которыми Веллингтон победил при Ватерлоо. Что ж, мистер Гувер прогнал нас с Антикости, а мистер Рузвельт сплавил сюда, чтоб избавиться от нас. В лагере все устроено для того, чтоб вызвать эпидемию, но бедняги, как назло, не хотят умирать. Некоторых отвезли на Тортугас, но там теперь местность стала здоровее. И потом, мы не захотели там оставаться. Так что пришлось нас привезти обратно, сюда. Что они теперь выдумают? Надо же им как-нибудь от нас избавиться. Разве вы этого не понимаете?
— Почему?
— Потому что мы — отпетые, — сказал высокий. — Нам нечего терять. Мы дошли до точки. Мы хуже той голытьбы, с которой имел дело Спартак. И с нами многого не сделаешь, потому что нас столько били, что теперь единственное наше утешение — алкоголь и единственная гордость — уменье все вытерпеть. Но не все мы такие. Кое-кто из нас сумеет и сдачи дать.
— Много в лагере коммунистов?
— Человек сорок, не больше, — сказал высокий. — На две тысячи. Чтоб быть коммунистом, нужны дисциплина и воздержание; пьянчуга не может быть коммунистом.
— Не слушайте вы его, — сказал рыжий ветеран. — Он просто красный, ну его к черту.
У другого конца стойки один ветеран заспорил с Фредди из-за счета.
— Вот столько ты выпил, — сказал Фредди. Ричард Гордон посмотрел на ветерана. Он был сильно пьян, глаза у него налились кровью, и он явно лез на скандал.
— Врешь, — сказал он Фредди.
— Восемьдесят пять центов, — сказал ему Фредди.
— Смотрите, что сейчас будет, — сказал Рыжий. Фредди положил обе руки на стойку. Он не сводил с ветерана глаз.
— Врешь, — сказал ветеран и схватился за пивной стакан. Как только его пальцы сомкнулись вокруг стакана, правая рука Фредди описала над стойкой полукруг и обрушила на голову ветерана тяжелую солонку, обмотанную посудным полотенцем.
— Чисто сделано? — сказал рыжий ветеран. — Красиво сделано?
— Вы бы посмотрели, как он орудует спиленным кием, — сказал второй.
Два ветерана, стоявшие там, где свалился зашибленный солонкой, сердито оглянулись на Фредди.
— Это еще что?
— Успокойтесь, — сказал Фредди. — Ну-ка, по одной за счет заведения. Эй, Уоллэйс, — сказал он, — прислони-ка этого к стенке.
— Чисто сделано? — спросил рыжий ветеран Ричарда Гордона. — Не придерешься?
Широкоплечий детина выволок зашибленного солонкой из толпы. Он поставил его на ноги, и тот взглянул на него невидящими глазами.
— Выкатывайся, — сказал он ему. — Пойди, проветрись. — У стены сидел, держась обеими руками за голову, тот, которого вразумили раньше. Широкоплечий молодой человек подошел к нему.
— Ты тоже выкатывайся, — сказал он ему. — С тобой тут вечно истории.
— У меня челюсть сломана, — хрипло сказал тот. Изо рта у него шла кровь и стекала по подбородку.
— Скажи еще спасибо, что ты жив после такого удара, — сказал плечистый молодой человек. — Ну, выкатывайся.
— У меня челюсть сломана, — тупо повторил тот. — Они сломали мне челюсть.
— Выкатывайся, тебе говорят! — сказал молодой человек. — С тобой вечно истории.
Он помог человеку со сломанной челюстью встать на ноги, и тот нетвердыми шагами вышел на улицу.
— Помню, раз выдался вечер, так тут у стенки лежало штук двенадцать, — сказал рыжий ветеран. — А как-то поутру я видел, как этот толстопузый оттирал тут пол шваброй. Видел я, как ты шваброй оттирал пол? — спросил он толстого негра-бармена.
— Да, сэр, — сказал бармен. — Много раз. Да, сэр. Но вы никогда не видели, чтобы я бил кого-нибудь.
— Говорил я вам? — сказал рыжий ветеран. — Шваброй.
— Похоже, что и сегодня вечер будет не хуже, — сказал второй ветеран.
— Послушайте, приятель (Ричарду Гордону), может, повторим еще раз?
Ричард Гордон чувствовал, что пьянеет. Его лицо в зеркале позади стойки уже начало казаться ему чужим.
— Как вас зовут? — спросил он высокого коммуниста.
— Джеке, — сказал высокий. — Нельсон Джеке.
— Где вы жили до того, как попали сюда?
— О, везде, — сказал тот. — В Мексике, на Кубе, в Южной Америке, везде.
— Завидую вам, — сказал Ричард Гордон.
— Почему вы мне завидуете? Почему вы не работаете?
— Я написал три книги, — сказал Ричард Гордон. — Сейчас пишу четвертую, о Гастонской стачке.
— Это хорошо, — сказал высокий. — Отлично. Как, вы сказали, ваша фамилия?
— Ричард Гордон.
— А! — сказал высокий.
— Что это значит, «а!»?
— Ничего, — сказал высокий.
— Вы читали мои книги? — спросил Ричард Гордон.
— Да.
— Они вам не понравились?
— Нет, — сказал высокий.
— Почему?
— Не хочется говорить.
— Скажите.
— По-моему, все они — дерьмо, — сказал высокий и отвернулся.
— Сегодня, кажется, мой вечер, — сказал Ричард Гордон, — мой бенефис. Вы что будете пить? — спросил он рыжего ветерана. — У меня еще осталось два доллара.
— Пиво, — сказал Рыжий. — Слушайте, я ваш друг. По-моему, ваши книги — отличные книги. К черту этого паршивого красного.
— Нет ли у вас с собой какой-нибудь книжки? — спросил второй ветеран. — Я бы охотно почитал вашу книжку. Вы никогда не печатались в «Западных рассказах» или «Героях войны»? Я этих «Героев войны» готов читать хоть каждый день.
— Что это за птица, этот высокий? — спросил Ричард Гордон.
— Я же говорю, он просто паршивый красный, — сказал второй ветеран. — Лагерь кишит такими. Мы бы их выставили, но я же говорю, у нас там народ чаще всего не помнит.
— Чего не помнит? — спросил Ричард Гордон.
— Ничего не помнит, — сказал второй.
— Вы меня видите? — спросил Рыжий.
— Да, — сказал Ричард Гордон.
— Вы бы поверили, что у меня самая славная женка на свете?
— Отчего же.
— Да, представьте себе, — сказал Рыжий. — И до чего же эта девчонка в меня влюблена. Она у меня прямо как рабыня. «Налей-ка мне еще чашку кофе», — говорю я. «Сейчас, папочка», — говорит. И чашкa уже на столе. И так во всем. Она от меня без ума. Всякая моя прихоть для нее закон.
— А ты скажи, где она? — спросил второй
