уже закончилось.
— Да, скорее бы. — произношу, а сама не верю. С самого начала не верила, а теперь особенно. Но нужно что-то сказать, не для себя, для мамы. Мне бы успокоить её, но негде взять слов.
В нашей семье не принято было говорить друг другу о чувствах. Слова, повторённые столько раз в любимых маминых сериалах на Первом казались простыми и непринуждёнными, но только не в двухкомнатной малосемейке. Видимо, не всё может прижиться в холодном мире панельных домов, где нас учили таблице умножения и правилам грамматики, но не учили говорить о своих ощущениях. Теперь неловкость комкала слова, и они не шли с языка даже, когда были необходимы. Но, возможно, это не так уж и плохо. Не втиснутые в рамки слОва переживания не теряли тонких оттенков. Неназванные чувства были точнее своих вербальных определений. Если у нашего народа больше двадцати слов для названий снега, то сколько их может быть для названий любви?
— Всё заканчивается когда-нибудь, закончится и это. — сказала, помолчав, мама.
— Знаешь, я сегодня гуляла по городу, столько всего переменилось. Наш прежний дом, в котором мы жили до переезда сюда, помнишь?
— Ну?
— Не смогла его отыскать.
Я щёлкнула выключателем старенькой лампы. Её свет, льющийся из-под оранжевого абажура, согревал меня. Она была с нами ещё до переезда, просто удивительно какая долгая жизнь у вещей в родительской квартире.
— Его снесли одним из первых. Позапрошлой зимой пожар случился. Дом расселили и снесли. Оно, конечно, давно пора. Как холода надвигаются, деревяшки так и горят. Говорят, нарочно палят. Но кому это надо, зимой остаться на улице? И дома под снос, всякому известно. Саардана, помнишь её? Квартиру в новостройке дали, правда, однокомнатную, вместо двух. Про тебя, кстати, часто спрашивает. Сходила бы к ней, она всё там же работает, думаю, будет рада повидаться.
Саардана была нашей соседкой в том, старом доме и потом моим преподавателем. Я тоже часто её вспоминала, а вернее, её истории, которые она рассказывала нам, детям. Мы караулили тётку Саардану на общей кухне, ждали, когда она спустится выпить чая. Под её шагами лестница скрипела по-особенному, и мы скорее бежали, чтобы занять места. Пока она открывала коробки с пахучими травами, которые запасала летом, мы молчали. Молчали, пока она растирала их в ладонях и высыпала в перламутровый с цветами заварочный чайник. Но после, когда кипяток был налит, мы наперебой задавали вопросы. Все они были разными, но почти каждый начинался со слов: «Тётя Саардана, расскажи». И она рассказывала. Моими любимыми были истории про посёлок, в котором она жила с мамой и папой и который ушёл под воду при строительстве ГЭС. Я могла слушать их каждый день, и они мне не приедались. В этих воспоминаниях было столько тепла, что жизнь крошечного поселения, казалось, была раем на земле. Зимой, когда кроме снега и трескучего мороза ничего не оставалось, эти истории были нашим единственным развлечением.
— Схожу. К ней схожу, конечно.
Я отпила горячий чай, заваренный на цветах Лапчатки. Кружки мама достала из шкафа тонкие, белоснежные, хранящиеся в нашей семье для «особого случая». Наверное, на языке к которому мы привыкли это и есть «я тебя люблю».
— Дело хорошее. — кивнула мама, тоже делая глоток.
— Что же, — она остановилась взглядом на моём телефоне. — Новостей нет?
— Нет. Со вчерашнего дня одно короткое СМС: «Всё хорошо» и только.
— Ну хоть так.
В глубине души я согласна с этим «хоть». Любые, даже лаконичные сообщения лучше тишины. Когда она растягивалась на несколько дней начинала изводилась от отчаяния и каждую минуту проверяла новостные каналы. Получалось глупо, ведь я знала, что отсутствие связи — это правильно, но зачем-то продолжала обновлять страницы, и ничего не могла с этим поделать. Страшилась сводок новостей и была зависима от них. Держала звук на телефоне всегда включенным, даже когда ложилась спать, чтобы пропустить звонки, которых не было. Боялась собственных мыслей, которые нашёптывали страшные вести. А в ленте, новые обстрелы, взрывы, понесённые сторонами потери…
— Туйаара встретилась мне на днях. Я сказала, что ты прилетаешь. Неплохо бы и её повидать. Может, зайдёшь к ним как-нибудь в гости?
Я молчала. Родители моего мужа были славными людьми, но…
— Она тоже переживает. Ей как матери тяжело, даже боюсь представить насколько.
— Давай так, я им позвоню и приглашу к нам в гости. Хорошо? У нас с ней одно горе на двоих, если мы встретимся, так и будем молчать.
— Мы им рады, ты же знаешь.
Позже, лёжа в кровати, я смотрела на голубые пятна, пляшущие на стене коридора в первобытном экстазе. В комнате у родителей по-прежнему работал телевизор. Теперь плоский, с большой диагональю, но блики на стенах были точно такими же, как от допотопного ящика с выпуклой линзой экрана. Старый телевизор включался большой кнопкой на панели справа, потом он долго разгорался, картинка медленно проступала из темноты. Чтобы переключить канал нужно было крутить рычажок, который щёлкал в ладони. Моя детская рука была слишком слабой для него и, если я включала телевизор, пока родителей не было дома, мне приходилось смотреть то, что шло на последнем пойманном канале. Передачи о здоровье, новости, прогноз погоды… Те годы тоже были неспокойными, в эпизодах мелькали выщербленные, разрушенные дома, говорили о Чечне и терроризме. Но пока взрослые что-то взволнованно обсуждали я строила башни из Лего и переживала из-за потерянных деталей гораздо больше, чем из-за происходящих событий. Но тогда мы были вместе, а теперь у меня отобрали кого-то очень важного.
Как прежде, засыпая я смотрела на вспышки голубого света на стене из своей комнаты. Только если раньше, ребёнком меня отправляли спать, потому что начинались передачи «не для детей», то теперь я сама уходила, чтобы не видеть их. И кстати, в нашем с ним доме телевизора не было.
Приближались морозы. Но чем холоднее становилось на улице, тем теплее было внутри. Я научилась оставаться одной настолько, что не чувствовала ни одиночества, ни грусти. Мне нравилось укрываться в уютной тишине пустого дома и подолгу стоять у окна, прижавшись коленями к батарее. Часами я смотрела на улицу и видела, как оставленные на зимовку машины исчезали под шапками снега, как скрывались в его пелене заборы и лавки. Пешеходов с каждым днём становилось всё меньше. Озябшие, тёмные фигурки торопливо бежали из точки А в точку Б, а по вечерам обратно. Среди них были и мои родители. Я, хотя и брала иногда подработку
