Поэтому не было никакой причины осуждать пастора за его участие в танцах больше, чем сквайра, но, с другой стороны, уважение мистера Мэси к своему начальству не мешало ему подвергать действия мистера Крекенторпа той критике, с которой особенно острые умы неизбежно относятся к заблуждениям своих собратьев.
— Ловко прыгает наш сквайр, особенно если принять во внимание его вес, — сказал мистер Мэси. — И как притопывает! Но мистер Лемметер заткнет их всех за пояс своей осанкой: смотрите, он держит голову словно солдат и не расплылся, как большинство пожилых джентльменов, — все они с годами тучнеют, — да и ноги у него хороши. Пастор наш тоже довольно юркий, но какие у него ноги: внизу толсты, а в коленях не сходятся, кривоваты. И все-таки он ничего, не плох. Но только ему так гордо не махнуть рукой, как сквайру!
— Если уж говорить о ловкости, поглядите на миссис Осгуд, — сказал Бен Уинтроп, державший между колен своего сына Эрона. — Семенит-семенит, даже не видно, как переступает, — будто у нее к ногам колесики приделаны. И ничуть не постарела с прошлого года — самая статная леди в наших краях. С ней никто не сравнится сложением!
— Я не обращаю внимания на женское сложение, — несколько презрительно заявил мистер Мэси. — Они не носят ни сюртука, ни брюк, — разберись тут, как они сложены!
— Папа, — спросил Эрон, который все время отбивал ножкой такт, — как это большое петушиное перо держится на голове у миссис Крекенторп? Там, верно, для него дырочка, как в моей дудке?
— Тс-с, тс-с, малыш! Такие уж наряды у дам, что тут скажешь! — ответил отец, шепнув, однако, мистеру Мэси: — Перо и вправду насмех — она похожа на бутылку с коротким горлышком и длинной пробкой. Ишь ты, теперь молодой сквайр впереди всех в паре с мисс Нэнси! Вот это девушка! Прямо как белый с алым букет! Не верится, что на свете есть такие красавицы! Меня не удивит, если в один прекрасный день она станет миссис Кесс. Кому же, как не ей? И пара получится прекрасная. Едва ли, Мэси, вы найдете недостатки в фигуре мистера Годфри!
Мистер Мэси поджал губы, склонил голову набок, покрутил большими пальцами и долго разглядывал танцующего Годфри. Наконец он высказал свое мнение:
— Нижняя половина хороша, но в лопатках есть округлость. Кстати сказать, он шьет свои фраки у портного во Флиттоне, но, право, они вовсе не стоят двойной цены, какая за них плачена.
— Ну, мистер Мэси, разные мы с вами люди! — сказал Бен, возмущенный такими придирками. — Когда передо мной кружка доброго эля, мне хочется его выпить, чтобы пощекотало нутро, и не стану я нюхать да разглядывать этот эль — может, в нем что-нибудь не так. Скажите сами, можете ли вы назвать молодого человека стройнее мистера Годфри, и с таким же крепким кулаком, и чтоб на него было еще приятнее смотреть, когда он добр и весел?
— Пш! — мистер Мэси был раздражен словами собеседника. — У него еще молоко на губах не обсохло. Он вроде недопеченного пирога, да и в голове у него, кажется, винтика не хватает, раз он позволил этому мерзавцу Данси — давно уж его что-то не видно — обвести себя вокруг пальца и загубить прекрасную лошадь, что славилась на всю округу. Да и за мисс Нэнси он все бегал-бегал, а потом вдруг нет его, ушел, как запах из горячей каши, с позволения сказать. Нет, я не так ухаживал за девушками.
— Но, может быть, мисс Нэнси передумала, а ваша девушка нет, — возразил Бен.
— Я про то и говорю, — многозначительно промолвил мистер Мэси. — Прежде чем чихнуть, я позаботился узнать, скажет ли она «будь здоров», и притом — живо. Я не собирался открывать рот, как собака при виде мухи, и захлопывать его, ничего не проглотив.
— Ну, мне сдается, мисс Нэнси опять подобрела к мистеру Годфри, — сказал Бен. — Нынче он ходит не такой пришибленный. Вот смотрите, танец кончился, и мистер Годфри уводит ее посидеть. Это, ей-богу, похоже на любовь.
