— Нас укрывала ночь, — отвечал матрос своим глухим, рычащим голосом. Он не мог сказать, есть ли в лагере Дамана белые люди. Зачем бы им там быть? Потом неожиданно у их лодки появился челнок раджи и его сестры. Раджа Хассим шепотом приказал им сейчас же ехать на бриг и сообщить туану, что они видели. Он сказал также, что скоро приедет сам и привезет новости. Они повиновались, ибо раджа, как мы все знаем, вполне осведомлен насчет планов туана.
— Довольно, — вдруг воскликнул Лингард.
Матрос с минуту смотрел на него и потом отошел, не говоря ни слова. Лингард сердито глядел ему вслед. В мире появилась какая-то новая сила, завладевшая человеческой речью, сообщавшая ей иронию, вставлявшая мрачные намеки. Слова матроса насчет человека, «вполне осведомленного о его планах», взволновали Лингарда и заставили его нахмуриться. Он понял, что теперь он и сам не уверен в своих планах и вряд ли когда-нибудь обретет свою прежнюю уверенность. Новая сила опутала своими чарами не только слова говоривших с ним, но и события, и окружающих его людей, и руководившие им мысли, и владевшие им чувства. Все они оставались тем же, чем были, — внешней поверхностью жизни, на которой свободная, побеждающая воля человека пролагала путь. Еще вчера всех их можно было легко различать, побеждать и презирать, но теперь другая сила, пришедшая в мир, погрузила их во мрак, подчинила какой-то темной, неисповедимой цели.
II
С некоторым усилием овладев собой, Лингард приказал погасить на бриге все огни. Теперь, когда экипаж яхты был весь перевезен, темнота представлялась во всех отношениях полезной. Приказ свой Лингард отдал инстинктивно, так как чувствовал, что при данных обстоятельствах это была наиболее целесообразная мера. Мысли его были прикованы к каюте брига, где дожидалась женщина. Он провел рукой по глазам, как бы приготовляясь к могучему душевному усилию. Вокруг него раздавались возбужденные голоса белых, которых еще утром он так страстно хотел перетащить к себе. Сейчас они были у него; но случай, неудача, дурацкое упорство разрушили его планы. Ему надо пойти переговорить с миссис Треверс. Эта перспектива смущала его. Он не принадлежал к числу людей, умеющих излагать свои мысли. Высказаться начистоту было для него гигантской задачей, требующей отчаянных усилий. «Я должен переговорить с ней начистоту», — прошептал он про себя. Он не был уверен ни в себе, ни в ней. Он не был уверен ни в ком и ни в чем, но он отчетливо сознавал, что ему хочется взглянуть на нее.
Когда он направился к двери каюты, оба факела погасли, и черный свод ночи, отдаляемый до сих пор огнями, упал вниз и окутал тьмой всю палубу. Послышался тревожный гул голосов.
— Алло! — окликали друг друга приехавшие матросы. — Ни зги не видать. Ну а теперь что будет? — настойчиво спрашивал чей-то голос. — Надо еще чего-нибудь ждать.
Лингард, уже подошедший к двери каюты, остановился и слушал, точно дожидаясь, что ему подскажут удачную мысль.
— Чем ты недоволен? Ты лучше благодари судьбу, — говорил кто-то.
— Да, на сегодняшнюю ночь все это очень хорошо, — начал голос.
— Ну и чего же ворчать? — убеждал другой. — Бог даст, вес доберемся домой.
— Я в этом не очень-то уверен. Второй помощник говорит…
— Мало ли что он там говорит. Капитан этого брига нас выручит. Жена хозяина с ним поговорит, а деньги, ты знаешь — все.
Голоса приближались и раздавались ясно, совсем близко от Лингарда.
— Ну а если эти дикари дожгут яхту? Им ведь никто не может помешать.
— Ну и пусть поджигают. Мы сможем уехать и на этом бриге. Бриг хороший: есть и пушки, и все. Домой на нем вполне доберемся. А ты что скажешь, Джон?
— Ничего не скажу. Мне все равно, — отозвался третий голос, тихий и спокойный.
— Значит, тебе все равно — ко дну ли идти или домой ехать? Не ври, пожалуйста!
— По-моему, мы все рано или поздно пойдем ко дну. А как — это неважно.
— Уф! Ты бы и на клоуна в цирке и то тоску нагнал. Что скажет моя миссис, если я не вернусь?
— Выйдет замуж за другого — вот и все. Дураков много.
В наступившем молчании раздался спокойный, невеселый смех. Лингард, держась за ручку двери, стоял на месте. Кто-то заворчал:
— Я терпеть не могу, когда меня ночью перевозят на чужой корабль. Где у них тут пресная вода? У этих глупых негров ничего толком не разберешь. На нас тут смотрят, как на скот. Видно, нам долго придется валяться на этой палубе.
