало бы! Еврипид ответил бы по-аттически, в светском тоне. Грилл дал бы возможность познакомиться с его ответом всей Абдере. И кто же тогда дерзнул бы оспаривать его победу над чужестранцем?… Но чтобы чужестранец, этот дерзкий чужестранец-критик, сказавший ему прямо в лицо то, что в Абдере никто не осмеливался говорить номофилаксу… Чтобы он оказался самим Еврипидом – к такому случаю человек, подобный номофилаксу, был совершенно не подготовлен и от подобного случая можно было сгореть со стыда любому человеку… кроме абдерита.
Номофилакс умел выходить сухим из воды. Тем не менее первый удар ошеломил его на мгновение.
– Еврипид! – вскричал он и отступил на три шага назад.
– Еврипид! – воскликнули тотчас же политичный советник, советник-коротышка, оба молодых человека и все, стоявшие рядом, изумленно озираясь вокруг, словно хотели увидеть, из какого же именно облака Еврипид вдруг свалился им на голову.
Менее всего человек склонен верить поразительному случаю, вероятность которого он и не мог предполагать. Как? Это Еврипид? Тот самый Еврипид, о котором шла речь? Автор «Андромеды»? Которому грозился написать номофилакс? Как это могло случиться?
Политичный советник первым очнулся от всеобщего изумления.
– Поистине, счастливый случай! – вскричал он. – Клянусь Кастором, счастливый случай, господин номофилакс! Так вам теперь незачем переписывать музыку и посылать письмо.
Номофилакс чувствовал всю значительность момента. И если действительно великим человеком является тот, кто в подобные ответственные минуты сразу принимает сторону той единственной партии, которая поможет ему вы-. браться из затруднения, то следует признать, что Грилл имел все задатки быть великим человеком.
– Еврипид! – воскликнул он. – Что? Господин вдруг сразу стал Еврипидом? Хе-хе-хе? Неплохо задумано! Но у нас в Абдере не так-то просто выдать черное за белое.
– Было бы забавно, – проговорил чужестранец, – если бы я еще в Абдере начал доказывать право на свое имя.
– Извините, сударь, – вмешался сикофант Трасилла, – не право на ваше имя, а право зваться Еврипидом, на которого ссылался номофилакс. Вы можете называть себя Еврипидом. Но Еврипид ли вы на самом деле, это вопрос другой.
– Господа мои, – сказал чужестранец, – я готов быть всем, чем вам угод но, если только вы оставите меня в покое. Я обещаю, что немедленно кратчайшим путем, который только отыщу, направлюсь к городским воротам. И если я когда-нибудь вернусь сюда вновь, то пусть тогда номофилакс сочиняет музыку к моим пьесам!
– Нет, нет, нет! – вскричал номофилакс. – Так скоро вам не отделаться. Сей господин выдал себя за Еврипида, а когда увидел, что дело принимает серьезный оборот, хочет уйти в кусты… Нет! На это мы не согласны! Он теперь должен доказать, что он – Еврипид, или же, не будь я Грилл, если…
– Не горячитесь, коллега, – посоветовал политичный советник. – Я, правда, не физиогномист, но чужестранец, как мне кажется, судя по его наружности, должно быть, Еврипид, и я бы, по скромному своему разумению, советовал вам действовать поосторожней.
– Удивляюсь, – начал один из присутствующих, – что здесь тратится так много слов, тогда как весь спор можно решить двумя словами «да» или «нет». Там над главным входом в театр находится точный бюст Еврипида. Нужно только взглянуть, похож ли чужестранец на бюст.
– Браво, браво! – воскликнул толстый коротышка-советник. – Вот это разумный совет. Ха-ха-ха! Без сомнения, бюст и должен вынести приговор, хоть он и безмолвный. Ха-ха-ха!
Стоявшие вокруг абдериты громко смеялись над остроумной идеей маленького круглого человечка, и все, кто был в состоянии, побежали к главному входу. Чужестранец добровольно предался своей судьбе, он вынужден был позволить изучать себя спереди и сзади и сравнивать себя до мелочей со своим бюстом, сколько им хотелось. Но, к сожалению, сравнение оказалось не в его пользу. Ибо упомянутый бюст скорей походил на любого другого человека или зверя, чем на него.
