бранился с Тацуо: «Мне такие как ты, Харуми, не нравятся. Всё, я перехожу к Тацуо».
— Все девчонки такие, вертихвостки. Как здорово качались — а ты такую подлянку делаешь.
— Замолчи!
— Сама заткнись! Вот хозяин телеги придёт, ни одна девчонка не смоется. Бить тебя надо, вот что я тебе скажу.
— Чего-чего? Бить? Да дяденька-тележник у нас из дому не вылазит.
— Как бы не так! Это меня он на своей телеге катал!
— Когда это?
Рассудительный Тацуо, однако, не обращал внимания на перебранку Харуми и Юрико. Он тихонько шепнул ребятам, которым хотелось просто-напросто продолжить игру: «Да ну их со своими командами. Давайте ещё покачаемся».
— Давайте! Только, чур, я буду вместе с Тацуо.
Харуми выглядел жалко по сравнению с настырной Юрико, она его совсем затюкала.
— Да ну этих девчонок. Я их в свою команду не возьму. Точно говорю, Тацуо? Возьмём к себе одних ребят, верно?
— Мне всё равно. Давайте скорее качаться, — сказал Тацуо. Ему хватило великодушия, чтобы не отвергнуть предложение Харуми.
— Ну, хорошо. Пусть Тацуо будет в другой команде. Кто ко мне пойдёт? — спросила Юрико.
— Нет, я не согласен. Так не интересно — девчонки нас легче, — сказал Харуми.
Юрико бросила на Тацуо быстрый взгляд — ну и дурак этот Харуми! — словно бы говорили угольки её глаз. Но глаза Тацуо ничего не ответили ей на этот счёт. И тогда Юрико сказала: «Врёшь, девочки мальчишек вовсе не легче».
— Нет, говорю я тебе, легче! Бояки всегда лёгкие! — Харуми снова сел в лужу, и глаза его сделались ещё злее.
— Нет, не легче! Давай-ка померяемся!
Тацуо холодно процедил: «Юрико, ну что ты из себя корчишь? Ведь проиграешь».
— А ты, Тацуо, просто трус. Боишься проиграть?
Юрико огляделась. Мальчиков было пятеро, девочек — столько же. Но только все они были на два или три года младше нашей троицы.
— Нахал ты, больше никто! Ну что, Тацуо, давай-ка померяемся, ну давай же, давай!
Юрико была прелестна, её глаза сузились, и после короткого раздумья она вдруг простодушно улыбнулась и бросилась вперёд. «Давайте, давайте померяемся! Давайте скорей!» Юрико подпрыгнула и схватилась за оглоблю. Потом стала что-то шептать на ухо собравшимся вокруг неё девочкам. Всё это время она продолжала смеяться.
— Только не надо жульничать, Юрико! Не за оглоблю хватайся, а за повозку! — закричал Тацуо, позабывший про свою рассудительность.
— А по-другому мы проиграем! Ты сам посмотри — у меня же одни малышки!
Тут вступил уже Харуми: «Кончай свои девчачьи номера, тебе говорю!»
— Ага, боишься! Тоже мне, слабак нашёлся, а ещё парнем себя называет! Все мальчишки такие!
— Мы и так выиграем! А ты — нахалка и вертихвостка!
Ноги мальчишек, уцепившихся за край телеги, легко отделились от земли, тела поднялись вверх.
— Мы выиграли, выиграли! Все глядите, все! Мальчишки — слабаки, мальчишки — слабаки!
— Нет, мы не проиграли, мы не проиграли! — зло закричал Харуми. Он что-то тихо скомандовал, и тут на счёт «раз, два, три!» пятеро мальчишек разом налегли на край повозки.
Схватившиеся за оглоблю руки Юрико резко дёрнулись вверх, от толчка она разжала пальцы и отпустила оглоблю, а саму её вытолкнуло вверх, подол чудесного платья задрался, словно от порыва ветра. Юрико шлёпнулась на землю. Она мгновенно расправила подол и тут же свернулась калачиком, закрыв лицо широкими рукавами. Юрико плакала, лёжа на земле.
К счастью, больше никто из девочек не пострадал.
Испуганные ребята подбежали к Юрико. Харуми подошёл только затем, чтобы убедиться — это была действительно Юрико. Он сказал: «Вот плакса! Все девчонки такие. Чуть что — и реветь».
Юрико тут же поднялась и, не отнимая рукава от лица, произнесла слабым прерывающимся голосом: «Ну ты, я тебе обещаю! Я всё отцу скажу. Мамочка мне говорила, с этим Харуми, у него такая семья, не смей играть с ним. А ты, Тацуо, подлец, подлец!»
Сказав так, она побежала к своему дому, в котором смешались архитектурные стили Японии и Европы, уткнулась лицом в калитку. Плечи её подрагивали.
— Что ты сказала? Да твоя семья — деревенщина. А я твоего папашу и знать-то не желаю.
После этих слов Харуми стал подбадривать ребят, предлагая покачаться или же поиграть во что-нибудь ещё. Но и на Тацуо, и на других ребят подействовали слёзы Юрико, и они вспомнили, что пора возвращаться домой.
Харуми состроил постную рожу. И тут ему, видно, стало жаль Юрико, которая по-прежнему стояла у калитки, не делая попытки открыть её. Он подбежал к ней, хотел сказать ей что-то на ухо, но она крутила шеей, отворачивалась, он же приобнял её, всё хотел, чтобы она выслушала его.
Наконец, Юрико кивнула ему, взглянула в глаза, робко улыбнулась, ещё раз кивнула. Потом они вместе пошли к повозке. На сей раз Тацуо, Харуми, Юрико и ещё одна девочка сели вместе, а на другой стороне повозки обосновалось шестеро малышей. Тацуо и Харуми обнимали Юрико за плечи. Игра продолжалась.
Минут через пять крупные капли дождя затанцевали по листьям сакуры, упали на землю, забарабанили по повозке. Дети и не заметили, как сгустились тучи.
— Ого! Ночь уже. И холодно стало. Промокнем, промокнем!
— Ну и пусть дождь, ну и пусть промокнем!
Юрико хотела было подняться, но мальчишки придавили её за плечи, не давая уйти. Раз-два, раз-два — качались они, убыстряя темп.
— Не хочу больше играть, не хочу. Я замёрзла, я рассержусь.
Темень заволакивала город.
— Промокнем, пошли домой! — закричал Харуми. Он подпрыгнул, и тут же все мальчишки разбежались в стороны.
— Так нечестно! — закричала Юрико, оставшаяся сидеть на повозке, которую поливал и поливал дождь.
[1923]
Двадцать четвёртая осень моей жизни ознаменовалась тем, что в приморской гостинице я встретил девушку. Мы понравились друг другу.
Не наклоняя головы, она закрылась рукавом своего кимоно.
Видя это, я в который раз подумал, что мне следует избавиться от своей дурной привычки.
«Всё равно я тебя вижу».
«Но не всю же».
Её голос был нежен и игрив. Мне полегчало.
— Что-нибудь не так?
— Нет, всё в порядке. Правда, всё в порядке.
Она опустила рукав — её напряжённое лицо говорило о некотором усилии, которое понадобилось ей, чтобы встретиться со мной глазами. Я отвернулся. Передо мной был океан.
У меня была дурацкая привычка: смотреть человеку прямо в глаза. Многие ощущали от этого неудобство. Я и хотел бы избавиться от этой манеры, но мне становилось не по себе, если я не видел лицо собеседника. Но мне всякий раз делалось ужасно стыдно,
