— Не беда, пошли, — отозвался Клайв, и оба мальчика исчезли, оставив троих джентльменов за беседой — вернее, мы только слушали, а разглагольствовал один Ханимен, распространяясь, с присущим ему красноречием, о прелестях погоды, о тяготах духовного сана, о высокой чести, какую оказал ему полковник своим визитом, и о всем таком прочем.
Вскоре Клайв спустился к нам, но уже один. Он был очень взволнован.
— И вы еще толкуете о моих рисунках, сэр, — сказал он отцу. — Посмотрели бы вы, как рисует Джей Джей! Да ведь он гений, ей-богу! Чудесные рисунки, сэр! Смотришь — и словно читаешь "Тысячу и одну ночь", — только в картинках. Вот Шехеразада рассказывает сказки, а султан сидит на своем ложе и слушает вместе с этой — как ее? — Динарзадой. До чего же свирепый старик! Так сразу и видно, что он уже срубил головы нескольким своим женам. Понять не могу, откуда Джей Джей все это берет. Конечно, я лучше него рисую собак и лошадей, но ведь я рисую только то, что вижу. Или он видит то, чего мы не видим? Да, папа, решено: я буду художником, больше никем. — И он принимается рисовать своих собак и лошадей тут же за дядиным столом, вокруг которого сидят старшие.
— Мы там, наверху, договорились с Джей Джеем, — продолжал Клайв, не переставая чертить пером, — что снимем вместе мастерскую, а возможно, и поедем за границу. Вот будет весело, правда, папа?
— Милейший Клайв, — сказал мистер Ханимен тоном кротким и назидательным, — в обществе есть некоторые различия, и нам о них следует помнить. Ведь не думаешь же ты стать профессиональным художником? Это ремесло годится для твоего юного протеже, но не для тебя…
— Не для меня?! — вскричал Клайв. — Не такая уж мы знать, по-моему, и потом, все равно, я считаю, что живописец нисколько не хуже стряпчего, врача или даже солдата. В "Жизнеописании доктора Джонсона", которое всегда читает мой отец, мне больше всего нравится то место, где написано про сэра Джошуа Рейнольдса. Уж он-то настоящий джентльмен изо всех, о ком говорится в книге. Вот если бы мне написать такую картину, как портрет-лорда Хитфилда, что висит в Национальной галерее. И что? Написать такую картину больше чести, чем участвовать в Гибралтарском сражении. А его "Три грации", — разве они не восхитительны? А "Кардинал Бофорт" в Дуличе?! Я смотреть на него боюсь, такой он страшный. Нет, Рейнольде был молодец! А Рубенс чем плох? Он был послом и кавалером ордена Бани. И Ван-Дейк тоже. А Тициан, а Рафаэль, а Веласкес? Они все были настоящие джентльмены, — попробуйте-ка сыскать лучше, дядя Чарльз!
— Я отнюдь не хотел сказать, что живопись — неблагородное дело, — возразил его дядюшка, — но в обществе принято считать другие профессии более солидными. И я полагал, что сын полковника Ньюкома…
— Сын полковника Ньюкома будет следовать своему призванию, — вмешался отец. — Джентльмену приличествует любое занятие, если только оно не бесчестно. Пусть бы даже он вздумал стать скрипачом, — понимаете, скрипачом! — я и тогда бы не стал возражать.
— И чудного же малого видели мы там, наверху! — восклицает Клайв, отрываясь от рисунка. — Он расхаживал взад-вперед по площадке в одном халате, надетом чуть ли не на голое тело; в одной руке тарелка, а в другой — свиная отбивная, которую он ел на ходу. Вот этак, видите, — и Клайв нарисовал какую-то фигуру. — И что бы вы думали, сэр! Оказывается, он был в "Музыкальной пещере" в тот вечер, когда вы так разгневались на капитана Костигана. Он меня сразу признал и говорит: "Ваш батюшка, сэр, вел себя, как джентльмен, как христианин и человек чести. Maxima debetr pero reverentia [38]. Засвидетельствуйте ему мое почтение. Я не знаю его высокочтимого имени, — так и сказал "высокочтимого", — прыснул со смеху Клайв, — но скажите ему, что я сирота, нахожусь в стесненных обстоятельствах, — это собственные его слова, — и очень хочу, чтобы он взял надо мной опеку".
По тому, как мальчик надувал щеки и старался говорить басовитым, громким голосом, я сразу понял, что он изображает не кого иного, как Фреда Бейхема.
— Значит, вот где обитает "Красный корсар"! — вскричал мистер Пенденнис. — Наконец-то сыскался!
— Он временами тут появляется, — небрежно бросил мистер Ханимен. — Здешний хозяин был дворецким, а хозяйка экономкой его отца — Бейхема, из тех Бейхемов, одного из древнейших семейств Европы. А сам мистер Фредерик Бейхем, тот весьма эксцентричный субъект, о котором вы говорите, учился у дражайшего моего батюшки в счастливые дни нашей жизни в Борхембери.
