ВТОРНИК, 18 ИЮНЯ, 5 ЧАСОВ 45 МИНУТ
— Лола!
Как каждое утро, она проснулась с отвращением, как каждое утро, она возвращалась в свое старое гниющее тело.
— Лола! Ты спишь?
— Нет, — ответила она, — который час?
— Без четверти шесть.
— Без четверти шесть? И мой маленький хулиган уже проснулся? Мне его подменили.
— Иди ко мне! — сказал он.
«Нет, — подумала она. — Я не хочу, чтобы он ко мне прикасался».
— Борис…
«Мое тело вызывает у меня омерзение, даже если оно не вызывает омерзения у тебя, это жульничество: оно гниет, а ты этого не замечаешь, но если бы ты знал, оно внушало бы тебе ужас».
— Борис, я устала…
Но он уже обхватил ее за плечи; он давил на нее. «Ты сейчас войдешь в рану. Раньше, когда он ко мне прикасался, я становилась как бархатная. Но теперь мое тело — высохшая землям под его пальцами я даю трещины и рассыпаюсь, он мне делает больно». Он разрывал ее внутренности, он орудовал в ее животе, как ножом, он выглядел одиноким и одержимым, точно насекомое, точно муха, которая поднимается по стеклу, падает и вновь поднимается. Она чувствовала только боль; он тяжело дышит, он взмылен, он наслаждается; он наслаждается в моей крови, в моей боли. Она подумала: «Черт побери! У него не было женщины полгода, он совокупляется, как солдат в борделе». Что-то на миг зашевелилось в ней, подобие взмаха крыльев, но тут же прошло. Он приклеился к ней, двигались только ее груди, потом он резко отпрянул, и груди Лолы издали звук снимаемой медицинской банки, ее разбирал смех, но она взглянула на лицо Бориса, и смеяться расхотелось: он был такой суровый и напряженный, он занимался любовью, как другие напиваются, он явно пытается что-то забыть. В конце концов он рухнул на нее, как мертвец; она машинально погладила ему затылок; она была холодна и равнодушна, но чувствовала гулкие удары колокола, которые во весь размах вздымались от живота к груди: это в ней колотилось сердце Бориса. «Я слишком стара, я чересчур стара». Вся эта гимнастика показалась ей комичной, и она ласково его оттолкнула.
— Пусти меня.
— А?
Он поднял голову и удивленно посмотрел на нее.
— У меня неважно с сердцем, — сказала она. — Оно слишком сильно бьется, а ты меня душишь.
Он ей улыбнулся, прилег рядом и остался лежать на животе, закрыв глаза и уткнувшись лбом в подушку, в уголке рта получилась чудная складка. Она приподнялась на локте и посмотрела на него: он выглядел так интимно, так привычно, что ей хотелось за ним наблюдать не больше, чем за собственной рукой; я ничего не почувствовала. И даже вчера, когда он появился во дворе, такой красивый, я ничего не почувствовала. Ничего, даже того лихорадочного вкуса во рту, даже той плотной тяжести в животе; она смотрела на это слишком знакомое лицо и думала: «Я одинока». Маленькая голова, маленькая головенка, где так часто гнездились затаенные скрытные секреты, сколько раз она брала ее в руки и сжимала; она неистовствовала, она вопрошала, заклинала, она хотела бы вскрыть ее, как гранат, и полизать то, что было внутри: в конечном счете секрет испарялся и, как в гранатах, оставалось немного сладковатой водицы. Она злобно глядела на Бориса, она злилась, что он не сумел ее расшевелить, она смотрела на горькую складку в уголке его рта: «Если он утратит свою веселость, что у него останется?» Борис открыл глаза и улыбнулся ей:
— Я страшно доволен, что ты наконец со мной, моя безумная старушка.
Она улыбнулась ему в ответ: «Теперь секрет есть у меня, а ты сколько угодно можешь пытаться его у меня выудить». Борис встал, откинул простыни и внимательно посмотрел на ее тело; он слегка коснулся ее грудей; Лола смутилась.
— Как из мрамора, — промолвил он.
Лола подумала о мерзком животном, которое ночью размножалось в ее утробе, и кровь прилила к ее щекам.
— Я горжусь тобой, — сказал Борис.
— Почему?
— Как почему? Ты здорово надула этих госпитальных крыс.
Лола усмехнулась:
— А они у тебя не спросили, что ты делаешь с этой старухой? Они не приняли меня за твою мать?
— Лола! — с упреком сказал Борис. Он засмеялся, вспомнив что-то забавное, и печать молодости на миг вновь возникла у него на лице.
— Что тебя так развеселило?
— Франсийона вспомнил. У него девушка что надо, ей еще нет восемнадцати; так вот он мне сказал: «Если хочешь, давай тут же махнемся».
— Он очень любезен, — сказала Лола.
