из прекрасного далека, взирал с тоскою и любопытством, да, и вот теперь посреди этого мира я и застыл, как неискушенный чужеземец.
Из осторожности я прогуливался вдоль улицы, держась поближе к стенам домов, и повстречал в конце концов нескольких моих юных единоплеменников. Я остановился и попытался вступить с ними в беседу, но они ограничились тем, что оглядели меня сверкающими своими глазищами и отправились вприпрыжку дальше. «Легкомысленное юношество, – подумал я о них, – ты не знаешь, кто был тот, кто повстречался тебе на пути! – вот так великие умы проходят по свету, никем не узнанные и никем не замеченные. Но таков уж удел любого мудреца в нашей земной юдоли!» Ну что ж, рассчитывая найти большее участие в людях, я вспрыгнул на заметно выступающий выход из погреба и стал издавать приветливое и, как мне казалось, манящее мяуканье, но до чего же холодно и безучастно, с каким безразличием, едва взглянув на меня, все проходили мимо. Наконец я увидел хорошенького, беленького, кудрявого мальчугана, который глядел на меня дружелюбно и вскорости, пощелкивая пальцами, воскликнул: «Кис-кис!» – «Прекрасная душа, ты понимаешь меня», – подумал я, спрыгнул вниз и приблизился к нему, дружелюбно мурлыкая. Он стал гладить меня, но, когда я уже полагал, что могу всецело предаться приятному чувству наслаждения, зловредный мальчишка так ущипнул меня за хвост, что я взвыл от ужасающей боли. Вот это-то самое, видимо, и обрадовало до чрезвычайности этого юного, но коварного злодея, ибо он громко рассмеялся, крепко схватил меня и попытался повторить свой адский маневр. Тут мною овладела невероятная злость, и, воспламененный чувством мести, я выпустил когти и стал так царапать его руки и лицо, что он, завизжав, отпустил меня. Но в этот миг я услышал крики: «Тирас – Картуш – ату, ату его!» – И с громким тявканьем две собаки понеслись за мною вслед. Я бежал что есть духу, они настигали меня по пятам – нет, спасение было невозможно! – Невзвидев света от ужаса, я влетел в окно цокольного этажа, так что стекла зазвенели и несколько цветочных горшков, стоявших на подоконнике, с грохотом полетели в комнату. Женщина, работавшая за столом, вскочила с криком: «Глядите, что за отвратительная бестия!» – схватила палку и напустилась на меня. Но мои глаза, пылающие гневом, мои выпущенные когти, тот вопль отчаяния, который я испустил, – все это удержало ее от дальнейших действий; таким образом, как говорится в прославленной трагедии, палка, занесенная для удара, застыла в воздухе, и женщина тоже окаменела – явная фурия, несомненная злодейка, но безвольная и в полнейшем изнеможении!
В этот самый миг распахнулась дверь, и, приняв быстрое решение, я проскользнул между ног у входящего мужчины, безмерно счастливый тем, что выбрался из этого проклятого логова и вновь очутился на улице. Совершенно измученный, совершенно обессиленный, я наконец попал в некое уединенное местечко, где смог прилечь и немножко передохнуть.
Однако тут меня начал терзать отчаянный голод, и тогда лишь я вспомнил с глубокой печалью доброго маэстро Абрагама, с которым меня разлучила жестокая судьба. – Но как же вновь найти его?
Я печально осмотрелся и, не усмотрев решительно никакой возможности отыскать дорогу домой, внезапно прослезился, жгучая влага оросила мои глаза.
Впрочем, новая надежда озарила меня, когда на углу улицы я приметил молоденькую девицу: она сидела перед маленьким лотком, на котором разложены были аппетитнейшие булочки и колбаски. Я не спеша приблизился к ней, она улыбнулась мне, и чтобы сразу показать, что я юноша благовоспитанный, не чуждый галантных манер, изогнул спину дутой – много выше и куда обаятельней, чем когда бы то ни было прежде. Она уже не улыбалась, а хохотала во весь рот. «Наконец я нашел прекрасную душу, участливое сердечко! О небо, какой елей проливает это в мою уязвленную грудь!» – так подумалось мне, и я стащил вниз одну из колбас, но в тот же миг девица закричала в голос, и если бы меня настиг удар, который она намеревалась нанести мне здоровенным поленом, то едва ли мне пришлось бы еще когда-нибудь лакомиться той самой колбасой, которую я стащил в искреннем доверии к порядочности и доброжелательному человеколюбию этой особы, а также какими-либо иными колбасами!
Собрав остаток своих сил, я во всю прыть побежал от этой ведьмы, а она преследовала меня. Мне удалось ускользнуть от нее, и я наконец добрался до укромного места, где смог преспокойно съесть вышеупомянутую колбасу.
Подкрепившись этой нехитрой снедью, я повеселел, и так как к тому же солнышко грело мне шкуру, то я почувствовал, как все-таки хорошо жить на этой земле!
Однако, когда затем наступила холодная сырая ночь, когда я так и не нашел себе мягкого ложа, как у моего доброго маэстро, когда я, коченея от холода, стужи, вновь терзаемый голодом, проснулся на следующее утро, мною снова овладело чувство безутешности, граничащее с полным отчаянием.
«Таков, – (так высказал я вслух свои жалобы), – таков, стало быть, этот мир, в который ты так жаждал вступить, сойдя с родимой крыши? Мир, где ты уповал обрести добродетель и мудрость и нравственность высшего порядка!
О, эти бессердечные варвары! В чем состоит их сила, если не в побоях? В чем состоит их разум, если не в измывающейся издевке? В чем состоит все их существование, если не в завистливом преследовании чувствительных душ? О, прочь, прочь из этого мира, полного лицемерия и обмана! Заключи меня в свои прохладные объятья, о ты, сладостный, родимый отеческий подвал! О чердак! – печка, о уединение, которое радует меня, к которому болезненно стремится сердце мое!»
Мысль о моем жалком состоянии, моем безнадежном положении одолела меня. Я зажмурился и горестно заплакал.
И вдруг я услышал знакомый голос: «Мурр, Мурр – милый друг, откуда ты взялся? Что с тобой стряслось?»
Я открыл глаза – передо мной стоял юный пудель Понто!
Как ни обижен я был на Понто, все же его внезапное появление очень утешило меня. Я забыл о его несправедливом обращении со мной, рассказал ему, как все это со мной произошло, изъяснил ему, плача в три ручья, мое печальное и беспомощное положение и закончил тем, что меня терзает смертельный голод.
Вместо того чтобы, как я ожидал, выразить мне свое участие, юный Понто прегромко расхохотался.
– Разве ты, – сказал он потом, – не совершеннейший сумасброд, милейший Мурр? Сперва ты, чудак, садишься в коляску, к которой не имеешь ни малейшего отношения, потом ты засыпаешь, пугаешься, когда коляска трогается, выпрыгиваешь из нее прямо в уличную давку, чрезвычайно удивляешься, что тебя,
