– Бедный Дэвид, – сказала Марита.
– Французский, конечно, он знает еще хуже, – сказала Кэтрин. – Ты бы видела, как он пишет по-французски. Диалог еще туда-сюда, нахватался немного. Но, по правде говоря, он абсолютно безграмотный.
– Жуть, – сказал Дэвид.
– И я им восторгалась, – сказала Кэтрин, – пока не обнаружила, что он не в состоянии написать без ошибок даже простой записки. Правда, ты сможешь писать за него по-французски.
– Та queule,[42] – весело сказал Дэвид.
– Вот это у него получается, – сказала Кэтрин. – Схватит несколько ходовых жаргонных словечек, которые устаревают еще до того, как он их выучит. С разговорным французским дело обстоит неплохо, но писать на языке он не может. Он и вправду неграмотный, Марита, и ты это еще почувствуешь. Почерк у него тоже отвратительный. Не может ни писать, ни говорить, как порядочный человек, ни на одном языке. Особенно на родном.
– Бедный Дэвид, – повторила Марита.
– Не могу сказать, чтобы я отдала ему лучшие годы, – сказала Кэтрин, – поскольку живу с ним только с марта, но лучшие месяцы – наверняка. Самые интересные месяцы, хочешь не хочешь, и в этом есть и его заслуга. Жаль, все кончилось полным разочарованием. Но что поделаешь, если человек оказывается неграмотным, да еще грешит наедине с мусорной корзиной, набитой вырезками из газет! Кто тут не разочаруется, и, откровенно говоря, я тоже не намерена с этим мириться.
– Возьми вырезки и сожги, – сказал Дэвид. – Это будет самое разумное. А теперь, дьяволенок, не хочешь ли поплавать?
– Как ты догадался, что я это сделала? – спросила она.
– Что сделала?
– Сожгла вырезки.
– Правда, Кэтрин? – спросила Марита.
– Конечно, – сказала Кэтрин.
Дэвид встал и молча посмотрел на нее. Внутри у него все похолодело. Такое ощущение бывает в горах, когда за крутым поворотом дорога неожиданно обрывается и дальше ничего, кроме бездны. Марита тоже встала. Кэтрин смотрела на них, и лицо ее оставалось невозмутимо-спокойным.
– Пойдем плавать, – сказала Марита. – Мы только до края бухты и обратно.
– Наконец-то вы соизволили пригласить меня, – сказала Кэтрин. – Я уже давно хочу в воду. Становится прохладно. Мы забываем, что уже сентябрь.
Они оделись на пляже. Дэвид взял сумку с купальными принадлежностями, и они вскарабкались по крутой тропинке вверх, к сосновому лесу, туда, где оставили старенький автомобиль. Дэвид сел за руль, и к наступлению ранних вечерних сумерек они вернулись в гостиницу. В машине Кэтрин сидела спокойно, и прохожим могло показаться, что они просто возвращаются после полуденного купания с одного из диких пляжей. Когда они оставили машину на подъездной аллее, боевых кораблей уже не было видно, и море за кронами сосен было синее и тихое. Вечер был хороший и свежий, как утро.
Они вошли в гостиницу. Дэвид занес сумку с вещами в кладовую и бросил ее там.
– Дай мне вещи, – сказала Кэтрин. – Их надо просушить.
– Извини, – сказал Дэвид. Он повернулся, вышел из кладовой и прошел в дальнюю комнату, где работал. Войдя в комнату, он открыл чемодан с рукописями. Стопка тетрадей с рассказами исчезла. Вместе с ними исчезли четыре пухлых конверта с газетными вырезками, присланные из банка. Тетради с зарисовками об их путешествии были в целости и сохранности. Он закрыл и запер чемодан, перерыл все ящики в шкафу, перетряхнул все в комнате. Он не верил, что рассказы могли исчезнуть. Он не мог поверить, что она способна уничтожить их. На пляже он вдруг подумал, что она могла бы это сделать, но мысль показалась невероятной, и он сам себе не поверил. Он был спокоен, осмотрителен и сдержан, каким его учили быть в случае опасности, чрезвычайных обстоятельств или катастрофы. Но трудно было предположить, что такое могло произойти.
Он все еще надеялся, что это просто страшная шутка. С замершим, похолодевшим сердцем он снова открыл чемодан, перерыл его, запер и еще раз обыскал комнату.
Не было ни опасности, ни чрезвычайных обстоятельств. Произошла катастрофа. Нет, не может быть. Наверное, она просто спрятала бумаги где-нибудь – в кладовой, в спальне или у Мариты в комнате. Не могла же она на самом деле все уничтожить. Он этого не заслужил. Он все еще не верил в случившееся, но одна мысль об этом вызвала приступ тошноты. Он вышел из комнаты и запер дверь.
Девушки сидели в баре. Марита, едва взглянув на него, сразу поняла, что произошло. Кэтрин, не поворачиваясь, следила за ним в зеркало.
– Где ты их спрятала? – спросил Дэвид.
Она отвернулась от зеркала и посмотрела на него.
– Не скажу, – ответила она. – Я о них позаботилась.
– Лучше скажи, – сказал Дэвид. – Они очень нужны мне.