Какая-то тревога облаком скользнула по лицу Бориса, и глаза его потемнели. Она неприязненно посмотрела на него: «Да, да, у тебя, как и у всех, есть свои маленькие заботы. Но что он сделает, если я признаюсь ему в своих? Что ты сделаешь, если я тебе скажу: «У меня опухоль матки, ее нужно оперировать, а в моем возрасте это может кончиться худо». Ты вытаращишь свои блядские глазища, ты скажешь: «Это неправда!» Я тебе скажу, нет, это правда, тогда ты скажешь, что операцию делать нельзя, что есть надежные лекарства или облучение, что я слишком мнительна. А я тебе скажу: «Я вернулась в Париж не для того, чтобы взять деньги в банке, а чтобы проконсультироваться у Ле Гупиля, и он был категоричен». Ты мне скажешь, что Ле Гупиль кретин, что к кому угодно, но не к нему надо было обращаться, ты будешь возражать, протестовать, трясти головой с затравленным видом и в конце концов ты замолчишь, загнанный в угол, ты будешь смотреть на меня ошалевшими, полными ненависти глазами». Она подняла обнаженную руку и схватила Бориса за волосы.
— Ну, маленький хулиган! Рожай. Признавайся, что у тебя не так.
— Все хорошо, — фальшиво бодро ответил он.
— Ты меня удивляешь. Не в твоих привычках просыпаться в пять часов утра.
Он неуверенно повторил:
— Все хорошо…
— Но я не вижу, — сказала она. — Ты что-то собрался мне сказать, но тебе хочется, чтобы я тебя об этом попросила.
Он улыбнулся и положил голову ей под мышку. Вдохнул и сказал:
— Ты хорошо пахнешь. Она пожала плечами:
— Ну так что? Будешь говорить или нет?
Он затравленно мотнул головой. Она замолчала и, в свою очередь, легла на спину: «Что ж, не говори! Какое это имеет для меня значение? Он говорит со мной, он спит со мной, но умру я все равно одна». Она услышала его вздох и повернула к нему голову. У Бориса было угрюмое и печальное лицо — таким она его еще не видела. Лола без всякого воодушевления подумала: «Ладно! Придется тобой заняться». Ей предстоит его расспрашивать, выслеживать, угадывать выражение его лица, как в те времена, когда она его ревновала, усердствовать, чтобы он наконец выложил ей то, в чем он и сам жаждет признаться. Она села:
— Ладно! Дай мне халат и сигарету.
— Зачем халат? Такая ты гораздо лучше.
— Дай халат. Мне холодно.
Он встал, голый и загорелый, она отвела глаза в сторону; он взял халат у изножья кровати и протянул ей. Она его надела; он секунду поколебался, потом влез в брюки и сел на стул.
— Ты сыскал девственницу и собираешься на ней жениться? — спросила Лола.
Он посмотрел на нее с такой растерянностью, что она покраснела.
— Ладно, выкладывай, — сказала она. Короткое молчание, и она продолжила:
— Что ты собираешься делать, когда тебя отпустят?
— Я женюсь на тебе, — ответил он. Она взяла сигарету и закурила.
— Зачем? — спросила она.
— Мне необходима респектабельность. Я не могу привезти тебя в Кастельнодари, если ты мне не жена.
— А что ты собираешься делать в Кастельнодари?
— Зарабатывать на жизнь, — сказал он строго. — Нет, кроме шуток: я буду преподавателем в коллеже.
— Но почему в Кастельнодари?
— Увидишь, — ответил он. — Увидишь. Это будет именно в Кастельнодари.
— И ты хочешь, чтобы я звалась мадам Сергин и чтобы, надев шляпу, я нанесла визит директору школы?
— Он называется принципал. Да, именно это тебе и предстоит. А я в конце года буду произносить речь на церемонии по присуждению премий.
— Гм! — хмыкнула Лола.
— Ивиш переедет жить к нам, — сказал Борис.
— Но она же меня не переносит.
— Не спорю. Но тут уж ничего не поделаешь.
— Это она так решила?
— Да. Она изнемогает от скуки у свекра и свекрови; они ее доводят до безумия; ты бы ее не узнала.
Наступило молчание; Лола искоса наблюдала за ним.
— Вы обо всем договорились? — спросила она. — Да.
— А если мне это не понравится?
— Лола, ну что ты такое говоришь? — удивился он.
— Раз речь идет о том, чтобы жить вместе, то ты, конечно, считаешь, что я всегда буду в полном восторге.
Ей показалось, что в глазах Бориса затеплился слабый огонек.
— А разве нет?
— Да, это так, — сказала она. — И все же, мой маленький хулиган, ты слишком уверен в своих чарах.
Огонек в его глазах погас; он уставился на свои колени, и Лола обратила внимание, как двигаются его челюсти.
