– Хочешь отличиться? – еле выговорил он.
– Снимай ватник, Валера, – сказал Марвич. – В шахматы играешь?
– Я тебя спрашиваю: хочешь отличиться? Этих трех мне сейчас показали, которые на сто восьмом… Понял?
– Что-о? – Марвич сел на койке.
– Эти гады, говорю, здесь объявились. На танцы пошли.
Потанцуют они сегодня!
– В милицию надо сообщить, – сказал Марвич.
– Нет уж, – сказал Валера, – тот парень знакомый мне был.
Тут уж я как-нибудь сам.
Он вскочил и стал застегивать ватник, сорвал крючок.
– Не надо так, Валера, – медленно сказал Марвич.
– Ладно. Не хочешь, обойдусь.
Двумя шагами он пересек комнату. Хлопнула за ним дверь.
Марвич вскочил и схватил куртку.
– Подожди.
Он догнал Валеру, и они пошли вместе по темным улицам поселка. Над поселком, над бедными его крышами висел косой медный просвет. От спокойствия Марвича не осталось и следа.
Валера, идущий рядом и чуть впереди, подчинил его ненависти, воспоминанию о человеке, которого бросили в кювет на сто восьмом километре.
– Валера, – позвал Марвич, вытирая со лба холодный пот. – Погоди.
– Я только поймать их хочу, – неожиданно громко и чисто сказал Валера, – только поймать. Я убивать их не буду. Что я, зверь? Поймаю и в милицию сдам, а там уж пусть хоть срока клепают, хоть вышку. Мы их поймаем, Валька. Ведь они трусы. Мы их сами поймаем…
В клубе, в тесном зальчике, играл баянист. Танцы были внеурочные, непраздничные, состоялись они только из-за того, что кинопередвижка не приехала, и поэтому не было в них особого энтузиазма. Так себе, кружилось несколько пар, а остальная публика стояла вдоль стен.
– Вон они, – тихо сказал Валера. – Все трое тут.
Убийцы стояли рядом с баянистом. Ничего в них не было примечательного на первый взгляд: один кряжист, другой высок, а третий прямо-таки хил – не были они, как видно, и очень-то дружны друг с другом, только общее убийство соединило их, и только это событие заставляло держаться с некоторым вызовом, с подчеркнутой решительностью.
Марвич и Валера, стоя в дверях, разглядывали убийц. Те их не замечали – вернее, не обращали на них внимания. Им важно было лихо провести сегодняшние танцы, никому не дать спуска и не потерять друг друга, они нервничали.
Один из них подошел к баянисту, нажал ему на плечо и сказал:
– А ну-ка, друг, сыграй «Глухай».
Баянист свесил голову и заиграл. Убийца запел:
Выткался на озере алый свет зари, На току со стонами плачут глухари, Плачет где-то иволга, схоронясь в дупло, Только мне не плачется, на душе светло.
Он пел и улыбался девчатам, а девчата почему-то ежились под его улыбками, словно чувствовали, что здесь нечисто. Убийца пел, заложив палец за лацкан, он пел, как артист, и правда, голос у него был приятный, он умел петь, похож был по виду на культурника из дома отдыха. Двое других попроще тоже улыбались и поводили плечами. Сапог одного из них слегка отстукивал такт.
Валера и Марвич смотрели на них.
Убийца кончил петь и улыбнулся, ожидая аплодисментов, но аплодисментов не было, хотя он действительно пел хорошо.
Баянист заиграл танго, и зал, словно вздохнув с облегчением, стал танцевать. Убийцы стояли вместе и шептались смеясь.
– Я этих двух возьму на себя, а ты певца, – сказал Валера.
Марвич кивнул.
– Пошли, – сказал Валера.
Они пробрались сквозь толпу танцующих и подошли к убийцам.
– Ну ты, певец, – сказал Валера и легонько ударил сапогом по ботинку «певца». – От твоего пения… хочется. В гальюне тебе петь, а не здесь.
– А ну, отойди! – предупредил «певец», но видно было, что испугался.
Придвинулись двое других. Баянист поднял широкое и бледное, безучастное лицо.
– А эти хмыри тоже поют? – спросил Марвич Валеру.
– Выйдем, – сказал «певец».
Все пятеро, сбившись в кучку, зашагали к выходу. Шли, касаясь друг друга плечами.
– Жить вам надоело? – взвизгнул маленький на улице, за углом клуба.
– Надоело, – медленно проговорил Валера, – как тому, со сто восьмого километра.
И одним ударом он сбил с ног маленького.
«Певец» выхватил нож, а кряжистый парень поднял кирпич.
Марвич ударил «певца» ногой, пытаясь сбить его, но тот отскочил и пошел на Марвича, держа перед собой нож. Марвич уклонился, и они стали кружить на одном месте, выбирая момент.
