Матье смотрел на стрелков: он стыдился за своих товарищей, но все трое были невозмутимы.
— В одиннадцать часов, — продолжал лейтенант, — жители деревни соберутся на площади; не стреляйте в них. Я их отправлю на ночь в лес. После их ухода — огонь по всем, кто появится на улице. И ни под каким предлогом не спускайтесь: иначе мы будем стрелять в вас.
Он направился к люку. Стрелки молча рассматривали Матье и Пинетта.
— Господин лейтенант… — начал Матье. Лейтенант обернулся.
— Я о вас забыл. Эти люди хотят сражаться с нами, — сказал он остальным. — У них есть винтовки, и я им выдал патронташи. Смотрите сами, как можно использовать этих двоих. Если они будут плохо стрелять, отберите у них патроны.
Он дружелюбно посмотрел на стрелков.
— Прощайте, ребятки. Прощайте.
— Прощайте, господин лейтенант, — вежливо сказали они.
Он секунду поколебался, качая головой, потом, пятясь, спустился по первым ступенькам лестницы и закрыл за собой люк. Три стрелка смотрели на Матье и Пинетта без любопытства и без особой симпатии. Матье сделал два шага назад и прислонился к столбу. Винтовка ему мешала, иногда он нес ее с излишней небрежностью, иногда держал ее, как свечу. В конце концов он осторожно положил ее на пол. Пинетт присоединился к нему; оба повернулись спиной к луне. Три стрелка, наоборот, стояли лицом к свету. Черная сажа пачкала их бледные лица; у них был неподвижный взгляд ночных птиц.
— Можно подумать, что мы в гостях, — сказал Пинетт. Матье улыбнулся; три стрелка ответили на его улыбку.
Пинетт подошел к Матье и шепнул ему:
— По-моему, мы им не слишком нравимся.
— Кажется, да, — согласился Матье.
Оба смущенно замолчали. Матье наклонился и увидел прямо перед собой темные барашки каштанов.
— Сейчас я их разговорю, — сказал Пинетт.
— Сиди спокойно.
Но Пинетт уже подходил к стрелкам.
— Меня зовут Пинетт. А это Деларю.
Он остановился, ожидая ответа. Самый высокий кивнул, но никто из троих себя не назвал. Пинетт прокашлялся и сказал:
— Мы пришли сюда сражаться.
Стрелки продолжали молчать. Высокий блондин насупился и отвернулся. Пинетт растерянно спросил:
— Что нам надо делать?
Высокий блондин откинулся назад и зевнул. Матье заметил, что он был в чине капрала.
— Что нам надо делать? — повторил Пинетт.
— Ничего.
— Как ничего?
— Пока ничего.
— А потом?
— Вам скажут. Матье им улыбнулся:
— Мы вам надоедаем, да? Вы хотели бы остаться одни? Высокий блондин задумчиво посмотрел на него, потом повернулся к Пинетту:
— Ты кто?
— Служащий метро.
Капрал издал короткий смешок. Но глаза его оставались серьезными.
— Ты уже считаешь себя гражданским? Подожди немного.
— А, ты имеешь в виду в армии? — Да.
— Я наблюдатель.
— А он?
— Телефонист.
— Нестроевой? — Да.
Капрал прилежно посмотрел на Матье, словно ему было трудно сосредоточить на нем внимание.
— Что у тебя не в порядке? С виду ты довольно крепкий…
— Сердце.
— Вы когда-нибудь стреляли в людей?
— Никогда, — признался Матье.
Капрал повернулся к своим товарищам. Все трое покачали головами.
— Мы будем стараться изо всех сил, — сдавленным голосом проговорил Пинетт.
Наступило долгое молчание. Капрал смотрел на них, почесывая голову. В конце концов он вздохнул и, казалось, решился. Он встал и отрывисто сказал:
— Меня зовут Клало. Подчиняться нужно мне. Эти двое — Шассерьо и Дандье; вам нужно делать только то, что вам скажут, мы сражаемся уже пятнадцать дней, и у нас есть опыт.
— Пятнадцать дней? — недоверчиво переспросил Пинетт. — Как это произошло?
— Мы прикрывали ваше отступление, — пояснил Дандье. Пинетт покраснел и понурился. Матье почувствовал, как
его челюсти сжались. Клапо объяснил более примирительным тоном:
— Операция прикрытия.
Они молча переглянулись. Матье было неловко; он думал: «Мы никогда уже не станем такими, как они. Они сражались пятнадцать дней подряд, а мы в это время удирали. Теперь мы можем лишь присоединиться к ним, когда они дадут свой последний фейерверк. Но такими, как они, мы уже не станем никогда. Наши внизу, в погребе, они там догнивают в позоре и стыде, и наше место среди них, а мы их в последний момент бросили — гордость не позволила». Он наклонился и увидел черные дома, поблескивающую дорогу; он повторил про себя: «Мое место там, внизу, мое место там, внизу», но в глубине души знал, что нипочем не сможет спуститься. Пинетт сел верхом на парапет, наверное, чтобы выглядеть порешительнее.
