Но в поезде его гордость воскресла от встречи с делегатами из Спарты, Пайонира и других мелких городов того же штата. Все почтительно слушали, как великий вельможа из столичного города Зенита объяснял им сущность здравой политики и значение Крепкой Деловой Администрации. С наслаждением они погрузились в профессиональный разговор — самый приятный и самый увлекательный разговор в мире.
— А как дела у Раунтри с постройкой этого громадного жилого здания? Что он сделал? Выпустил акции, что ли, или как-нибудь иначе финансировал свой проект? — спросил маклер из Спарты.
— Сейчас я вам все объясню, — ответил Бэббит. — Если бы мне поручили вести это дело…
— А я сделал так, — гудел Эльберт Уинг. — Снял на неделю витрину магазина, выставил огромную рекламу: «Игрушечный город для деток-малолеток», — и понаставил там кукольных домиков, всяких деревьев, а внизу повесил надпись: «Крошке нравится наш городок, а папе с мамой — наши чудные дома». И знаете — весь город об этом заговорил, и в первую же неделю мы продали несколько участков под застройку…
Колеса пели «тра-та-та-та, тра-та-та-та», поезд бежал через фабричный район. Домны изрыгали пламя, грохотали паровые молоты. Красные огни, зеленые огни, ослепительные вспышки белого пламени летели мимо окон, и Бэббит снова чувствовал себя значительным и энергичным.
IV
Он позволил себе неслыханную роскошь: отдал в поезде выгладить костюм. Утром, за полчаса до того, как они прибыли в Монарк, проводник подошел к его дивану и прошептал:
— Освободилось отдельное купе, сэр. Я отнес ваш костюм туда.
Накинув рыжее осеннее пальто на пижаму, Бэббит проследовал мимо задернутых зеленых занавесок и впервые в жизни испытал величие отдельного купе. Проводник всем своим видом показывал, как прекрасно он понимает, что Бэббит привык одеваться с помощью камердинера: он держал на весу брюки Бэббита, чтобы идеально отутюженные отвороты не смялись и не запачкались, палил воды в отдельный умывальник и ждал с полотенцем, пока Бэббит умывался.
Иметь отдельную умывальную было удивительно приятно. Насколько весело Бэббиту казалось вечером в общем вагоне, настолько неприятно там было утром, когда в умывальной толпились толстяки в шерстяных фуфайках, на всех крюках висели мятые рубашки, на кожаных стульях лежали потертые несессеры, и нельзя было продохнуть от запаха мыла и зубной пасты. Обычно Бэббит не очень стремился к уединению, но тут он наслаждался им, наслаждался услугами своего «камердинера» и дал ему на чай полтора доллара.
Втайне он надеялся, что все заметят, как он выходит из вагона в Монарке, в свежеотутюженном костюме, сопровождаемый проводником, который с влюбленным видом несет его чемодан.
В отеле «Седжвик» его поместили в одной комнате с У.-А. Роджерсом из Зенита, хитрым, мужиковатым агентом по продаже пригородных участков. Они вместе отлично позавтракали вафлями с кофе, поданном не в чашечках, а в больших кружках. Бэббит разговорился, поведал Роджерсу, что такое искусство писать, дал посыльному четвертак на газету и послал Тинке открытку: «Папка жалеет, что тебя с ним нет и ему не с кем веселиться».
V
Заседания съезда проходили в бальном зале отеля «Аллен». В небольшой комнате перед залом находился кабинет председателя комитета. Он был самым занятым человеком на съезде, он был до того занят, что совершенно ничего не мог делать. Сидя у столика маркетри в комнате, заваленной смятой бумагой, он целый день принимал местных агентов по рекламе, лоббистов{34}, ораторов, которые хотели участвовать в прениях, и, выслушивая их торопливый шепот, неопределенно смотрел куда-то вдаль и быстро бормотал: «Да, да, превосходная мысль! Непременно займемся этим!» — и тут же забывал, о чем речь, закуривал сигару, тоже забывал о ней, между тем как телефон не умолкая звонил и вокруг толпились какие-то люди, твердя: «Послушайте, мистер председатель! Мистер председатель, выслушайте меня!» — хотя он уже от усталости ничего не слышал.
В комнате, где помещалась выставка, висели планы новых пригородов Спарты, фотографии нового муниципального здания в Галоп-де-Ваше и длинные колосья пшеницы с надписью «Природное золото из Шельби-Каунти, города-сада в Стране господа бога».
И хотя настоящие совещания проходили в номерах гостиницы, где перешептывались приезжие, или среди отдельных групп, уединявшихся в холле от толпы, украшенной значками, но все-таки было устроено и несколько официальных заседаний.
Первое открылось приветствием мэра города Монарка. Потом пастор первой христианской церкви Монарка, толстый человек с прядью волос, прилипшей к потному лбу, сообщил господу богу, что приехали люди, занимающиеся реализацией недвижимости.
