— Вы создаете у него впечатление, что вы либо трус, либо дурак.
Браш улыбнулся и покачал головой.
— Хорошо, я объясню свою теорию на другом примере. Это моя самая любимая идея, и я уже давно думаю над ней. Ваша честь, дело в том, что я — пацифист. И если меня пошлют на войну, я не буду стрелять в противника. Теперь представьте себе, что я сижу в какой-нибудь воронке от снаряда и вдруг встречаю вражеского солдата, который намерен застрелить меня. Предположим, я выбиваю у него из рук оружие. Естественно, он ожидает, что я застрелю его, но я-то не стану делать этого! И это непременно произведет на него сильное впечатление — не так ли?
— Пожалуй, что так.
— И здесь то же самое: если я сам указал, где спрятаны деньги, грабителю, который хотел их у меня отобрать, это тоже должно произвести на него впечатление.
— Да, конечно, произведет. Но он подумает, что вы — дурак.
— Ваша честь, конечно, он может так сказать про меня, но в глубине души он будет думать совершенно иначе.
— Вы закончили?
— Да, ваша честь.
— Итак, вы отдали грабителю тридцать или сорок долларов для того, чтобы произвести на него впечатление? Я вас правильно понял?
— Да.
— Но предположим, что вражеский солдат застрелит вас в вашей воронке. Кто тогда произведет на него впечатление?
— Господин судья, в моей душе живет учение ахимсы. И я верю, что свет этого учения может переходить от души к душе. Так говорит Ганди.
— А что станет с вашей ахимсой, мистер Браш, если вы вдруг увидите, что кто-то напал на вашу сестру?
— Да, мне приходилось уже слышать такие аргументы. Каждый, с кем я спорил, почему-то приводил именно этот аргумент с сестрой, на которую непременно нападают, — словно у человека не бывает других родственников. Признаться, это меня уже начинает раздражать. А если напали на тысячу сестер — тогда что? А? Пожалуйста, пускай нападают! Если насильники встретятся с истинной ахимсой, они ее воспримут в себя. Таким путем и распространяются идеи. Каждую минуту в мире нападают на чьих-то сестер — на миллионы сестер! — и никто ничего не может с этим поделать. Следовательно, пора искать новые пути их защиты. Прежде чем новая идея охватит весь мир, передаваясь от одной души к другой, пострадает еще немало людей.
— Понятно. Понятно. И вы хотите, чтобы мы не отказывали убийцам и ворам в шансе получить подобный урок. Но если бы вы обратились в Министерство юстиции, вам бы сказали, сколько приблизительно у нас в стране преступников. И что же, каждому из них ни за что ни про что подарить по стодолларовому билету? Так, что ли?
— Ну… смотря по обстоятельствам. Люди совершают преступления, а правительство их наказывает за эти преступления.
— Вот именно.
— Да, сэр. Но ведь убивать — это преступление, а правительство делает это. Запирать людей и лишать свободы на целые годы — тоже преступление, а правительство и это делает. Причем правительство совершает ежегодно тысячи и тысячи подобных преступлений. И каждое очередное преступление порождает новые преступления. Надо каким-то образом прекратить эту вакханалию преступлений, чтобы изменить порядок вещей.
Судья хранил молчание, поглаживая подбородок. Лишь беспокойное скрипение пера в руках стенографистки да звуки автомобильных клаксонов за окном нарушали мертвую тишину в зале. Судья окинул взглядом присутствующих, которые смотрели на него разинув рты.
— Где это вы набрались таких идей?
— У Толстого, — ответил Браш с достоинством.
Судья повторил по буквам непривычное имя остановившейся в недоумении стенографистке, а Браш тем временем достал из кармана небольшую синюю брошюрку «Высказывания Льва Толстого» и поднял над головой, показывая всему залу.
— И кто же еще оказал на вас влияние, мистер Браш?
Вместо ответа Браш принялся вынимать из карманов такие же маленькие брошюрки. С самым серьезным видом он раскладывал их на скамейке: Эпиктет, «Мысли Эдмунда Берка», «Разговоры после обеда» и прочее. Судья распорядился передать все это секретарю и зафиксировать. Затем он собрался с мыслями и сухо сказал:
— Ладно. Все это очень поэтично и сентиментально, мистер Браш, но это совсем не походит на действительную жизнь. Мне совершенно очевидно, что в основе ваших идей лежит абсолютное непонимание личности преступника.
— Я не знаю, что вы понимаете под личностью преступника, ваша честь. Я считаю, что преступник — это обыкновенный человек, который думает, что все на свете ненавидят его. Я думаю, и у вас в душе будет ад кромешный, если вы поверите в то, что весь мир ненавидит вас. Мы сможем преподать преступнику самый серьезный урок, если убедим его в том, что не питаем к нему ненависти.
