— Да.
— Не будете дотрагиваться?
— Не буду.
— Если хоть немного дотронетесь, я сразу же прекращаю… Положите вашу левую руку на колено!
Я сделал, как она сказала, и работал только правой рукой. Начал водить бритвой вокруг ее рта.
Она сосредоточенно глядела в зеркало, как будто испытывая удовольствие от прикосновения бритвы, и спокойно давала себя брить. Я слышал ее дыхание, ровное, как у спящей, видел, как пульсировала жилка на ее шее под подбородком. Я был так близко от ее лица, что мог бы уколоться о ее ресницы. За окном, в сухом воздухе, ослепительно сияло утреннее солнце. Было так светло, что можно было сосчитать все поры на лице Наоми. Ни разу еще не случалось мне видеть лицо любимой женщины так отчетливо и подробно. Красота ее подавляла своей необычностью. Ее поразительно удлиненный разрез глаз, ее нос, возвышающийся подобно дивному зданию, две линии, соединяющие нос и губы, и, наконец, ярко очерченный алый рот, — все это составляло одно чудесное целое, все вместе было источником моих мук…
Я взял кисточку, сам не отдавая себе отчета в своих движениях, и густо положил на это лицо мыльную пену. Я с силой нажимал кисточку, но она двигалась мягко и упруго. Бритва ползла по нежному телу, как серебристое насекомое, с затылка переползла на плечи. Перед моими глазами предстала стройная, белая, как молоко, спина Наоми. Наоми может увидеть в зеркале свое лицо, но знает ли она, как прекрасна ее спина? Нет, наверно, не знает. Лучше всех это знаю я. Когда-то я каждый день обмывал эту спину горячей водой, так же, как сейчас, покрывал ее мыльной пеной. Мне казалось, я вижу на ее теле следы моей любви. Мои руки, мои пальцы свободно и радостно касались тогда этого прекрасного белоснежного тела. Быть может, и сейчас где-нибудь еще сохранился след моих прежних прикосновений…
— Дзёдзи-сан, вы дрожите. Держите себя в руках… — неожиданно раздался голос Наоми.
Я сам почувствовал, что голова моя затуманилась, во рту пересохло и все тело сотрясает какая-то странная дрожь. «Уж не схожу ли я с ума?» — со страхом подумал я. Я изо всех сил старался взять себя в руки, но меня бросало то в жар, то в холод.
Однако издевательства Наоми на этом не кончились. Когда я выбрил плечи, она откинула рукав, высоко подняла руку и сказала:
— А теперь под мышками.
— Под мышками?…
— Да, когда надеваешь европейское платье, нужно брить под мышками. Неприлично, если здесь видны волосы.
— Злодейка!
— Почему злодейка? Какой вы смешной… Мне холодно после бани, брейте скорее!
Я отбросил бритву и схватил ее за руку, вернее, вцепился в ее руку. Наоми, как будто ожидавшая этого, резко оттолкнула меня этой рукой. Мои пальцы все же коснулись ее, но были скользкими от мыла. Она еще раз оттолкнула меня к стене.
— Что вы делаете? — сердито крикнула она, поднимаясь. Я, вероятно, был бледен, но она тоже побледнела не на шутку.
— Наоми, Наоми! Умоляю тебя, перестань издеваться надо мной. Слышишь! Я буду подчиняться тебе во всем!..
Не помню, что я тогда говорил. Я говорил торопливо, скороговоркой, словно в горячечном бреду. Наоми слушала молча, стоя неподвижно, как столб, и ошеломленно глядела на меня.
Я бросился к ее ногам:
— Почему ты молчишь? Скажи что-нибудь! Если ты не будешь моей, лучше убей меня!
— Вы — сумасшедший!
— Да, сумасшедший… Ну и пусть сумасшедший!
— Кто же захочет жить с сумасшедшим?…
— Ну, сделай, прошу тебя, сделай меня лошадью, покатайся на моей спине, как прежде!.. Если ты ни за что не хочешь снова принадлежать мне, подари мне хотя бы это! — И я опустился на четвереньки.
Сперва Наоми как будто подумала, что я на самом деле, сошел с ума Лицо ее сделалось мертвенно-бледным, в глазах, обращенных ко мне, отражалось нечто похожее на страх. Но вдруг ее лицо изменилось, стало вызывающе-дерзким, и она решительно опустилась мне на спину.
— Так хорошо? Да? — грубо спросила она.
— Хорошо!
— С этих пор вы будете слушаться меня, чего бы я ни потребовала?
— Да.
— Давать мне деньги, сколько бы я ни попросила?
— Да, да…
— Я смогу делать все, что мне захочется? Вы не будете вмешиваться в мою жизнь?
— Не буду.
— Вы станете называть меня не просто «Наоми», а «Наоми-сан»?
— Да…
— Даете слово?
— Даю.