Причина, по которой Годфри и Нэнси пришлось уйти из круга танцоров, была вовсе не любовная, как предполагал Бен. Из-за тесноты в танцевальном зале с платьем Нэнси произошла беда: спереди оно было достаточно коротким для того, чтобы видна была ее изящная ножка, но сзади достаточно длинным, чтобы попасть под тяжелый сапог сквайра; шов у талии распоролся, что, разумеется, очень огорчило Нэнси и встревожило Присциллу. Мысли девушки могут быть поглощены любовными сомнениями, но не настолько, чтобы она оставалась нечувствительной к нарушениям порядка. Как только окончилась фигура танца, Нэнси, густо покраснев, сказала Годфри, что должна пойти и посидеть где-нибудь в сторонке, пока к ней не придет Присцилла. Сестры уже шепотом обменялись несколькими словами и многозначительным взглядом. Ни по какой менее существенной причине Нэнси не осталась бы с Годфри с глазу на глаз. Что же касается молодого человека, то он чувствовал себя таким счастливым и пребывал в таком упоении от чудесного, долгого контрданса с Нэнси, что при виде ее смущения осмелел и хотел сразу повести ее, не спросив даже разрешения, в соседнюю маленькую гостиную, где были приготовлены столики для карт.
— О нет, благодарю вас, — холодно сказала Нэнси, как только поняла, куда он ее ведет, — не сюда. Я подожду Присциллу здесь. Простите, что заставила вас прервать танцы и причинила вам беспокойство.
— Ну что вы, вам будет там гораздо удобнее, — сказал находчивый Годфри. — Я оставлю вас одну, пока не придет ваша сестра, — равнодушным тоном добавил он.
Предложение было разумное и соответствовало желанию Нэнси. Почему же у нее мелькнуло чувство легкой обиды, когда мистер Годфри его высказал? Они вошли, и она села в кресло у одного из столиков, приняв самую чопорную и неприступную позу.
— Благодарю вас, сэр, — тотчас сказала она. — Не хочу причинять вам лишнее беспокойство. Сожалею, что у вас оказалась такая неудачная партнерша!
— Очень нехорошо так говорить! — сказал Годфри, становясь возле нее и вовсе не собираясь удалиться. — Значит, вы жалеете, что танцевали со мной?
— О нет, сэр, я совсем не хотела это сказать! — возразила Нэнси. В эту минуту она была невыразимо прелестна. — Когда у джентльмена так много удовольствий, один танец для него ничего не значит.
— Вы знаете, что это неправда. Вы знаете, что один танец с вами значит для меня больше всех других удовольствий на свете.
Давно, давно уже не слышала она от Годфри такого прямого выражения любви, и оно очень смутило ее. Но сознание собственного достоинства и привычка не выказывать своих чувств помогли ей внешне сохранить полное спокойствие и сказать еще более решительно, чем прежде:
— Нет, я, право, этого не знаю, мистер Годфри, и у меня есть веские основания предполагать обратное. Но даже если это правда, я не хочу слышать об этом.
— Неужели вы никогда не простите меня, Нэнси, никогда не станете думать обо мне хорошо? Неужели вы не считаете, что настоящее может искупить прошлое? Даже если бы я исправился и отказался от всего, что вам не нравится?
Годфри смутно сознавал, что эта внезапно представившаяся возможность поговорить с Нэнси наедине увлекает его все дальше и дальше, что слепое чувство отнимает у него власть над своими словами. Нэнси, в свою очередь, испытывала большое волнение при мысли о возможности, на которую намекали слова Годфри, но это же волнение, которое она не в силах была преодолеть, заставило ее собрать все свое самообладание.
— Я была бы рада видеть перемену к лучшему в любом человеке, мистер Годфри, — ответила она чуть дрогнувшим голосом, — но было бы еще лучше, если бы в такой перемене не было надобности.
— Вы очень жестоки, Нэнси, — обиженно возразил Годфри. — Вы могли бы поддержать меня в моем намерении исправиться. Я очень несчастлив, но у вас нет жалости ко мне.
— Ну, знаете ли, безжалостны те, кто дурно поступает, — ответила Нэнси, и глаза ее загорелись помимо воли.
Эта легкая вспышка гнева доставила Годфри большое удовольствие: ему хотелось заставить Нэнси рассердиться. Она так невозмутимо спокойна и тверда. Но она еще неравнодушна к нему!
В этот миг в комнату вбежала Присцилла.
— Боже мой, детка, давай скорее посмотрим твое платье! — воскликнула она и тем положила конец надеждам Годфри на ссору.
— Я, наверно, должен уйти, — сказал он, обращаясь к Присцилле.
— Мне все равно, уйдете вы или останетесь, — промолвила эта откровенная леди, с озабоченным видом роясь в своем кармане.
— А вы хотите, чтобы я ушел? — спросил Годфри, глядя на Нэнси, которая, по требованию Присциллы, теперь поднялась с кресла.
— Как вам угодно, — ответила Нэнси, стараясь говорить с прежней холодностью и внимательно разглядывая каемку своего платья.
— Тогда мне угодно остаться! — заявил Годфри, решив извлечь из этого вечера как можно больше радости и не думать о завтрашнем дне.
