Жильбер вдруг устало замолчал, тело его тяжело сползло с подушек; худые руки бессильно были сложены на груди, дыхание стало прерывистым.
— Я тебя совсем заговорил! Сейчас ухожу.
— Нет. Мне что-то холодно стало. Какая досада валяться здесь, когда люди борются, когда мы все так нужны партии. Если бы я мог хоть подыматься с постели.
— Твоя задача теперь одна — выздороветь, и как можно скорей. Всякая неосторожность пойдет во вред не только тебе самому, но и всем нам.
Анри пожимает горячую руку Жильбера, лежащую поверх одеяла.
— Увидишь, старик, ты быстро поправишься!
В течение минуты в их отношениях произошла странная перемена: теперь уже на Анри лежит вся ответственность, и он сознает это. Он утешает Жильбера, подбадривает его. Никогда еще они не чувствовали себя такими близкими, как сейчас, когда пересеклись их жизненные пути.
— Как я рад, Анри, что ты меня заменяешь, я буду спокоен.
Наступает короткое молчание, и каждый думает о своем.
— Я уверен, что ты справишься. Между нами говоря, я сам предложил твою кандидатуру. Ты должен бороться и верить в себя. У тебя есть все необходимые качества для того, чтобы дело пошло. Важно только не разбрасываться, быть на уровне задач. Продумывать все, хорошенько работать головой. Когда приходят решения Политбюро, вникай в каждое слово, понимаешь, в каждое слово… Ты сам увидишь, насколько это облегчит тебе работу. Всегда ты найдешь там указания, которые относятся прямо к тебе, к твоим затруднениям. И непременно каждый день читай «Юманите», от строки до строки. А главное, не теряй перспективы. Я ведь учитель, и у меня были свои слабые стороны. Я сам иногда страдал от этого, да и другие упрекали меня не раз. Не всегда я ощущал во всей остроте те трудности, которые испытывают докеры. А тебе грозит другая опасность. За трудностями и помехами ты можешь проглядеть замечательные успехи нашего движения, наши победы во всем мире. У нас ведь есть абсолютная уверенность в том, что мы возьмем свое, и поэтому всегда будь готов наступать.
— Правильно! Ты правильно говоришь, Жильбер. Я вот сейчас вспоминаю свое заключительное слово на том собрании. Мне кажется, я достаточно ясно показал, что надо делать для того, чтобы противостоять американской оккупации. Показал товарищам, как велика наша ответственность. Все это у меня как будто неплохо получилось. Я видел, как лица менялись, становились суровыми, как люди бледнели, сжимали кулаки… Но я уже тогда понял, что чего-то не хватает: не было все-таки настоящего наступательного духа. А теперь, после твоих слов, я сижу — это была моя ошибка. Я говорил тогда только о замыслах наших врагов, как будто дело решается тем, что они лезут на нас. И ни одного слова я не сказал о том, что враг вынужден отступать под могучим напором наших сил. Перспективы победы — вот чего я не показал. И ведь даже американская оккупация — еще один признак того, что правительство своими силами не может справиться с нами. Оно призывает на помощь чужеземную армию, что отнюдь не укрепляет положение правительства — наоборот, открывает людям глаза. Ну, я тебя здорово утомил, давай прощаться.
Наступила тяжелая минута. Анри становится коленом на край постели и неловко целует Жильбера, который смотрит на него с удивлением. Быстро выпрямившись, Анри говорит какие-то самые обыкновенные слова, чтобы хоть немного скрыть волнение.
— Ну и колючий ты. Твой брадобрей тебя, должно быть, перочинным ножиком скоблит.
— Меня приходит брить один товарищ из ячейки. Да, кстати, кто тебя заменит в твоей ячейке?
— Клебер. Золото, а не парень! В дни «Дьеппа» он проявил себя с самой лучшей стороны. Так что дело пойдет. Ну, до свиданья, Жильбер, да смотри пиши нам почаще.
Нелегко даются эти несколько шагов до двери, когда нужно говорить, говорить, не выдавая всего, что у тебя на сердце.
— Я сейчас по дороге забегу к твоей сиделке. Я знаю, где она живет.
— Ах да, скажи, пожалуйста, чуть не забыл… Как отнеслась жена к твоему избранию? Что она говорит?
— Она согласна, — отвечает Анри. — Сама она не очень активная. Но целиком с нами. Будет помогать. В этом отношении мне повезло.
— Да, тебе повезло, — повторяет Жильбер.
Анри не нашелся что ответить. Он молча кивнул на прощание, стараясь выдавить улыбку, хотя у него горло перехватило от слез. Закрыв за собой дверь, он досадливо помотал головой — уж очень некстати получился разговор о Полетте. Ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы не вернуться.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
«Американцы — в Америку!»