Судья снова погрузился в раздумье, потом произнес:
— И вы ожидаете, что правительству Соединенных Штатов следовало бы…
— Господин судья! — прервал его Браш. — Люди, подобные мне, и все другие, кто верит в ахимсу… Словом, это не наше дело — заставлять других людей поступать так же. Наше дело — поступать так самим и использовать любую возможность рассказывать об ахимсе другим людям. В ней — истина, и потому она рано или поздно распространится во всем мире сама по себе.
— Миссис Эфрим, вас удовлетворяет данное объяснение того, что этот молодой человек сделал с вашими деньгами?
Миссис Эфрим поднялась в нерешительности.
— Господин судья… Я полагаю, этот молодой человек знает, что говорит.
— Суд удаляется на совещание, — объявил судья.
— Там есть еще одно дело, ваша честь, — торопливо сказал секретарь. — Джордж Буркин, который обвиняется в том, что…
— Суд удаляется на совещание, — рявкнул судья.
Секретарь несколько раз повторил объявление судьи для публики, остававшейся на своих местах и желавшей продолжения увлекательного зрелища. Карберри и Харты усадили Браша в машину мэра, чтобы вместе отправиться в тюрьму к Буркину.
— Позвольте, я объясню про Буркина, — сказал Браш. — Ведь он…
— Не надо. Подождите, пока не приедем туда, — остановил его судья.
Буркин сидел в камере и читал «Короля Лира». Его привели в кабинет начальника тюрьмы.
— Ну, в чем состоит ваше дело?
На бледном лице Буркина было написано презрение.
— Вы не поймете, — сказал он хмуро. — Вы не поймете. Идите и присуждайте мне свои двадцать суток. Мне все равно надо написать несколько писем.
Судья с суровым видом слушал его, не говоря ни слова.
Буркин продолжал:
— Только оставьте со мной Маленького Ролло[21]. Ужасный похититель детей и грабитель магазинов. Ужасный враг общества. Правосудие — это фарс, и вы это прекрасно знаете!
— Продолжайте, — невозмутимо произнес судья. — Что вам инкриминируют? Подглядывание в окна?
Буркин даже затрясся от охватившего его негодования и сжал в волнении кулаки.
— Я же говорил вам, что вы не поймете. Идите и скажите вашему чертову мэру, что никто в Озарквилле меня не поймет. Таких, как я, у вас нет и не будет никогда!
Браш страдальчески сморщился.
— Позвольте, я объясню, — попросил он шепотом судью.
— Ну, Браш, и что же произошло с вашим другом?
И Браш объяснил все про Буркина — кто он такой и чем занимается в Озарквилле.
Теперь судья смотрел на Буркина уже другими глазами.
— Напрасно вы так с нами разговариваете, мистер Буркин, — смягчившимся голосом произнес судья. — Вот видите, даже мне оказалось по силам понять ваши обстоятельства.
Но тут же его лицо снова посуровело, он посмотрел на обоих:
— Джентльмены! Предпочтете ли вы ужинать в тюрьме или поищете другое местечко? У вас есть автомобиль?
— Да, — сказал Буркин, — моя машина стоит за воротами.
— Отлично. Я не хочу вас торопить, джентльмены, но у меня будет спокойнее на душе, если вы решите поужинать где-нибудь в другом городе.
Бывшие узники собрали свои пожитки и вышли на улицу.
Судья Карберри задержал Браша, положив ему руку на плечо. Браш остановился не поднимая глаз.
Судья заговорил мягко, почти заискивающе:
— Ты вот что, дружок… Я старый осел, и ты это сам прекрасно видишь… Погряз в рутине… Погряз… Ты знаешь что… Ты не торопись, не суетись — ты понял, что я имею в виду? Мне не хочется, чтобы ты попал в какую-нибудь нелепую историю… Не надо их раздражать по пустякам. Ты действуй постепенно, не торопись — понял, что я имею в виду?
— Нет. Не очень, — в замешательстве ответил Браш, поднимая на него глаза.
— Видишь ли, большинство людей не любят всякие там идеи… Короче, вот что, — сказал судья, кашлянув, словно у него запершило в горле, — если ты попадешь в неприятность, дай мне телеграмму — понял? Дай мне знать, если тебе понадобится помощь.
Браш ничего не понял из его слов.
— Не знаю, что вы подразумеваете под неприятностью, — сказал он, пожав плечами. — Но все равно большое вам спасибо, господин судья.
