Ухнула где-то чугунная баба. Послышался резкий свисток паровичка.
Марвич подошел к Тане.
Они обнялись и пошли назад – сторонясь грузовиков, направились к шоссе. Над зубчатым контуром тайги поднималась полная луна. Маячили слабые огоньки Березани.
– Зачем ты меня сюда привел? – спросила Таня.
– Чтобы прочесть тебе эти стихи, – улыбнулся Марвич.
– Почему именно здесь?
– Мне здесь нравится, – медленно заговорил он. – Здесь наша общность, здесь наша цельная душа. Мы заняты одним делом и чувствуем теплоту друг к другу, хоть и не все знакомы, но мы все вместе – сварищики, крановщицы, шоферы, трактористы…
Понимаешь? Все вместе… Поэтому я и привел тебя сюда. Ты понимаешь меня?
– Я тебя люблю, – сказала она.
На главной площади Березани под луной кипела вечерняя жизнь: скрипели ржавые велосипеды, тарахтели мотоциклы, под гитару молодые голоса орали песни, группа парней штурмовала ресторан Роспотребсоюза, под арками торговых рядов жались парочки, сторожиха шугала их, но бесполезно.
– Сегодня была получка, – сказал Марвич. – Прекрасная Дама, пошли на «пятачок».
На «пятачке» возле общежития монтажников колыхалась густая толпа танцующих. Кто-то вывел через динамик мощный звук радиолы.
«Давай, бабушка, давай!» – кричала певица из динамика.
Таня и Марвич пустились в пляс.
– Валька, Валька, не стиляй! – крикнул из толпы чей-то веселый голос.
– Так ведь это же чарльстон! – крикнул Марвич в ответ.
– Законно, Валька! Давай, бабушка, давай! – крикнули из другого места.
Таня отплясывала, и Марвич отплясывал вместе с ней, обняв ее за плечи. Она смеялась, и муж ее смеялся. Ей не верилось, что у нее такой вот муж, веселый, легкий парень. Она увидела, что над толпой танцующих возвышается огромная Доска почета с резными пышными знаменами и гирляндами, и там среди многих насупленных фотографических лиц заметила и насупленное лицо Марвича.
– Ого, Валька! – засмеялась она. – Я смотрю, ты здесь в лучшие люди вылез.
– А что! – усмехнулся он. – Я тут не из последних.
– А рядом с тобой это Югов?
– Ага!
– Вы знакомы?
– Здрасьте! Лучшие друзья. Вторая койка в вагончике – это ведь его.
– Вот хитрый Сережка! – воскликнула Таня.
Из-за Доски почета выглянуло несколько физиономий.
– Валька, иди сюда! – поманили Марвича.
Марвич потащил Таню за доску, и там они увидели группу притаившихся парней.
– Хочешь хлебнуть? – спросил один из них и протянул Марвичу пузатую тяжелую грелку.
– Что это? – спросил он, принимая грелку.
– Вермут розовый.
– Хочешь? – Марвич протянул грелку Тане.
Таня отвинтила пробку и засмеялась.
– Это для меня ново. Из чего угодно пить приходилось, а вот из грелки впервые.
– Вермут на женщин хорошо действует, – сказал длинный блондин с ястребиным прищуром.
– Правильно, – подтвердила Таня. – Только вот жалко, на мужчин вермут плохо действует.
Все засмеялись.
– Откуда девчонка? – шепнул блондин Марвичу.
– Это жена моя, – шепнул тот в ответ.
– Ух ты! – ухнул блондин.
– Ребята, знакомьтесь, – сказал Марвич. – Это жена моя, Таня.
Грелка быстро опустела. Блондин свернул ее в трубочку и сунул в карман.
Потом они попали на какую-то свадьбу в общежитии. Попали уже к тому моменту, когда там песни начали петь, а некоторые мужчины выходили в коридор для серьезных бесед. Тут обязанности распределились правильно: Таня пела, а Марвич бегал в коридор разнимать парней. Потом он присел рядом с Таней на койку, притихший, с небольшим синяком на скуле.
– Опять ты дрался? – Таня потрогала синяк.
– Это драки пустяковые, – сказал он. Дружеские шлепки.
– Да уж, у тебя были драки почище. Я помню, каким ты пришел ко мне в гостиницу.
Марвич вздрогнул и диковато посмотрел на нее.
– Ты был весь разукрашен тогда.
– Кянукук мне делал примочки, – глуховато сказал он, глядя в пол.
Он вспомнил все это с неожиданной ясностью и будто снова почувствовал боль и легкость побежденного.
– Кстати, где он, не знаешь? Я писал, а он не отвечает.
Он вспомнил о тех троих и сам удивился, почему не спросил о них, почему он не спросил у нее ничего о том лете, чем оно кончилось, – как будто и не было его никогда.