– Нет, не нужны, – сказала она. – Никчемные были рассказики. Я их терпеть не могла.
– Ну, а тот, про Кибо? – спросил Дэвид. – Ты ведь полюбила Кибо. Неужели не помнишь?
– Он тоже должен был погибнуть. Я хотела вырвать рассказ про Кибо, но не нашла его. Впрочем, какая разница, ты же сказал, что он умер.
Дэвид видел, как Марита посмотрела на Кэтрин, отвернулась и снова посмотрела на нее:
– Где ты их сожгла?
– И тебе я ничего не скажу, – сказала Кэтрин. – Ты с ним заодно.
– Ты сожгла их вместе с вырезками? – спросил Дэвид.
– Не скажу. Ты говоришь со мной точно полицейский или учитель в школе.
– Скажи, дьяволенок. Я только хочу знать.
– Я за них заплатила, – сказала Кэтрин. – Благодаря моим деньгам ты мог писать.
– Знаю, – сказал Дэвид. – Это было очень великодушно с твоей стороны. Где ты сожгла их, дьявол?
– Я ничего ей не скажу.
– Хорошо. Скажи только мне.
– Пусть она уйдет.
– Мне действительно лучше уйти, – сказала Марита.
– Вот и хорошо, – сказала Кэтрин. – Ты здесь ни при чем, наследница.
Дэвид сел на высокий табурет напротив Кэтрин. Она следила в зеркало, пока Марита не вышла.
– Где ты сожгла их? – повторил Дэвид. – Теперь можешь сказать.
– Она бы не поняла, – сказала Кэтрин. – Поэтому я попросила ее уйти.
– Знаю, – сказал Дэвид. – Где ты их сожгла?
– В железном ящике с дырочками, в котором мадам сжигает мусор, – сказала Кэтрин.
– Все сгорело?
– Да. Я подлила немного керосина из бидона, который взяла в сарае. Вспыхнуло высокое пламя, и все сгорело. Я сделала это ради тебя, Дэвид, ради всех нас.
– Не сомневаюсь, – сказал Дэвид. – Значит, все сгорело?
– О да. Можно пойти взглянуть, если хочешь, но нет нужды. Бумага прогорела до золы, и я перемешала ее палкой.
– Пойду посмотрю, – сказал Дэвид.
– Но ты вернешься? – спросила Кэтрин.
– Конечно.
Она сожгла их в ящике для мусора, сделанном из старой цилиндрической канистры для бензина, продырявленной в нескольких местах. Золу она перемешала ручкой от метлы, которой и раньше пользовались для этой цели. Бидон с керосином действительно стоял в каменном сарае. В ящике Дэвид нашел несколько обуглившихся кусочков знакомой зеленой обложки от тетрадей, клочки обгоревших газетных вырезок и два почерневших куска розовой бумаги, оставшихся от бланка службы по рассылке вырезок «Ромейке». На одном из них он мог разобрать строчку «Провиденс, Род-Айленд». Золу тщательно перемешали, но если бы у него хватило терпения внимательно перебрать обгоревшие тетради, то наверняка нашлись бы еще уцелевшие клочки. Он разорвал на мелкие кусочки розовую бумажку с надписью «Провиденс, Род-Айленд» и бросил их назад в железный ящик, который поставил вертикально на землю. Дэвид подумал, что никогда не был в Провиденс на Род-Айленд. Он поставил палку на место в каменный сарай, где стоял и его гоночный велосипед, которому надо было бы подкачать шины, прошел через пустую кухню и вернулся в бар к Кэтрин.
– Убедился, что все так, как я сказала? – спросила Кэтрин.
– Да, – сказал Дэвид. Он облокотился на стойку.
– Наверное, достаточно было сжечь только газетные вырезки, – сказала Кэтрин. – Но я решила уничтожить все подчистую.
– Да, ты постаралась, – сказал Дэвид.
– Теперь ты можешь спокойно работать над повестью о нашем путешествии, и тебе ничто не помешает.
– Конечно, – сказал Дэвид.
– Хорошо, что ты рассуждаешь здраво, – сказала Кэтрин. – Ты даже не представляешь себе, какие они были плохие. Я должна была доказать тебе.
– Разве нельзя было сохранить хотя бы рассказ про Кибо? Он же тебе нравился.
– Я же сказала, что пыталась найти рассказ. Но если хочешь написать заново, я могу повторить его слово в слово.
– Любопытно получится.
– Действительно любопытно. Увидишь. Могу пересказать тебе его прямо сейчас. Начнем, если хочешь.
– Нет, – сказал Дэвид. – Не сейчас. Может быть, ты его запишешь?
– На бумаге у меня ничего не получается. Ты же знаешь. А пересказать могу в любой момент. Ведь другие рассказы тебе ни к чему? Они были совсем никудышные.
– Все-таки зачем ты это сделала?
– Чтобы помочь тебе. Ты поедешь в Африку и напишешь все заново. Теперь ты стал взрослым и сумеешь во всем разобраться. Природа не могла сильно измениться. Впрочем, лучше бы ты написал что-нибудь об Испании. Ты говорил, что природа там напоминает Африку, но зато в Испании говорят на нормальном языке.
