– Ах, сударь, неужели вам неизвестно, насколько опасно развивать в женщине вкус к пению, обрекая ее при этом на жизнь в четырех стенах?.. Недостает только, чтобы вы кормили ее бараниной и поили водой!
– Моя жена питается исключительным белым мясом птицы, что же до ее времяпрепровождения, то будьте покойны: за концертом следует бал, за представлением в Итальянской опере – раут! Благодаря этому целых полгода супруга моя ложится спать не раньше двух часов ночи. Ах, сударь, какие неисчислимые выгоды таят в себе эти поздние возвращения домой! Прежде всего каждая увеселительная поездка – не что иное, как мой подарок жене, лишнее доказательство моей предупредительности. Таким образом, мне удается, не говоря ни слова, убедить ее, что с шести вечера, когда мы обедаем и она наряжается, чтобы ехать на бал или в театр, до одиннадцати утра, когда мы встаем, жизнь ее – сплошная цепь забав и удовольствий.
– Ах, сударь, как, должно быть, благодарна она вам за столь наполненное существование!..
– Опасность для меня могут представлять лишь оставшиеся три часа; но ведь ей нужно разучить сонату, повторить арию!.. А разве не могу я предложить ей поехать на прогулку в Булонский лес, опробовать новую коляску, отдать визит и проч.? И это еще не все. Прекраснейшее украшение женщины – изысканная опрятность, и сколько бы времени ни уделяла она своей внешности, старания ее не могут показаться ни излишними, ни смешными; итак, прекраснейшие мгновения дня улетают, пока жена моя занимается своим туалетом.
– Я открою вам один секрет! Вы это заслужили! – вскричал я. – Так вот, сударь, вы сумеете занять ее в течение еще четырех часов ежедневно, если обучите искусству, неведомому изысканнейшим из нынешних модниц… Исчислите госпоже де В*** изумительные предосторожности, изобретенные роскошной, истинно восточной фантазией римских дам, назовите ей рабынь, к услугам которых прибегала в бане императрица Поппея: Unctores, Fricatores, Alipilarili, Dropacistae, Paratiltriae, Picatrices, Tractatrices[19], наконец, те, что вытирают тело лебединым пухом, да мало ли еще кто!.. Расскажите ей обо всей этой толпе рабынь, перечень которых приводит Мирабо в своей «Erotika Biblion». Пока она будет искать замену всей этой веренице, вы сможете оставаться совершенно покойны относительно ее времяпрепровождения, а заодно не без приятности узрите восхитительные плоды, какие приносит следование системе прославленных римлянок, чьи волосы все до единого были мастерски уложены и благоухали росной свежестью, а кровь обновлялась едва ли не ежедневно благодаря мирре и льну, волнам и цветам, а также музыке, исполненной бесконечного сладострастия.
– Да-да, сударь, – подхватил счастливый супруг, все больше и больше распаляясь, – а что вы скажете насчет заботы о здоровье? Я дорожу здоровьем жены, тревожусь о нем – это дает мне полное право запретить ей выходить из дома в дурную погоду; значит, добрую четверть года я могу чувствовать себя в безопасности. Вдобавок с моей легкой руки у нас завелся прекрасный обычай: тот, кто уходит из дома, должен непременно зайти к тому, кто остается, нежно поцеловать его и уведомить: «Ангел мой, я ухожу!» Наконец, я позаботился о том, чтобы и в будущем моя жена оставалась вечно прикована к дому, как часовой к будке!.. Я внушил ей безмерное почтение к священному долгу материнства.
– Переча ей? – осведомился я.
– Совершенно верно, – согласился он со смехом. – Я стал убеждать ее, что женщина не способна выезжать в свет, вести дом, следовать всем прихотям моды и любимого мужа и в придачу ко всему этому воспитывать детей… Она отвечала, что, по примеру Катона, который помогал кормилице пеленать великого Помпея, она никому не доверит кропотливые попечения о податливых умах и нежных тельцах крохотных существ, воспитание которых следует начинать с самого нежного возраста. Вы без труда поймете, сударь, что моя брачная дипломатия не принесла бы больших успехов, если бы, заперев жену в темницу, я не прибегал бы к невинным ухищрениям макиавеллизма, а именно, не напоминал бы ей поминутно о том, что она вольна поступать, как ей вздумается, и не спрашивал бы всегда и обо всем ее мнения. Поскольку жена моя – женщина неглупая, мне стоит немалого труда убедить ее, будто она – самая свободная женщина в Париже; заметьте, что, навевая ей эту иллюзию, я тщательно стараюсь избежать тех политических нелепостей, какие так часто вырываются из уст наших министров.