Не успел он договорить, как в дверь постучали, и, не дожидаясь приглашения, к нам ввалился мистер Фредерик Бейхем, облаченный в свой излюбленный экстравагантный костюм. В те дни мы носили стоячие воротнички и широкие галстуки и лишь немногие оригиналы и поэты отваживались ходить "а-ля Байрон" — с отложным воротником. Бейхем же повязывал шею только узкой лентой, так что его буйные рыжие бакенбарды свободно вились по обеим сторонам его мощного подбородка. Сегодня на нем был черный сюртук и большая широкополая шляпа, делавшая его несколько похожим на сектантского проповедника. А порой его можно было встретить в зеленой куртке с голубым шарфом на шее, точно он был кучером или завсегдатаем скачек.
— Я узнал от хозяйского сына, что вы — полковник Ньюком, — объявил он с невероятной серьезностью. — Мне недавно довелось быть с вами в одном месте, сэр. Я искал там отдохновения после целого дня литературных трудов, весьма меня утомивших, и оказался свидетелем сцены, каковая делает вам великую честь, сэр. Не ведая, кто вы, я несколько легкомысленно говорил об этом с вашим сыном — этим юношей ingeimi vlts ingeniqe pdoris [39]. Мое почтение, Пенденнис! И я решил, сэр, спуститься и принести извинения, на тот случай, если сказал что-нибудь, что могло задеть джентльмена, коего сам считал правым. Пенденнис, конечно, помнит, как я во всеуслышанье объявил об этом после вашего ухода.
Пенденнис глядел с удивлением, точно желая сказать, что не помнит.
— Забыли, Пенденнис? Так обычно и бывает, сэр: ушел с пирушки и наутро ничего не помнишь! Вы были правы, что отказались посещать это заведение. Нам же, служителям общества, частенько приходится подкреплять свои силы в часы, когда счастливые смертные вкушают сладкий сон.
— А какова ваша профессия, мистер Бейхем? — спросил довольно сурово полковник: индийскому джентльмену в словах Бейхема почудилась насмешка, а этого он не терпел. В жизни не сказав никому худого слова, он готов был вспылить при одной мысли, что кто-то с ним вольничает.
— Стряпчий без клиентуры, литератор, коему редко удается сбыть с рук свои творения, джентльмен, незаслуженно, а может, и заслуженно, отвергнутый родней, сэр. Зарабатываю, чем придется. В тот вечер я читал в Хэкпи, в зале "Партепоней" лекцию о достоинствах некоторых наших юмористов. Публики собралось немного, но, возможно, большего моя лекция и не стоила. Домой я возвращался пешком, уже за полночь, и, зайдя в кабачок подкрепиться яйцом и кружкой пива, оказался свидетелем сцены, делающей вам великую честь. Что это? Никак карикатура на меня?.. — Он взял в руки рисунок, над которым трудился Клайв. — Я ценю смешное, даже если задевают меня самого, и умею посмеяться всякой чистосердечной шутке.
Слова эти вполне умиротворили нашего честного полковника.
— Можете не сомневаться, мистер Бейхем, что наш шутник не способен обидеть ни вас, ни кого другого. Этот мошенник нарисовал и меня, родного отца, и я послал рисунок майору Хоббсу, который замещает меня в полку. Сам Чиннери не добился бы большего сходства, сэр. Он изображает меня и пешим и конным; рисует и моего приятеля — мистера Бинни, с которым мы вместе живем. Дома у меня целая пачка его рисунков, и если вы окажете нам честь отобедать нынче со мной и этими джентльменами, то сами убедитесь, что не на вас одного он рисует карикатуры.
— Я только что перекусил у себя наверху, сэр. Я человек умеренных потребностей и, когда надо, умею жите по-спартански, но ради такой хорошей компании готов снова взяться за вилку и нож. Ничего, что я в дорожном; платье? Я… сейчас живу в деревне, а здесь держу комнату! только на те случаи, когда наезжаю в столицу.
Когда Ханимен собрался, полковник, который питал великое почтение к церкви и ни за что не хотел пройти в дверь раньше священника, вышел из комнаты с ним об руку, так что мистер Пенденнис оказался в обществе Бей-хема. По Хилл-стрит и Беркли-сквер они шли прямиком, но на Хей-Хилл мистер Бейхем вдруг круто взял лево руля и увлек спутника в лабиринт проходов между конюшнями, так что они долго кружили, прежде чем выбрались на Клиффорд-стрит, куда и лежал их путь. Бейхем намекнул Пенденнису, что не худо бы нанять кеб, но тот наотрез отказался: честно говоря, ему любопытно было узнать, какой курс изберет его чудаковатый спутник.
— Человеку с вашим житейским опытом, — проворчал Бейхем, — незачем объяснять, почему иногда приходится обходить стороной Бонд-стрит. Меня мутит от одного запаха трюфиттовой помады. Скажите, Пенденнис, этот индийский воин богат, как раджа? А как вы думаете, не мог бы он устроить меня на службу в Ост-Индскую компанию? Я бы охотно поступил на какое-нибудь порядочное место, где нуждались бы в преданных людях, умели ценить таланты и награждали мужество. Ну вот, мы и пришли. С виду гостиница довольно уютная, а внутри не бывал.