— Слезь оттуда! — сказал Клапо. — Ты нас обнаружишь.
— Так ведь немцы еще далеко.
— Много ты знаешь! Говорю, слезь.
Пинетт недовольно спрыгнул с парапета, и Матье подумал: «Они нас никогда не примут». Пинетт его раздражал: он мельтешил, болтал, когда нужно было стушеваться, затаить дыхание и заставить забыть о себе. Матье вздрогнул: мощный взрыв, густой и тяжелый, толкнулся ему в барабанные перепонки. Потом второй, третий, от этих металлических звуков пол сотрясался под его ногами. Пинетт нервно засмеялся:
— Зря пугаешься. Это башенные часы бьют.
Матье перевел взгляд на стрелков и с удовлетворением отметил, что и они вздрогнули.
— Одиннадцать часов, — сказал Пинетт.
Матье знобило, он озяб, но это было даже приятно. Он был очень высоко в небе, над крышами, над людьми, было темно. «Нет, я не спущусь. Ни за что на свете не спущусь».
— Вот гражданские и уходят.
Они все перегнулись через парапет. Матье увидел, как черные животные движутся под листвой, как по дну моря. На главной улице бесшумно открывались двери, и мужчины, женщины и дети выскальзывали на улицу. Почти все несли тюки или чемоданы. На мостовой образовались маленькие группки: похоже, они чего-то ждали. Потом все они слились в одну длинную процессию, которая неторопливо тронулась к югу.
— Как на похоронах, — сказал Пинетт.
— Бедняги! — вздохнул Матье.
— Не волнуйся за них, — сухо заметил Дандье. — Они еще вернутся. Немцы редко поджигают деревни.
— А там? — напомнил Матье, показывая в сторону Робервилля.
— Там — другое дело: крестьяне стреляли вместе с нами. Пинетт засмеялся:
— Значит, там было не так, как здесь. Здесь мужики дали слабину.
Дандье посмотрел на него:
— Вы же не сражались: это все-таки не гражданское дело.
— А кто виноват? — сердито воскликнул Пинетт. — Кто виноват, что мы не сражались?
— Этого я не знаю.
— Офицеры! Это офицеры проиграли войну.
— Не говори худо об офицерах, — вмешался Клапо. — Ты не имеешь права так о них говорить.
— А чего с ними церемониться?
— Не говори о них так при нас, — твердо сказал Клапо. — Потому что я тебе вот что скажу: все наши офицеры полегли там, кроме лейтенанта, и это не его вина.
Пинетт хотел объясниться; он протянул руки к Клапо, потом опустил их.
— С вами не договоришься, — сказал он удрученно. Шассерьо с любопытством посмотрел на Пинетта:
— А вы зачем сюда притащились?
— Сражаться, я тебе уже говорил.
— Но почему? Вас же никто не принуждал. Пинетт лениво ухмыльнулся.
— Просто так. Чтобы поразвлечься.
— Что ж, поразвлечетесь! — жестко сказал Клапо. — Это я вам гарантирую.
Дандье презрительно засмеялся.
— Ты только послушай их: они, значит, пришли сюда к нам в гости, поразвлечься, посмотреть, что такое бой; они собираются прострелить мишень, как в стрельбе по голубям. И их к этому даже не принуждали!
— А тебя-то, дурня, кто принуждает сражаться? — спросил у него Пинетт.
— Мы — совсем другое дело, мы стрелки.
— Ну и что?
— Если ты стрелок, то должен сражаться до конца. — Он покачал головой: — А иначе получается, будто я стреляю в людей ради собственного удовольствия.
Шассерьо посмотрел на Пинетта со смесью недоумения и отвращения:
— Ты понимаешь, что вы рискуете своей шкурой? Пинетт, не отвечая, пожал плечами.
— Потому что если ты это понимаешь, — продолжал Шассерьо, — ты еще больший мудак, чем кажешься. Нет никакого смысла рисковать своей шкурой, если тебя к этому не принуждают.
— Нас принудили, — резко сказал Матье. — Принудили. Нам все надоело, и потом, мы уже просто не знали, что делать.
Он показал на школу под ними:
— Для нас был один выбор: колокольня или погреб. Дандье, казалось, смягчился; его черты немного разгладились. Матье продолжал наседать:
— А что бы сделали на нашем месте вы? Они не ответили, Матье настаивал:
— Что бы вы сделали? Дандье покачал головой:
— Может, я и погреб выбрал бы: ты убедишься, тут будет не до забавы.
