— Пусть он спросит мое мнение.
— Анри! Я тебя умоляю, попроси у него совета, он старше тебя, он должен знать!
Пинетт поднял руку, собираясь отказаться, но тут его осенило, он опустил руку и с притворным видом сощурился, таким Матье его еще не видел.
— Ты хочешь, чтобы я обсудил этот вопрос с ним?
— Да, потому что меня ты не слишком любишь и не слушаешь.
— Ладно. Согласен. Но тогда уйди.
— Почему?
— Я не хочу ничего обсуждать при тебе.
— Но почему?
— Потому! Это не женское дело.
— Это мое дело, потому что речь идет о тебе.
— Черт! — крикнул Пинетт, выведенный из себя. — Ты мне надоела!
Он ткнул Матье локтем в бок. Матье быстро сказал:
— Вы можете никуда не уходить, мы с ним пройдемся по дороге, а вы подождите нас здесь.
— Да, а потом вы не вернетесь.
— Ты рехнулась! — сказал Пинетт. — Куда мы можем уйти? Мы будем в двадцати метрах от тебя, ты сможешь нас все время видеть.
— А если твой друг посоветует тебе не сражаться, ты его послушаешь?
— Конечно, — ответил Пинетт. — Я всегда делаю так, как он скажет.
Она повисла на шее у Пинетта.
— Поклянись, что вернешься! Даже если решишь сражаться? Даже если твой друг тебе это посоветует? Что угодно, только бы увидеть тебя! Клянешься?
— Да, да, да.
— Скажи, что клянешься! Скажи: я клянусь.
— Клянусь, — сказал Пинетт.
— А вы, — обратилась она к Матье, — вы клянетесь мне его привести?
— Естественно.
— Постарайтесь побыстрее, — просила она, — и не уходите далеко.
Они сделали несколько шагов по дороге в направлении Робервилля; кустарники и деревья выступали из темноты. Через некоторое время Матье оглянулся: прямая, напряженная, почти скрытая ночью, девушка старалась различить их в сумерках. Еще шаг — и она полностью стерлась. В этот момент она крикнула:
— Не уходите слишком далеко, я вас больше не вижу! Пинетт начал смеяться; он рупором приложил ладони ко рту и затрубил:
— Ого! Ого-го! Ого-го-го!
Они пошли дальше. Пинетт все еще смеялся:
— Она хотела убедить меня, будто она девственница; потому и весь шум.
— Понятно.
— Но это она так говорит. Я что-то этого не заметит.
— Бывают такие девушки: думаешь, что они врут, а потом оказывается, что они и на самом деле девственницы.
— Рассказывай! — ухмыляясь, усомнился Пинетт.
— Такое случается.
— Скажешь тоже! Но даже если и так, то навряд ли такое странное совпадение произошло именно со мной.
Матье улыбнулся, не отвечая; Пинетт боднул головой пустоту.
— И потом, пойми: я ведь ее не изнасиловал. Когда девушка серьезная, ты можешь сколько угодно кобелиться. Взять, к примеру, мою жену, мы оба умирали от желания, но до самой брачной ночи все было чисто.
Он рубанул воздух рукой:
— Ну, хватит об этом — у девчонки в одном месте свербило, и я считаю, что оказал ей услугу.
— А если ты сделал ей ребенка?
— Я? — изумился Пинетт. — Скажешь тоже! Ты меня не знаешь! Я мужик правильный. Моя жена не хотела детей, потому что мы бедны, и я научился владеть собой. Нет, — сказал он, — нет. Она получила свое удовольствие, я — свое: мы квиты.
— Если у нее это действительно в первый раз, — сказал Матье, — едва ли она получила такое уж удовольствие.
— Что ж, тем хуже для нее! — сухо сказал Пинетт. — Тогда она сама виновата.
Оба замолчали. Через некоторое время Матье поднял голову, пытаясь в темноте поймать взгляд Пинетта.
— Это правда, что они будут сражаться?
— Правда.
— В деревне?
— А где ж еще?
Сердце Матье сжалось. Он вдруг подумал о Лонжене, который блюет под деревом, о Гвиччоли, который валяется на полу, о Любероне, который, глядя, как горит Робервилль, кричал: «Наступил мир!» Матье зло засмеялся.
— Почему ты смеешься?
— Да ребята еще не знают, — сказал Матье. — То-то для них будет сюрприз.
— Еще бы!
— Лейтенант согласен тебя взять?
— Да. Если у меня будет с собой винтовка. Он мне так и сказал: «Приходи, если у тебя есть винтовка».
— Ты твердо решил? Пинетт свирепо засмеялся.
— Но послушай… — начал было Матье. Пинетт резко повернулся к нему:
— Я совершеннолетний. И не нуждаюсь в советах.
— Ладно, — сдался Матье. — Что ж, вернемся.