Как и было условлено, в половине двенадцатого Анри, Папильон и Юсуф собрались у Клебера. Папильон явился первым. Каждого гостя Клебер встречал словами:
— Не шуми, а то маму разбудишь. Ей в шесть часов вставать.
— Она у тебя разве работает?
— Нет, каждое утро ходит на камни за устрицами. После отлива можно легко набрать корзину. А за корзину сто франков ей всегда дадут.
— Ночь темная, как раз то, что нам и требуется, — замечает Анри.
Как будто снова вернулись годы Сопротивления, а с ними прежние чувства и даже навыки. Ночные походы всегда напоминали о былой работе в подполье. Все говорят шепотом.
— Вот веревка, — объявляет Клебер, вытаскивая из под шкафа моток. Веревка не новая, но вполне может выдержать тяжесть человека. К концу ее крепко-накрепко привязана деревянная перекладина.
— Смотри, вот как надо действовать, — объясняет Клебер и садится верхом на перекладину.
— Погоди-ка, я сейчас тебя подыму, — говорит Папильон. — Надо проверить, выдержит ли. А то оттуда сверзишься — костей не соберешь.
Папильон становится на табурет и приподымает Клебера. Перекладина слегка трещит, но держится.
— Это табуретка скрипит, — произносит Юсуф, как всегда, широко улыбаясь.
— Ладно, сойдет, — решает Папильон. — В следующий раз нужно будет доску потолще найти. Просверлим в ней отверстие, так надежней получится.
— Да потише ты, — останавливает его Клебер. — Мама не знает, что я иду. А краску достал?
— Краска мировая! — Папильон торжественно подымает ведерко. — Как будто специально по нашему заказу изготовлена. Предназначается для окраски кораблей. Говорят, держится целый век. Название-то одно чего стоит: «битумастик»! А самое главное, как ты ее ни замазывай любой другой краской, все равно выступит. А еще важней… — Папильон делает паузу для вящего эффекта, — красочка-то американская! Вот это номер!
Слушатели громко фыркают, мать просыпается за перегородкой и тревожно спрашивает:
— Клебер, что там такое?
— Ничего, ничего, спи. Это я кашлянул.
— Опять ты засиделся за книжками? Смотри, замерзнешь, ложись сейчас же.
— Да еще десяти часов нет, спи!
Приходится сидеть молча. Глупо, но в ночные часы, когда необходимо молчать, — как назло, хочется смеяться, должно быть, от волнения. Чувствуешь себя мальчишкой, который собирается напроказить. Наконец Клебер на цыпочках направляется за перегородку.
— Спит, — торжественно объявляет он, вернувшись. — В ее годы сон крепкий, теперь уж до утра будет спать. Ну, пора двигаться.
— Текст написали? — спрашивает Юсуф. — Покажите мне заранее. А то я букву могу пропустить.
— Все зависит от того, как мы сумеем управиться, — отвечает Анри. — Первым делом надо написать: «Американцы — в Америку!»
— По-моему, лучше написать: «Американцы go home», — предлагает Папильон. — Так же, как немцы, теперь пишут. Янки поймут.
— Зато нашим понять будет труднее, — возразил Анри. — Многие не знают, что это значит.
— Самое главное ведь, чтобы янки поняли, так или нет? — допытывается Папильон.
— Нет, главное, чтобы наши поняли. Янки, не беспокойся, поймут, им переведут.
— Ладно, раз ты считаешь, что так лучше, согласен.
— Напиши на бумаге. Я посмотрю сначала, — просит Юсуф.
— Насчет букв, дружок, не волнуйся, — успокаивает его Папильон. — Я буду тебе букву за буквой подсказывать. Времени хватит, буквы-то вон какие, чуть ли не с тебя ростом.
— А потом, если нас не выследят, — продолжает Анри, — добавим: «Долой поджигателей войны!»
— «Долой войну!» — короче будет, — замечает Папильон.
— Короче, да не так точно, — говорит Юсуф.
— Это почему же? Мы ведь против войны.
— Ладно, завтра доспорим, — замечает Юсуф.
— Юсуф прав, — подтверждает Анри. — Если бы американцы развязали войну против Советского Союза, ты бы что стал делать?
— Подымется весь народ, — отвечает Папильон. — Ох, и худо американцам придется!
— Значит, бывают моменты, когда недостаточно сказать «долой войну». Вообрази, что герои Сталинграда действовали бы только по лозунгу «Долой войну!»
— Или, скажем, во Вьетнаме, — добавляет Юсуф, — в Корее или в Китае.
