Я не мог вымолвить ни слова.
— А через неделю я укорочу их еще на дюйм, и они все равно тебе будут нравиться. Ты даже не заметил, что они стали короче, да?
— Да. Они прекрасные.
— Ты понял, какая я умная? Тогда ты выиграешь два месяца. Я могла бы сделать это сегодня, но подумала: подожду, когда опять пойду их мыть.
— Да уже и так замечательно.
— Сейчас я тебя обкорнаю, чтобы была ровная линия.
— Думаешь, так надо?
— Конечно, Тэти. Разве не об этом мы говорили?
— Может, это странно будет выглядеть?
— Не для нас. А кто другие-то?
— Никто.
С полотенцем вокруг шеи я сел на стул в столовой, и она обрезала волосы сзади на таком же расстоянии от ворота, как у себя. Потом пригладила волосы по бокам, провела ножницами другую линию от углов глаз до верхних оснований ушей и сказала:
— Я ошиблась, Тэти, — насчет четырех месяцев. Наверное, понадобится больше.
— Думаешь? Весь месяц до последней стрижки я не позволял убирать ни по бокам, ни сверху. А полтора месяца назад дал поправить только на затылке.
— Как ты все это помнишь?
— Мы тогда решили уезжать. Такое запоминается — как освобождение из тюрьмы.
— Значит, это было не в конце осени. Это хорошо, Тэти. Я обрезала по линии, чтобы они отросли так, как у меня здесь. Видишь? — Она подняла волосы за ухом и отпустила. Вот где они начинаются. У тебя тут густые и уже длинные. Через месяц они уже будут падать тебе на уши. Пугаешься?
— Может быть.
— Я тоже немного. Но мы это сделаем, да? — сказала она.
— Конечно.
— Я рада, что ты рад.
— Мы же хотим это сделать?
— Хотим? — повторила она.
— Да.
— Значит, сделаем.
— Ты уверена? — спросил я.
— Да.
— И нам все равно, кто что скажет?
— Все равно.
— Ведь мы вчера уже начали.
— А ты — еще в Торонто.
— Нет, с тобой.
— Мы сделаем это и не будем волноваться, а будем радоваться. Ты рад, что мы решились и начали?
— Я горжусь тобой за то, что ты так хорошо все продумала.
— Теперь у нас будет еще один секрет. И мы никому ничего не скажем.
— Никогда. Сколько мы будем это делать?
— Год?
— Нет, полгода.
— Посмотрим.
Это было одной из тех зим, когда мы ездили в Австрию. Там, в Шрунсе, никого не интересовало, как ты одет и какая у тебя прическа, но поскольку приехали мы из Парижа, кое-кто в Шрунсе подумал, что такая там, наверное, мода. Когда-то это было модно, и, может быть, мода вернулась.
Герр Нельс, хозяин гостиницы, носивший эспаньолку а-ля Наполеон III и поживший в Лотарингии, сказал мне, что он помнит, как мужчины ходили с длинными волосами и только пруссаки стриглись коротко. Ему приятно, сказал он, что Париж возвращается к этой моде. В парикмахерской, которую я посещал, мастер отнесся к новой моде с большим интересом и вникал в подробности, чтобы освоить ее правильно. По его словам, он видел итальянские иллюстрированные газеты. Не всем она идет, но он рад, что она вернулась. Он считал, что это реакция на годы войны. Хорошее и правильное дело.
Позже он поведал мне, что несколько молодых людей в городке подстриглись таким же образом, хотя поначалу это не дало еще заметного эффекта. Можно ли спросить меня, как давно я начал их отращивать?
— Месяца три назад.
— Тогда они должны запастись терпением. Им хочется, чтобы к утру уже отросло ниже ушей.
— Да, терпение необходимо, — сказал я.
— А когда у вас достигнут длины, которой требует мода?
— Месяцев через шесть, разве скажешь точно?
— У меня есть травяная настойка, пользовалась большим успехом. Великолепно способствует росту волос. Не хотите натереться?
— Как она пахнет?
— Пахнет только травами. Приятно.
Меня натерли травяным настоем с очень травяным запахом, и, зайдя в питейную, я обратил внимание, что от более молодых и шумных завсегдатаев пахнет так же.
— Так он и вам продал, — сказал Ганс.
— Да. От нее есть толк?
— Он говорит, есть. Вы и флакон купили?
— Да.
— Мы дураки, — сказал Ганс. — Тратим деньги на то, чтобы волосы отросли, а потом остричься так, как в детстве. Скажите, это правда модно в Париже?
— Нет.
— Я рад. А зачем вы так стрижетесь?
— Для забавы.
— Хорошо. Тогда я тоже. А парикмахеру не скажем.
— Да. И остальным.
— Да. Скажите, а жене нравится?
— Да.
— Моей девушке тоже.
— Вас об этом она попросила?