Рядом сильно и жестоко бились Валера и кряжистый. Краем глаза Марвич заметил, что маленький зашевелился.
«Певец» шипел, бросая в лицо Марвичу грязные ругательства.
Он кружил на согнутых ногах и глядел на кружащего тоже парня с настороженным, но спокойным лицом.
Марвич не испытывал злобы к «певцу» и поэтому знал, что проиграет. Он силился вызвать злобу, но она не появлялась. Если бы он видел, как они били монтировками того, из четырнадцатой автоколонны! Тогда в нем возникла бы злоба и он одолел бы «певца». А так он проиграет, это бесспорно, только ставка слишком уж большая в этой игре.
«Певец» тоже не испытывал злобы к нему и от этого приходил в отчаяние, впадал в истерику. Но он знал, что злоба появляется после первого удара. Когда они на сто восьмом километре «качали права» тому человеку, они не испытывали к нему злобы. Но когда один из них ударил его монтировкой по лицу и тот закрылся, все они почувствовали какой-то подъем и стали колотить его, а парень был поражен: он до конца не верил, что они его убьют, – и злоба на него распирала их, и они его били до тех пор, пока он не перестал дергаться.
– Сука, нечисть болотная, – шипел «певец» сквозь слезы, – я тебя сейчас отправлю к тому покойничку…
– Не шипи, – говорил Марвич, – бросай нож! Все равно тебе конец.
Он заметил, что маленький встает.
– Сначала тебе будет конец… – плакал «певец». – Сначала тебе.
Маленький побежал к ним.
Валера и кряжистый катались по земле.
«Если бы найти какую-нибудь железку», – подумал Марвич.
Маленький с разбегу бросился на него. Марвич упал, но в последний момент успел схватить «певца» за запястье с ножом.
Маленький сделал ошибку: хрипя, он бил Марвича по голове, а надо было вывернуть ему руку, последнюю его надежду.
Валера уложил, наконец, кряжистого и побежал на помощь Марвичу, но кряжистый не думал долго лежать. Он встал и побежал за ним.
В это время недалеко остановилась грузовая машина, и двое пошли от нее к клубу, покуривая. Один из них увидел за углом ворочающийся клубок тел, отбросил папиросу и побежал. За ним побежал и второй – шофер грузовика.
Все решилось в несколько секунд. Подбежавший оглушил «певца», а Марвич оседлал маленького. Кряжистый побежал было, но его задержали выходящие из клуба люди. Все было кончено.
Валера вытер лицо и вдруг сказал кряжистому с горечью и сожалением, чуть ли не со слезами:
– Глупые вы ребята!
Опять вдвоем в кабине грузовика возвращались Марвич и Валера в Березань.
– Ты разбираешься в людях, Валера? – спросил Марвич.
– Не до конца, – ответил Валера.
Привалившись к дверце, Марвич задремал и только иногда сильно вздрагивал во сне.
Всеобщее оживление и смех вызвало падение с грузовика большого зеркального шкафа. Батюшки, он угрожающе накренился – и напряглись, раздулись мышцы ребят, на гладкой коже добровольцев грузчиков выпятились и стали лиловыми балтийские и черноморские якоречки, могучие сердца, пронзенные стрелами лукавого Эрота, и «не забуду мать-старушку», и – поехал-поехалпоехал вниз и вбок, зеркало огромной своей поверхностью на миг отразило все солнце сразу, а в следующий миг – все голубое небо сразу, а в следующий момент – много молодых лиц, глаза и рты в веселом ужасе, хозяина шкафа, в восторге бросившего шапку в небо, и шкаф грохнулся углом наземь, повалился, чуть разъехавшись по швам, но сохранил всю свою мощь и внутренний свет и словно объявил, как большое радио: «Поздравляю с праздником!»
Это называлось так: «Сдача в эксплуатацию жилого массива для семей строителей Березанского металлургического комбината.»
В толпе, запрудившей жилой массив, было много наших знакомых.
Заключительные диалоги.
Таня и Марвич.
– Сияешь?
– Тихо сияю.
– Сияешь, как блин, – сказала Таня, косясь.
– Я рад. Я траншею для них копал.
– Ну и что?
– Как что? Горячая вода. Стирка, баня, мытье посуды.
– Только из-за этого сияешь?
– Из-за тебя. Я тебя люблю на целый век, милая, милая, милая…
– Мы ведь с тобой в разводе.
– Суда еще не было. Суд не состоялся за неявкой истца.
– Кто это истец?
– Я истец.
– А я кто?
– Ты истица.
– Истец и истица. Хорошая парочка.
Марвич и Горяев.
