– Заметила ли госпожа виконтесса вашу тревогу?.. – осведомился я.
– За кого вы меня принимаете? – отвечал он, пожав плечами. – Никогда в жизни я не был так весел.
– Вы неведомый миру гений! – воскликнул я. – И вы не…
Он не дал мне договорить, ибо заметил, что один из его друзей того и гляди подойдет поздороваться с виконтессой.
Можно ли что-нибудь добавить к нашему разговору с виконтом, не рискуя наскучить читателю нудными перепевами одних и тех же мыслей? Человек умный поймет нас с полуслова. Впрочем, главный итог безрадостен: помните, мужья, что счастье ваше висит на волоске.
Размышление XVII
Теория кровати
Время близилось к семи вечера. Великие мужи сидели в академических креслах, расставленных полукругом перед широким камином, и созерцали печально горевший каменный уголь – вечный символ предмета их возвышенных споров. Взглянув на серьезные, но притом исполненные страсти лица всех членов этого собрания, нетрудно было догадаться, что их заботят жизнь, благосостояние и счастье им подобных. Ничто не обязывало их браться за решение столь важных вопросов – ничто, кроме голоса их собственной совести, однако в отличие от загадочных древних судей они воплощали интересы сословия куда более многочисленного, нежели короли или даже народы, они говорили от имени страстей и отстаивали счастье потомков, чья череда бесконечна.
Внук прославленного Буля сидел перед круглым столом, на котором покоилось мастерски исполненное вещественное доказательство; я, жалкий секретарь, вооружился пером, готовый вести протокол заседания.
– Господа, – произнес один из старцев, – первый вопрос, подлежащий нашему рассмотрению, четко изложен в письме, которое отправила некогда принцесса Палатинская, вдова брата Людовика Четырнадцатого и мать регента, принцессе Уэльской Каролине фон Аншпах. Письмо гласило:
«Испанская королева знает надежное средство заставить мужа повиноваться своей воле. Король набожен; начни он ласкать женщину, с которой не обвенчан, он счел бы себя проклятым, а между тем сей государь от природы весьма пылок. Благодаря этому королева добивается от него всего, чего пожелает. Она велела приделать к кровати своего супруга колесики. Стоит королю в чем-нибудь отказать королеве, как она отталкивает его ложе от своего. Если же король исполняет все желания супруги, то получает позволение подъехать поближе и перебраться из своей кровати на ее ложе, что доставляет ему величайшее наслаждение, ибо он в высшей степени склонен к…» Не стану продолжать, господа, ибо целомудренная прямота немецкой принцессы могла бы показаться вам безнравственной. Следует ли предусмотрительным мужьям спать в кровати на колесиках?.. Вот вопрос, который нам предстоит разрешить.
В ответ прозвучало единодушное «нет». Мне было приказано занести в журнал заседания резолюцию о том, что двум супругам, имеющим общую спальню, но раздельные постели, не следует ставить свои кровати на колесики.
– Впрочем, – уточнил один из почтенных мудрецов, – данное замечание никоим образом не предрешает нашего мнения о наилучшем способе устроить супружескую спальню.
Председатель передал мне элегантно переплетенный том – первое издание писем госпожи Шарлотты Елизаветы Баварской, вдовы единственного брата Людовика XIV, вышедшее в 1788 году, и, пока я переписывал процитированные оратором слова, продолжал:
– Однако, господа, вы, вероятно, получили в письменном виде наш второй вопрос.
– Прошу слова, – тотчас вскричал самый молодой ревнивец. Председатель, утвердительно кивнув, опустился в кресло.
– Сударь, – сказал молодой супруг, – достаточно ли мы подготовлены для обсуждения такого важного предмета, как почти повсеместная нескромность кроватей? Разве тут дело исключительно в промахах краснодеревщиков? Что до меня, я убежден, что данный вопрос затрагивает самые основания человеческого ума. Тайны зачатия, господа, по-прежнему скрываются во мраке, который современная наука рассеяла лишь отчасти. Мы не знаем, в какой мере внешние обстоятельства влияют на микроскопические существа, открытием которых человечество обязано бесконечному терпению таких ученых, как Хилл, Бейкер, Жобло, Эйхорн, Глайхен, Спалланцани, Мюллер и, наконец, господин Бори де Сен-Венсан. Чрезвычайно важна также музыкальная сторона проблемы, для разрешения которой я недавно запросил в Италии некоторые сведения об общих принципах устройства кроватей в тамошних краях… Вскоре мы узнаем, снабжены ли они карнизами для занавесей, винтами, колесиками, страдает ли изъянами их конструкция и не связано ли врожденное чувство гармонии, отличающее итальянцев, с сухостью выжженного солнцем дерева, из которого изготовляется обычно итальянское ложе… По вышеизложенным причинам я требую отложить рассмотрение интересующего нас вопроса.