– Ну и паренечек был. Петух на пне. Жалкий такой, но симпатяга, как щенок. Врун он был отчаянный, все хотел на радио устроиться. Ты не знаешь, где он сейчас? Я все время чувствую какую-то вину…
Таня молчала. Марвич поднял голову и увидел, что она смотрит в потолок, закусив губу. И бледная как мел.
На пыльных тропинках далеких планет Останутся наши следы, – распевали за столом гости и молодожены. А возле двери барабанили каблуками девчата совсем уже под другую музыку.
– Что с тобой? – спросил Марвич.
– Он умер, Валя, – сказала Таня и, вздохнув, провела рукой по лицу. – Умер Кянукук.
– Что ты болтаешь? – тихо проговорил Марвич и вдруг вскочил. – Что-о?!
– Он разбился на мотоцикле. Я тебе все расскажу.
– Рассказывай.
Она стала рассказывать, а он сидел, привалившись к стене, и курил. К ним подходили с рюмками, они чокались, смеялись, а потом Таня снова рассказывала. Когда она кончила, он обнял ее и поцеловал.
– Я не знаю… – забормотала она. – Ведь никто не был виноват, уж я-то не виновата, это доказано, и те трое, которых ты знаешь, тоже… Но я все время думала о нем, всю зиму, только сейчас забыла, когда мы встретились… Конечно, я виновата!
– Пойдем домой, маленькая, – тихо сказал он.
В субботу мы чуть не запороли свой катер. Случилось это в Лосиной протоке, километрах в пятидесяти к северу от Березани. Начальство, умные головы, послало нас в эту протоку забрать поисковую партию и подбросить ее до Мазиловки, что еще на двадцать километров ниже по течению. Никаких промеров протоки этой не делалось сроду, и разведка с воздуха не велась.
Значит, вошли мы в Лосиную протоку и углубились в нее километра на три. Тут видим, прет на нас сверху черная безобразная стена. Это был прошлогодний сплав, который осенью где-то затерло, а сейчас нечистая сила гнала его прямо на нас.
– Ахтунг! – заорал Мухин, высунулся из рубки и весь побелел.
Какой там «ахтунг!» Грохот стоял страшный, бревна вздыбились, корежило их, и неслась прямо на нас эта жуть.
Повернули мы назад, гоним на полных оборотах, а грохот сзади близится. Еле-еле успели выскочить в реку, в какой-то заливчик. Мухин там начал маневрировать, а мы с Сизым с баграми стали по бортам. Метрах в двадцати от нас проносился сплав.
Сильное течение гнало его в реку, и здесь он расходился веером.
Мухин все кричал свое «ахтунг, ахтунг», а мы с Сизым прыгали, как блохи, от борта к борту, с носа на корму и отталкивали баграми отдельные полешки в три обхвата. Часа два это продолжалось, не меньше. Потом протока очистилась. Взмокли мы с Сизым – будь здоров, и у Мухина тоже с бровей капало. К вечеру все же добрались до поисковой партии и тихо-мирно доставили ее в Мазиловку.
В Березани заночевал я на катере. Мухин звал к себе – у него комната в первом новом доме Березани, – да и у Сизого в общежитии нашлась бы коечка, но я решил на катере заночевать.
Чем мне здесь плохо? Вскипятил себе чайку, поел копченого тайменя, пряников, включил наш маленький батарейный приемник и завалился на рундук.
Музыка была симфоническая, очень сильная штука, я лежал и волновался. Был я один раз на лекции «Как понимать серьезную музыку». Лекторша была ученая тетка в очках и сером костюме.
Она говорила, что для понимания музыки надо знать «исторические истоки» и «расстановку общественных сил». Если не знаешь, как силы тогда были расставлены, музыку не поймешь. А потом заводить стала пластинки и объяснять: вот ручеек бежит, а это вот грозные силы природы… Не понял я тогда ту тетку. Никаких ручейков я не вижу, когда слышу музыку, и вообще никаких пейзажей. Волнуюсь только – и все, и сам не пойму, о чем.
Потом музыка кончилась, я приемник выключил, стал засыпать.
Катерок покачивался, и было мне хорошо, как будто в кубрике нашего эсминца, только немного одиноко. На эсминце мы спали в три яруса двадцать семь человек, а тут один лежишь, как бобер.
Не люблю я ночевать в одиночестве, почему-то мне надо, чтоб обязательно кто-нибудь рядом сопел.
Утром я почистился, побрился, сбегал на бранд-вахту за утюгом и отпарил свои штаны. Сегодня у меня выходной день, а вчера была получка. Направил я свои сапоги первым делом на почту – послать перевод Тамарке. Надо сказать, что семья моя живет материально неплохо. Семьдесят-восемьдесят рублей каждый месяц они с меня имеют плюс Тамаркин оклад. Пишет супруга, что почти уже набрала на телевизор.