— Нет. Мы это обсудили.
— Но нужно много времени.
— Надо потерпеть.
Так у нас появилось той зимой еще одно удовольствие.
Ларри Гейне приехал в Париж из Канады, где он был чемпионом в тяжелом весе среди любителей. Это был высокий, с длинными мышцами негр, хорошо воспитанный, и бокс еще не оставил следов на его лице. В Париже кто-то направил его к менеджеру по фамилии Анастази, державшему команду боксеров. Этот менеджер сразу объявил Гейнса чемпионом Канады в тяжелом весе. Настоящим чемпионом Канады был опытный профессионал Джек Рено, отличный техник с хорошим ударом, и Ларри Гейнс недолго продержался бы с ним на ринге.
Мы с женой уезжали из Парижа, а когда вернулись в свою квартиру над «Баль Мюзет» в верхнем конце улицы Кардинала Лемуана, я, перебирая почту в поисках писем с чеками, наткнулся на письмо Лу Марша. Лу Марш, спортивный редактор «Торонто стар», просил меня присмотреть за Ларри; нашел я записку и самого Ларри, где он сообщал свой адрес. В утренней спортивной газете «Л'Ото» появилась статья о Ларри Гейнсе, канадском чемпионе, который в следующую субботу проведет свой первый бой во Франции в «Стад Анастази» на улице Пельпор на Менильмонтане — крутом холме справа от тебя за парком Бют-Шомон, если стоять посреди квартала боен и смотреть в сторону ворот Ла-Виллет. Или, чтобы было понятнее, — около предпоследней в ту пору станции метро перед «Воротами Лила», рядом с резервуаром Менильмонтан. Это был опасный район с хорошей транспортной сетью и собирал публику из трех суровейших районов Парижа, включая Бельвиль. Собирал бы и с кладбища Пер-Лашез, если бы покойники увлекались боксом.
Я послал записку Ларри по пневматической почте, и мы встретились в кафе «Наполитен» на Итальянском бульваре. Ларри оказался приятным парнем, и, когда мы сели за стол, первым, что я отметил в нем, помимо сложения, неповрежденного лица и хороших манер, были удивительно длинные кисти рук. Таких длинных я не видел ни у одного боксера. Они не влезли бы в обычные боксерские перчатки. По пути в Париж он провел один бой в Англии — со средневесом Фрэнком Муди, который мог набирать вес и выступал в более тяжелых категориях.
— Он побил меня, мистер Эрнест, — сказал Ларри. — Потому что мне коротки были перчатки. Рукам тесно — я ничего не мог сделать.
Фрэнк Муди был тогда хорошим боксером, и я мог бы назвать несколько причин, почему Фрэнк побил бы его, если бы даже перчатки были впору. Мы поехали в метро на крутой холм, куда вела улица Пельпор, и я увидел, что «Стад Анастази» — это танцевальный зал с рестораном. Над рестораном было несколько комнат, и все это располагалось на пустом участке с деревьями, окруженном стеной. Под деревьями был установлен ринг, там боксеры тренировались в хорошую погоду, а в танцевальном зале висели мешок, груша и лежали маты. В плохую погоду ринг устанавливали там.
Субботними вечерами в конце весны, летом и ранней осенью бои происходили на воздухе; вокруг ринга стояли ряды нумерованных стульев. Зрители сначала ужинали в ресторане и за столами в танцевальном зале, а за официантов были боксеры, жившие и питавшиеся там же, — если это были не местные парни. Ты мог купить билет с местом, а мог — входной, чтобы поесть и попить в ресторане и смотреть бои стоя. Цены были маленькие, еда — великолепная.
В первый день на «Стад Анастази» я этого всего не знал. Видел только, что это здоровый район города, что в такое время года здесь хорошо жить и тренироваться. Увидел, что Ларри худоват для тяжеловеса. У него был крупный костяк и хорошие, длинные мышцы, но мышечной массы он еще не набрал и, в сущности, был мальчиком-переростком и в боксе ничего не смыслил. У Ларри были длинные руки, он очень легко передвигался по рингу — и быстро. У него были прекрасные ноги, и я еще не видел тяжеловеса, который передвигался бы так быстро, много и бессмысленно. Любитель в полном смысле слова. После того как он постучал и поколотил по безобидному мешку, перемежая это с классическими уклонами и уходами, и мешок ни разу ему не ответил, тренер выставил против него марсельского полусредневеса, готовившегося в средневесы. Этот малый нырял под джебы, которые летели прямо, а чуть ниже почему-то не могли лететь, сближался и обрабатывал Ларри по корпусу. Ларри его обнимал. Это было жалкое зрелище. Вдруг оказалось, что руки у Ларри чересчур длинны, танцевать ему некуда, и марселец добирался до него, когда хотел, с обеих бил по корпусу, а Ларри только и мог, что клинчевать.