Почтенный посредник из Миннемагенты, майор Карлтон Тюк, произнес речь, в которой разоблачались происки кооперативной торговли. Уильям А. Ларкин из города Эврики сообщил утешительный прогноз о «видах на развитие строительства», напомнив, что цены на оконное стекло упали.
Словом, съезд шел своим чередом.
Делегатов непрестанно и упорно развлекали. Монаркская Торговая палата дала банкет, а Ассоциация промышленников устроила прием, на котором каждой даме преподнесли хризантему, а каждому мужчине — кожаный бумажник с надписью: «Память о Монарке — Мире Мощных Моторов».
Миссис Кросби Ноултон, жена фабриканта автомобилей флитвинг, открыла для обозрения свой знаменитый итальянский парк и устроила там чай. Шестьсот представителей фирм по продаже недвижимости гуляли с женами по осенним дорожкам. Из них человек триста вели себя незаметно, другие триста энергично восклицали: «Здорово задумано!» — тайком срывали осенние астры, прятали их в карманы и старались протиснуться поближе к миссис Ноултон, чтобы пожать ее нежную ручку. Делегаты от Зенита (кроме Сесиля Раунтри), хотя их никто не просил, собрались вокруг пляшущей мраморной нимфы и спели: «А вот и мы…»
Все делегаты от Пайонира случайно оказались членами Благодетельного и Покровительственного ордена Лосей и принесли с собой огромный стяг с надписями: «Б. П. О. Л. — Благородные, Порядочные, Особенные Люди — Береги Пайонир, О Лиззи!» — и Галоп-де-Ваш, лучший город штата, тоже не отставал. Председатель галоп-де-вашской делегации, высокий, краснолицый толстяк, проявил большую активность. Он снял пиджак, швырнул широкополую черную шляпу на траву, засучил рукава, влез на солнечные часы, сплюнул и заревел:
— Расскажем всему миру и доброй хозяюшке этого дома, что самый лучший городишко в нашем благословенном штате — Галоп-де-Ваш! Вы, ребята, можете сколько угодно болтать про ваш Зенит, а я вам шепну, что в старом Галопе больше домовладельцев, чем в любом другом городе штата. А когда у человека есть собственный дом, он тебе не полезет в забастовки, он будет делать детей, вместо того чтобы делать скандалы! Да здравствует Галоп-де-Ваш! Да здравствует родина домоседов! Он всех проглотит живьем! Кричи на весь мир — ур-а-а-а!
Наконец гости разъехались. По саду прошел последний трепет — и все успокоилось. Миссис Кросби Ноултон со вздохом взглянула на мраморную скамью, которую до перевозки сюда пять веков грело солнце Италии. На лице крылатого сфинкса, поддерживавшего скамью, кто-то нарисовал чернильным карандашом усы. Мятые бумажные салфетки валялись на грядках гвоздики. На дорожке, словно обрывки нежной кожи, лежали лепестки последней осенней розы. В бассейне с золотыми рыбками плавали папиросные окурки, они набухали, расползались, оставляя за собой противные следы, а под мраморной скамьей лежали тщательно составленные черепки разбитой чайной чашки.
VI
Возвращаясь к себе в отель, Бэббит подумал: «А вот Майре вся эта светская петрушка, наверно, понравилась бы». Его самого этот прием интересовал куда меньше, чем автомобильные прогулки, организованные Монаркской торговой палатой. Он без устали осматривал водокачки, пригородные трамвайные станции, кожевенные заводы. Он жадно глотал статистические данные, которые ему сообщали, и потом с восторгом говорил своему соседу У.-А. Роджерсу: «Конечно, этому городу далеко до Зенита, — ни наших перспектив, ни наших природных богатств тут и в помине нет; но вы знаете, я-то, например, до сегодняшнего дня понятия не имел, что они в прошлом году выпустили семьсот шестьдесят три миллиона кубов пиломатериалов! Что вы на это скажете?»
Он страшно нервничал перед своим докладом. Стоя на невысокой кафедре и глядя на собравшихся, он весь дрожал, перед глазами плыл красный туман. Но начал он уверенно и, окончив официальную часть, свободно заговорил с аудиторией, засунув руки в карманы, и его очкастая физиономия блестела, как тарелка, поставленная на ребро под лампой. Слышались крики: «Здорово сказано!» — а потом, в прениях, все поминали «выступление нашего друга и собрата, мистера Джорджа Ф. Бэббита». За пятнадцать минут он превратился из рядового делегата в лицо, почти столь же известное, как сам дипломат от коммерции — Сесиль Раунтри. После собрания делегаты со всего штата окликали его: «Привет, брат Бэббит!» Шестнадцать совершенно незнакомых людей называли его Джордж, а трое увели в угол, чтобы поделиться своими соображениями: «Рад, что у вас хватило храбрости вступиться за нашу профессию, поддержать ее как следует. Я всегда считал, что…»
