Фрэнсис Фицджеральд - Последний магнат

Затем, к моему удивлению, Стар выпил три коктейля один за другим.

– Теперь уж я точно знаю, что вам не повезло в любви, – сказала я.

– А почему вы так думаете?

– А потому, что пьете с горя.

– Но я не пью, Сесилия. У меня от спиртного диспепсия. Я в жизни не был пьян.

Я пересчитала пустые бокалы: – … два… три!

– Это я машинально. И вкуса не ощутил. Только подумал – что-то не то.

Взгляд у Стара неожиданно сделался тупо-стеклянным, но лишь на секунду.

– Первая рюмка за всю неделю, – сказал Бриммер. – Я пил, когда служил на флоте.

Глаза Стара опять остекленели, он подмигнул мне глупо и сказал:

– Этот сукин агитатор обрабатывал военных моряков.

Бриммер поднял брови. Но, решив, очевидно, принять эти слова как ресторанную шутку, он слегка улыбнулся, и я увидела, что Стар тоже улыбнулся. Слава богу, все осталось в рамках великой американской традиции, и я хотела было завладеть разговором, но Стар вдруг отогнал опьянение.

– Вот, к примеру, с чем я сталкиваюсь, – заговорил он очень четко и трезво. – Лучший режиссер Голливуда – я в его работу никогда не вмешиваюсь, – но есть у него некая причуда, и во всякую свою картину он непременно вставит педераста или что-нибудь еще. Дурнопахнущее что-нибудь. Как водяной знак оттиснет, так что и вытравить нельзя. И с каждой его новой выходкой Легион благопристойности припирает меня сильней, и приходится жертвовать чем-то взамен из другого фильма, вполне добротного.

– Каждый организатор сталкивается с подобным, – кивнул Бриммер.

– Вот именно. Приходится вести непрерывное сражение. А теперь этот режиссер и вовсе заявляет мне, что он член Гильдии режиссеров и она не даст в обиду угнетаемых и неимущих. Вот так вы прибавляете мне хлопот.

– К нам это имеет весьма отдаленное отношение, – улыбнулся Бриммер. – Не думаю, чтобы с режиссерами нам удалось о многом договориться.

– Раньше режиссеры были мне друзья-приятели, – сказал Стар с той же забавной гордостью, с какой Эдуард Седьмой хвалился, что вхож в лучшие дома Европы.

– Но когда началась эра звука, – продолжал он, – я стал приглашать театральных режиссеров. Это подстегнуло кинорежиссеров и заставило переучиваться заново, – чего они мне, в сущности, так и не простили. В тот период мы навербовали на Востоке целый взвод сценаристов, и я считал их славными ребятами, пока они не превратились в красных.

Вошел Гари Купер и сел в углу с кучкой прихлебал, присосавшихся к нему намертво. Оглянулась женщина, сидящая за дальним столиком, и оказалась Каролой Ломбард. Я была рада, что Бриммер, по крайней мере, насмотрится на звезд.

Стар заказал виски с содовой, и почти сразу же – еще порцию. Кроме двух-трех ложек супа, он ничего не ел, а только пошло всех ругал: мол, кругом дрянные лодыри, но ему плевать, у него деньжат хватает. Эту песню всегда можно слышать, когда отец сидит с компанией. Стар, кажется, и сам понял, что мелодия эта звучит непротивно только в узком кругу, – может быть, впервые затянул ее и понял тут же. Во всяком случае, он замолчал и выпил залпом чашку черного кофе. Любовь моя к нему слабей не стала, но мне жутко не хотелось, чтобы Бриммер унес о нем такое впечатление. Стар должен был предстать виртуозом кинодела, а вместо этого сыграл злого надсмотрщика и безбожно пережал – и сам забраковал бы такую игру на экране.

– Я выпускаю картины, – сказал он, как бы внося поправку. – Я сценаристов люблю – и думаю, что понимаю их. Раз человек свое дело делает, то гнать его с работы нечего.

– Мы с этим согласны, – сказал Бриммер любезным тоном. – Мы бы вас оставили при деле – переняли бы на ходу, как перенимают действующее предприятие.

Стар сумрачно кивнул.

– Хотел бы я, чтобы вы послушали моих компаньонов, когда они в сборе. Они приведут двадцать причин, по которым вас, коммунистов, надо гнать всех вон из Лос-Анджелеса.

– Мы ценим ваше заступничество, – сказал Бриммер не без иронии. – Говоря откровенно, мистер Стар, мы видим в вас помеху именно потому, что вы предприниматель «отеческого» толка и ваше влияние очень велико.

Стар слушал рассеянно.

– Я никогда не считал, – сказал он, – что я мозговитей сценариста. Но всегда считал себя вправе распоряжаться его мозгом – потому что знаю, как им распорядиться. Возьмем римлян – я слышал, они не изобретали ничего, но знали, как употребить изобретенное. Понимаете? Я не говорю, что это правильно. Но таков был с детства мой подход.

К этим словам Стара Бриммер отнесся с интересом – впервые за целый час.

– Вы отлично знаете себя, мистер Стар, – подытожил он.