Первый голос неподалеку от Лингарда осторожно заговорил:
— Довольно странно, что этот бриг пришел сюда нежданно — негаданно. И капитан его — что это за птица?
— Это один из тех шкиперов, что шатаются всюду, куда придется. Бриг, кажется, принадлежит ему. Он ездит и глядит, не подвернется ли что под руку. Мой шурин много лет служил на военном судне в этих морях и порассказал мне, какие вещи творятся в этих проклятых местах. Может быть, он и врал. Ведь матросы военных судов любят рассказывать небылицы. А на этого шкипера мне наплевать. Пусть себе делает, что хочет, а нам думать о нем нечего. Когда мы отсюда выберемся, мы его, наверное, ни разу и не увидим.
— А сможет ли он помочь хозяину? — опять спросил первый голос.
— Не знаю, сможет ли он, но что мы ничего не можем сделать, это я знаю. Может быть, хозяин сейчас уже валяется где — нибудь с раздробленной башкой. Говорят, здешние дикари на этот счет мастера. А мне хозяина жаль.
— Конечно, жаль, — одобрительно подхватил другой.
— Может быть, он не приготовился к смерти, бедняга, — начал опять рассудительный голос.
Послышался вздох.
— Если для него можно что-нибудь сделать, его жена все наладит с этим шкипером. С божьей помощью, он, может быть, ей и окажет услугу.
Лингард повернул дверную ручку, вошел и захлопнул за собою дверь.
— Я к вашим услугам, — проговорил он после некоторого молчания, устремив взгляд на миссис Треверс.
Висячая лампа ярко освещала каюту. Миссис Треверс сбросила капюшон. Свет, заливавший маленькое помещение, окутывал ее, прижимался к ней, словно являясь частью ее самой. На ее лице не было тени: сверкающее, непроницаемое, оно было как бы заперто на замок от всех внешних впечатлений.
В бессознательном восторге Лингард смотрел на это видение, такое поражающее, такое непонятное, словно вдруг пришедшее в его жизнь из каких-то неведомых миров. Нельзя было угадать ее мысли, узнать ее чувства, понять ее горе и радости. Но она знала все, что было у него на сердце. Он сам все рассказал ей, побуждаемый внезапным порывом, полный отчаяния, нелепой надежды, непостижимого доверия. Он сказал то, чего никому не говорил на земле; только самому себе он, может быть, не раз говорил об этом, но менее ясно, без слов. Он говорил ей, а она молча слушала. Она слушала, склонясь через поручень, пока наконец ее дыхание не коснулось его лба. Лингард вспомнил все это и испытал на минуту чувство гордого полета и невыразимой печали. Он сделал над собой усилие и снова заговорил:
— Вы слышали, что я сказал? Вот я здесь, пришел.
— А каких слов вы от меня ждете? — спросила она. — Разве нужно и разве можно что-нибудь сказать?
— Нет, — отвечал он. — Главное уже сказано. Я знаю, чего вы от меня ждете. Вы ждете всего.
— Да, всего, — повторила она, помолчала и тихо прибавила: — И это самое меньшее.
Лингард задумался.
— Удивительно, до чего я не люблю этого человека, — размышлял он вполголоса.
— Вспомните, что эти двое людей ни в чем не виноваты, начала миссис Треверс, немного наклонившись вперед.
— Я тоже не виноват. Да и вообще во всем мире никто не виноват. Видали вы когда-нибудь виноватого мужчину или ви новатую женщину? И все-таки им приходится нести свою судь бу.
— Я надеюсь на ваше благородство, — сказала миссис Тре вере.
— В отношении вас?
— Ну, хотя бы в отношении меня. Да, если хотите — только в отношении меня.
— Только в отношении вас! Но ведь вы все знаете! — голос Лингарда упал. — Вы хотите себе счастья.
Она сделала нетерпеливое движение, и рука ее, лежавшая на столе, конвульсивно съежилась.
— Я хочу, чтобы мне вернули мужа, — резко проговорила она.
— Да, да. Я именно это и хотел сказать, — пробормотал Лин гард со странной мягкостью.
Миссис Треверс пытливо взглянула на него. Его душевная простота, его могучая фигура невольно покоряли. Он не был посредственным человеком. Все, что угодно, но только не посредственным человеком. Очарование беззаконности окутывало его всего, подобно небу, окутывающему безграничный океан. Он был одинок, опасен, романтичен. В нем таились преступления, самозабвение, ненужность, преданность и безумное увлечение идеей. Ей пришло в голову, что из всех людей этого одного она знает лучше всех и в то же время не могла бы угадать, что он сделает или скажет через минуту.
— Вы подарили мне ваше доверие, — отчетливо проговорила миссис Треверс, — Теперь я хочу, чтобы вы дали мне жизнь этих двух людей, которых вы не знаете, которых вы забудете завтра. Это можно сделать, и это должно сделать. Вы не можете отказать мне в этом. — Она ждала.