— Так и быть, буду обращаться с вами как с человеком, а не как с лошадью, потому что я вас жалею…
И я, и Наоми, мы оба перепачкались в мыле.
— Теперь наконец-то мы снова стали мужем и женой… Теперь ты уже не убежишь от меня, — сказал я.
— Вы так страдали из-за того, что я убежала?
— О да, страдал! Одно время я думал, что ты уже больше никогда не вернешься.
— Ну, что? Теперь вы узнали, какая я страшная женщина?
— Да, узнал, слишком хорошо, узнал!
— Так помните же свое обещание — позволить мне делать все, что хочу… Если не будет по-моему, я опять убегу!
— Да, теперь мы будем просто «Наоми-сан» и «Дзёдзи-сан».
— Иногда будем ходить танцевать?
— Да.
— И я буду встречаться с друзьями… Вы не будете упрекать меня, как прежде?
— Да…
— Правда, с Кумагаем я все порвала.
— Вот как…
— Да, отвратительный парень! Теперь мне приятнее дружить с европейцами, чем с японцами.
— С Мак-Нейлом из Йокохамы?
— У меня много знакомых европейцев. Мак-Нейл нисколько не опасен.
— Как сказать…
— Ну вот, нельзя так подозревать всех и каждого. Раз я так говорю, значит, нужно мне верить. Хорошо? Ну, говорите, будете верить мне или нет?
— Буду, буду…
— Кроме того, у меня есть еще одно желание. Что вы собираетесь делать, когда уйдете со службы?
— Когда ты меня бросила, я хотел переехать в деревню, но теперь я этого не сделаю. Мы ликвидируем имущество в деревне и получим деньги наличными.
— Сколько это будет?
— Я думаю, тысяч двести — триста.
— Только-то?…
— Разве этого мало для нас двоих?
— И можно будет жить роскошно и развлекаться?
— Мне развлекаться нельзя. Ты будешь развлекаться, а я открою какую-нибудь контору. Я хочу вести самостоятельное дело.
— Я не хочу, чтоб вы вкладывали в него все деньги. Вы мне дадите определенную сумму. Хорошо?
— Хорошо.
— Половину. Если вы получите триста тысяч иен, то сто пятьдесят, если двести, то сто тысяч.
— Ты хочешь выяснить все до мельчайших подробностей?
— Конечно. Нужно с самого начала обговорить все условия. Ну, так как, согласны? Или вы не настолько хотите, чтобы я была вашей женой?
— Я уже говорил — я на все согласен…
— Если не хотите, так и скажите. Еще не поздно!
— Да говорят же тебе — согласен.
— Тогда вот еще что: этот дом нам не подходит, мы переедем в другой — моднее и шикарнее.
— Конечно.
— Я хочу жить в европейском квартале, в европейском доме, иметь красивую спальню и столовую, повара и боя!
— Да, но есть ли такие дома в Токио?
— В Токио нет, а в Йокохаме есть. Там в районе Яманотэ сдается один такой дом. На днях мы его посмотрим.
Я впервые понял, что с самого начала Наоми действовала по заранее обдуманному плану и вышла победительницей.
Прошло несколько лет. Мы перебрались в Йокохаму и сняли европейский дом в районе Яманотэ, который нашла Наоми, но жизнь наша становилась все роскошнее, и вскоре этот дом тоже стал для нас тесен. Некоторое время спустя мы купили в районе Хонмоку дом со всей обстановкой, который раньше занимала семья швейцарцев, и переехали туда. Во время Великого землетрясения район Яманотэ сгорел дотла, а в Хонмоку многие улицы уцелели. В нашем доме тоже всего лишь кое-где на стенах появились трещины, серьезных повреждений почти не было, так что, поистине, никогда не знаешь, где найдешь, а где потеряешь.
Как я и решил, я ушел со службы, ликвидировал имущество в деревне и вместе с несколькими старыми друзьями открыл фирму по производству и продаже электрической аппаратуры. В нашей фирме я был главным акционером, поскольку почти весь капитал вложил я, зато фактическую работу взяли на себя друзья, поэтому мне нет необходимости ежедневно бывать в конторе, но так как Наоми — не знаю почему — не любит, когда я целый день сижу дома, волей-неволей приходится раз в день заглядывать в контору. Обычно часов в одиннадцать утра я уезжаю из Йокохамы в Токио. Просидев час-другой в конторе, я часа в четыре еду домой. Когда-то я славился трудолюбием, по утрам всегда вставал рано, но в последнее время встаю не раньше половины десятого, а то и в десять часов. Поднявшись с постели, сразу же, в ночном кимоно, на цыпочках подхожу к спальне Наоми и тихонько стучу в дверь. Но Наоми любит поспать еще больше, чем я, и в этот час еще не проснулась. Иногда она спросонья что-то бормочет, а иногда продолжает крепко спать. Если она ответит, я вхожу в комнату и здороваюсь с ней, если ответа нет — ухожу и, так и не повидав ее, уезжаю в контору.