По-моему, Бриммеру хотелось уже уйти. Ему было любопытно узнать, что Стар за человек, и теперь он составил о нем мнение. Все еще надеясь это мнение изменить, я потащила Бриммера опять к нам домой; но когда Стар, задержавшись у стойки, выпил снова, я поняла, что совершаю ошибку.

Вечер был кроткий, безветренный, запруженный субботними автомобилями. Рука Стара лежала на спинке сиденья, касаясь моих волос. «Перенести бы все лет на десять назад», – подумалось мне. Я была тогда девятилетней девочкой, Бриммер – студентиком лет восемнадцати, где-нибудь на Среднем Западе, а Стар – двадцатипятилетним, только что взошедшим на кинопрестол и полным радостной уверенности. И несомненно, оба мы смотрели бы на Стара с великим уважением. А вместо этого теперь – конфликт между взрослыми людьми, усугубленный усталостью и алкоголем, и мирно его не разрешить.

Мы свернули к дому, я направила машину снова в сад.

– Теперь разрешите проститься, – сказал Бриммер. – У меня назначена деловая встреча.

– Нет, не уходите, – сказал Стар. – Я еще ничего не сказал из того, что хотел сказать. Сыграем в пинг-понг, добавим рюмку, а потом уж сцепимся всерьез.

Бриммер заколебался. Стар включил юпитер, взял ракетку, а я сходила в дом за виски, не смея ослушаться Стара. Когда я вернулась, у них вместо игры шло гулянье – Стар кончал уже опустошать коробку мячиков для пинг-понга, посылая их в Бриммера один за другим, а Бриммер отбивал их в сторону. Стар взял у меня бутылку и сел в кресло поодаль, хмурясь оттуда грозно и властительно. Он был бледен, до того прозрачен, что почти видно было, как алкоголь течет по жилам и смешивается с другой отравой – усталостью.

– В субботний вечер можно и покейфовать, – сказал он.

– Сомнительный кейф, – сказала я.

Стара явно одолевала эта тяга – уйти в изнеможение, в шизофреническую тьму.

– Сейчас я Бриммера буду бить, – объявил он через минуту. – Займусь этим лично.

– А не проще ли нанять кого-нибудь? – спросил Бриммер.

Я знаком попросила его молчать.

– Я не перекладываю на других грязную работу, – сказал Стар. – Разделаю вас под орех и отправлю вон из Калифорнии.

Он поднялся с кресла, но я остановила его, обхватив руками.

– Перестаньте сейчас же! О, какой вы нехороший.

– Вы уже на поводу у этого субъекта, – мрачно проговорил Стар. – Вся молодежь у него на поводу. Несмышленыши вы.

– Уходите, прошу вас, – сказала я Бриммеру.

Костюм у Стара был скользко-шелковистый, и он вдруг выскользнул из моих рук и пошел на Бриммера. Тот, пятясь, отступил за стол – со странным выражением на лице, которое я потом расшифровала так: «И только-то? Всему делу помеха – вот этот полубольной мозгляк?»

Стар надвинулся, взмахнул рукой. С минуту примерно Бриммер держал его левой на расстоянии от себя, а потом я отвернулась, не в силах дольше смотреть. Когда взглянула опять, Стар уже лег куда-то за теннисный стол, а Бриммер стоял и смотрел на него.

– Прошу вас, уходите, – сказала я.

– Ухожу. – Он все смотрел на Стара; я обошла стол. – Я всегда мечтал, чтобы на мой кулак напоролись десять миллионов долларов, но не предполагал, что выйдет таким образом.

Стар лежал без движения.

– Уйдите, пожалуйста, – сказала я.

– Не сердитесь… Я помогу…

– Нет. Уходите, прошу. Я не виню вас.

Он снова взглянул на лежащего, слегка устрашенный тем, как основательно усыпил его в какую-то долю секунды. И быстро пошел прочь по траве, а я присела на корточки, принялась тормошить Стара. Он очнулся, весь судорожно дернувшись, и вскочил на ноги.

– Где он? – воскликнул Стар.

– Кто? – спросила я наивным тоном.

– Американец. Какой тебя дьявол толкал за него выходить, дура несчастная?

– Он ушел, Монро. Я ни за кого не выходила.

Я усадила Стара в кресло.

– Он уже полчаса как ушел, – соврала я.

Раскиданные пинг-понговые мячики созвездием блестели из травы. Я открыла кран дождевателя, намочила платок и вернулась к Стару, но синяка на лице не видно было – должно быть, удар пришелся сбоку, в волосы. Стар отошел за деревья, и его стошнило там; я слышала, как он потом нагреб земли ногой, засыпал. Возвратился он посвежевший, но, прежде чем идти в дом, попросил чего-нибудь прополоскать рот, и я унесла виски и принесла бутылку с полосканием. Тем и кончилась его жалкая попытка напиться. Мне случалось наблюдать, как назюзюкиваются первокурсники, но по неумелости полнейшей, по отсутствию всякой вакхической искры Стар их бесспорно превзошел. Ему достались тошнота и шишки, и больше ничего.