– Но разве мы собрались здесь, чтобы рассуждать о музыке?.. – воскликнул, резко поднявшись, некий джентльмен с запада. – Нас интересуют в первую голову нравы, а потому сильнее всех прочих нас должны волновать вопросы морали…
– Тем не менее, – сказал один из самых влиятельных членов собрания, – я полагаю, господа, что мы не вправе пренебречь мнением первого оратора. Забавнейший из философов и философичнейший из забавников прошлого столетия, Стерн, сетовал на то небрежение, с каким относятся люди к изготовлению себе подобных. «Какой позор! – восклицал он. – Тот, кто копирует божественный облик человека, удостаивается венков и рукоплесканий, а тот, кто изготовляет сам оригинал, с которого пишутся копии, не получает иной награды, кроме собственного творения!..» Не стоит ли заняться улучшением человеческой породы вместо того, чтобы улучшать породу лошадей? Господа, недавно я побывал проездом в маленьком городке близ Орлеана, все население которого составляют хмурые, печальные горбуны – истинные дети беды… Так вот, продолжая первого оратора, замечу, что кровати в этом городке ужасны, а спальни обставлены отвратительно… Неужели вы полагаете, господа, что наши жизненные духи могут соответствовать нашим идеям, если вместо пения ангелов небесных слух наш поражают пронзительные звуки самых несносных, докучных и отвратительных земных мелодий? Быть может, появлением на свет прекрасных гениев, делающих честь человечеству, мы обязаны кроватям, которые прочно стоят на земле, что же до буянов, затеявших французскую революцию, они, скорее всего, были зачаты на кроватях шатких и ненадежных; со своей стороны, жители Востока отменно красивы благодаря совершенно особому способу устраивать брачное ложе… Я подаю голос за перенос обсуждения.
Почтенный джентльмен сел.
Тут поднялся член секты методистов.
– К чему медлить? – воскликнул он. – Нам нет дела ни до улучшения породы, ни до усовершенствования оригиналов. Мы защищаем интересы ревнивых супругов и священные принципы нравственности. Разве вам не известно, что шум, на который вы жалуетесь, страшит преступную супругу больше, чем громкий трубный глас, возвещающий начало Страшного суда?.. Неужели вы забыли, что, не раздавайся кое-где этот жалобный скрип, мужьям ни за что не удалось бы выиграть ни одного процесса по обвинению в преступной связи? Призываю вас, господа, вспомните разводы милорда Эбергевени, виконта Болингброка, покойной королевы, Элизы Дрейпер, госпожи Харрис, наконец, все прочие судебные разбирательства, протоколы которых опубликованы в двадцати томах, выпущенных господином… (Секретарь не расслышал имени английского издателя.)
Заседание было решено отложить. Самый юный ревнивец предложил учредить премию за лучшее рассуждение в ответ на вопрос, затронутый Стерном; начали собирать деньги, однако после заседания в шляпе председателя оказалось всего восемнадцать шиллингов.
Протокол заседания этого недавно основанного лондонского общества, задавшегося целью усовершенствовать нравственность и брак и сделавшегося предметом насмешек лорда Байрона, мы получили от почтенного В. Хавкинса, эсквайра, приходящегося двоюродным братом прославленному капитану Клаттербаку.
Приведенный нами фрагмент может пролить свет на кое-какие неясности, содержащиеся по сей день в теории кровати и касающиеся конструкции супружеского ложа.
Однако мы находим, что английское собрание уделило этому преюдициальному вопросу чересчур большое внимание. Очень вероятно, что у человека, выбирающего себе ложе, столько же оснований быть россинистом, сколько и прочнистом, но проблема эта либо выше, либо ниже нашего понимания, во всяком случае, разрешить ее мы не в силах. Вслед за Лоренсом Стерном мы полагаем, что скудость физиологических наблюдений, касающихся искусства рожать красивых детей, составляет позор европейской цивилизации, делиться же с читателями нашими размышлениями о сем предмете мы остережемся, ибо ханжеский язык столь мало пригоден к их изложению, что мы рискуем быть дурно поняты либо дурно приняты. По причине подобного высокомерия в нашей книге будет вечно зиять пробел, зато мы получим приятную возможность завещать еще одну тему потомкам, которых, не скупясь, одаряем всем тем, за что не беремся сами, выказывая своего рода отрицательную щедрость в назидание всем, у кого, по их словам, идеи не переводятся.