— Нет, — отрезал Пинетт, — иди вперед!
Они сделали еще несколько шагов. Вдруг Пинетт сказал:
— Прыгай в кювет! — Что?
— Давай! Прыгай!
Они прыгнули, вскарабкались на насыпь и очутились среди хлебного поля.
— Слева есть тропинка, она ведет в деревню, — объяснил Пинетт.
Матье споткнулся и упал на колено.
— Мать твою так! — выругался он. — В какую глупость ты хочешь меня втравить?
— Не могу больше видеть ее рожу, — ответил Пинетт. С дороги до них донесся женский голос:
— Анри! Анри!
— Вот пристала! — чертыхнулся Пинетт.
— Анри! Не бросай меня!
Пинетт потянул Матье за руку, и они распластались меж колосьев; было слышно, как девушка бежит по дороге; колос царапнул шеку Матье, какая-то мелкая зверушка юркнула между его рук.
— Анри! Не бросай меня, делай, что хочешь, только не бросай меня, вернись! Анри, я буду молчать, обешаю тебе, только вернись, не бросай меня так! Анри-и-и-и! Не бросай меня, не поцеловав на прощанье!
Девушка, задыхаясь, прошла совсем рядом с ними.
— К счастью, еще нет луны, — прошептал Пинетт. Матье вдыхал сильный запах земли; под его руками земля была влажной и мягкой, он слышал хриплое дыхание Пинетта и думал: «Они будут сражаться в деревне». Девушка крикнула хриплым от волнения голосом еще два раза и вдруг повернулась и побежала в противоположном направлении.
— Она тебя любит, — сказал Матье.
— Ну и хрен с ней! — ответил Пинетт.
Они встали, на северо-востоке, над колосьями, Матье увидел мигающий огненный шар. «Если у фрицев есть хоть один убитый, они все сожгут».
— Ну что? — с вызовом спросил Пинетт. — Не хочешь пойти ее утешить?
— Она меня раздражает, — ответил Матье. — И потом, в любом случае трахальные истории меня сегодня не увлекают. Но ты напрасно трахнул ее, если тут же ее бросаешь.
— К черту! — взвился Пинетт. — Тебя послушать, так я всегда неправ.
— Вот тропинка, — сказал Матье.
Какое-то время они шли молча, затем Пинетт заговорил:
— Луна!
Матье поднял голову и увидел другой огонь на горизонте — это был серебристый пожар.
— Из нас хорошая мишень получается! — сказал Пинетт.
— Во всяком случае, — проговорил Матье, — не думаю, что они появятся раньше, чем утром.
Через некоторое время, не глядя на Пинетта, он добавил:
— Вас ухлопают всех до единого.
— Что ж, война идет, — хрипло ответил Пинетт.
— Как раз нет, — сказал Матье, — как раз война больше не идет.
— Перемирие пока не подписано.
Матье взял Пинетта за руку и легко пожал ее пальцами; рука была ледяной.
— Ты уверен, что хочешь вот так погибнуть?
— Я не хочу погибать, я хочу убить хоть одного фрица.
— Это почти одно и то же.
Пинетт, не отвечая, высвободил руку. Матье хотел заговорить, у него мелькнуло: «Он погибнет ни за что», и сердце сжалось. Но вдруг ему стало холодно, и он промолчал: «А по какому праву я должен ему мешать? Что я могу ему предложить?» Он повернулся к Пинетту и тихо свистнул: Пинетт был вне досягаемости; он вслепую шел в свою последнюю ночь; он шел, но не продвигался — он уже пришел; его смерть и его рождение соединились, он еще шел под луной, а солнце уже освещало его раны. Пинетт перестал бежать за самим собой, он весь сосредоточился в себе самом, весь целиком, кряжистый и обтекаемый. Матье вздохнул и молча взял его за руку, взял за руку молодого служащего метро, благородного, мягкого, отважного и нежного, убитого 18 июня 1940 года. Он ему улыбнулся; из глубины прошлого. Пинетт улыбнулся ему в ответ. Матье увидел его улыбку и ощутил себя страшно одиноким. «Чтобы разбить раковину, отделяющую его от меня, нужно не желать никакого иного будущего, кроме его будущего, никакого иного солнца, кроме того, которое он увидит завтра в последний раз; чтобы жить одновременно каждую минуту, нам нужно обоим хотеть умереть одной и той же смертью». Он медленно сказал:
— В сущности, я должен был бы идти на бойню вместо тебя. Потому что мне больше незачем жить.
Пинетт весело посмотрел на него; они вновь стали почти ровесниками.
— Тебе?
— Да, мне. Я ошибся с самого начала.
— Что ж, — проговорил Пинетт. — Тебе остается только пойти со мной. Все стираем и начинаем снова.
Матье улыбнулся.
— Все стираем, но ничего не начинаем снова, — сказал он.
Пинетт обнял его за шею.