– Я понимаю, что вы имеете в виду, – сказал я. – Желая тайком лишить вашу жену одного из прав, дарованных ей хартией, вы принимаете вид кроткий и степенный, прячете кинжал среди роз и, аккуратно вонзая его в сердце, спрашиваете самым дружеским тоном: «Ангел мой, тебе не больно?» А она, точь-в-точь как вежливый человек, которому только что отдавили ногу, отвечает: «Нет-нет, что ты, совсем наоборот!»
Собеседник мой не смог сдержать улыбки и сказал:
– Не находите ли вы, что в день Страшного суда моя жена премного удивится?
– Боюсь, как бы не оказалось, что вы удивитесь еще сильнее, – отвечал я.
Ревнивец нахмурился, но его лицо просветлело, лишь только я добавил:
– Я благодарен судьбе за то, что она доставила мне удовольствие познакомиться с вами, сударь. Сам я наверняка не сумел бы развить так обстоятельно многие близкие нам обоим идеи. Поэтому я прошу у вас позволения предать нашу беседу гласности. Там, где мы с вами видим высшие политические соображения, другие, быть может, усмотрят более или менее пикантные шутки, и я прослыву ловкачом в глазах сторонников обеих партий…
Я осыпал виконта, первого образцового супруга, какого мне довелось повстречать, благодарностями, и он еще раз провел меня по своему безукоризненно устроенному дому.
Я уже хотел проститься, когда виконт отворил дверь маленького будуара и пригласил меня заглянуть туда; вид его, казалось, говорил:
– Возможно ли утаить здесь хоть что-нибудь от моего взора?
Я отвечал на этот немой вопрос кивком головы, каким гости отметают сомнения хозяев в качестве поданных на стол блюд.
– Вся моя система, – прошептал мне виконт, – выросла из короткой фразы, которую произнес Наполеон на заседании Государственного совета, где присутствовал мой отец. Обсуждался вопрос о разводе. «В супружеских изменах виноваты удобные диваны», – воскликнул в тот день Наполеон. Я учел эту мысль и постарался превратить сообщников в шпионов, – прибавил виконт, указывая на диван, покрытый казимиром чайного цвета; подушки на нем были слегка примяты. – Видите, – продолжал мой собеседник, – я с первого взгляда могу определить, что у жены разболелась голова и она прилегла отдохнуть…
Мы подошли к роковому дивану поближе и увидели на нем что-то
Едва заметное, из лабиринта фей,
Из тайного святилища Киприды, —
То, чем был так пленен властитель прошлых дней,
Как говорят, видавший виды, —
Что в рыцарство возвел предмет забавный сей
И Орден учредил, чьи правила так строги,
Что быть в его рядах достойны только боги,
причем штучек этих на диване виднелось целых четыре и прихотливый их узор недвусмысленно складывался в слово ОСЕЛ.
– В моем доме ни у кого нет темных волос! – вскричал муж, бледнея.
Чтобы не расхохотаться ему в лицо, я немедленно ретировался.
– Это человек конченый!.. – сказал я самому себе. – Все преграды, которые он воздвигнул перед своей женой, лишь обострили вкушаемые ею наслаждения.
Вывод этот меня опечалил. Случай с виконтом де В*** опроверг три важнейших моих Размышления и поколебал самые основания моей книги, притязавшей на кафолическую непогрешимость. Я с радостью заплатил бы за супружескую верность виконтессы де В*** сумму, которую многие мужчины охотно отдали бы за то, чтобы купить ее неверность. Но мне не суждено было лишиться этих денег.
Три дня спустя я встретил докладчика Государственного совета в фойе Итальянской оперы. Завидев меня, он поспешил ко мне навстречу. Движимый некоей целомудренной робостью, я попытался уклониться от разговора, но он, взяв меня под руку, сказал вполголоса:
– Ах! я провел три дня в ужасных мучениях!.. К счастью, теперь у меня есть все основания полагать, что жена моя невинна, как только что окрещенный младенец…
– Вероятно, вы не напрасно уверяли меня, что госпожа виконтесса чрезвычайно умна… – отвечал я ему с безжалостным простодушием.
– О, нынче вечером я охотно прощу вам эту шутку; ведь не далее как сегодня утром я получил неопровержимые доказательства верности моей жены. Я поднялся спозаранку, чтобы закончить срочную работу… Рассеянно взглянув в сад, я внезапно увидел лакея одного генерала, живущего по соседству; лакей перелезал через забор, а горничная моей жены придерживала за ошейник собаку, давая любезнику возможность удалиться. Я схватил лорнет, взглянул на мерзавца: волосы черные как смоль! Ах! Никогда еще вид живого существа не доставлял мне такой радости!.. Впрочем, можете не сомневаться, к вечеру забор был переделан. Так что, сударь, – продолжал он, – если женитесь, посадите собаку на цепь, а верхушку забора усыпьте бутылочными осколками…
