– Садись, мальчик; на твоём месте я бы не стал так стараться. Ты, должно быть, не привык врать – что-то у тебя неважно получается, практики, что ли, не хватает. Уж очень ты нескладно врёшь.
За такими комплиментами я не гнался, зато был рад-радёхонек, что меня наконец оставили в покое. Доктор собрался чтото сказать, повернулся и начал:
– Если бы вы, Леви Белл, были в городе с самого начала…
Но тут король прервал его, протянул руку и сказал:
– Так это и есть старый друг моего бедного брата, о котором он так часто писал?
Они с адвокатом пожали друг другу руку, и адвокат улыбнулся, как будто был очень рад; они поговорили немного, потом отошли в сторону и стали говорить шёпотом; а в конце концов адвокат сказал громко:
– Так и сделаем. Я возьму ваш чек и пошлю его вместе с чеком вашего брата, и тогда они будут знать, что всё в порядке.
Им принесли бумагу и перо; король уселся за стол, склонил голову набок, пожевал губами и нацарапал что-то; потом перо дали герцогу, и в первый раз за всё время он, как видно, растерялся. Но он всё-таки взял перо и стал писать. После этого адвокат повернулся к новому старичку и говорит:
– Прошу вас и вашего брата написать одну-две строчки и подписать свою фамилию.
Старичок что-то такое написал, только никто не мог разобрать его почерк. Адвокат, видно, очень удивился и говорит:
– Ничего не понимаю!
Достал из кармана пачку старых писем, разглядывает сначала письма, потом записку этого старичка, а потом опять письма и говорит:
– Вот письма от Гарви Уилкса, а вот обе записки, и всякому видно, что письма написаны другим почерком (король с герцогом поняли, что адвокат их подвёл, и вид у них был растерянный и дурацкий), а вот почерк этого джентльмена, и всякий без труда разберёт, что и он тоже не писал этих писем, – в сущности, такие каракули даже и почерком назвать нельзя. А вот это письмо от…
Тут новый старичок сказал:
– Позвольте мне объяснить, пожалуйста. Мой почерк никто не может разобрать, кроме моего брата, и он всегда переписывает мои письма. Вы видели его почерк, а не мой.
– Н-да! – говорит адвокат. – Вот так задача! У меня есть письма и от Уильяма; будьте любезны, попросите его черкнуть строчку-другую, мы тогда могли бы сравнить почерк.
– Левой рукой он писать не может, – говорит старичок. – Если бы он владел правой рукой, вы бы увидели, что он писал и свои и мои письма. Взгляните, пожалуйста, на те и на Другие – они писаны одной рукой.
Адвокат посмотрел и говорит:
– Я думаю, что это правда; а если нет, то сходства больше, чем мне до сих пор казалось. Я-то думал, что мы уже на верном пути, а мы вместо того опять сбились. Но, во всяком случае, одно уже доказано: эти двое – не Уилксы. – И он кивнул головой на короля с герцогом.
И что же вы думаете? Этот старый осёл и тут не пожелал сдаться! Так-таки и не пожелал! Сказал, что такая проверка не годится. Что его брат Уильям первый шутник на свете и даже не собирался писать по-настоящему; он-то понял, что Уильям хочет подшутить, как только тот черкнул пером по бумаге. Врал-врал и до того увлёкся, что и сам себе начал верить, но тут приезжий старичок прервал его и говорит:
– Мне пришла в голову одна мысль. Нет ли тут кого-нибудь, кто помогал обряжать моего брата… то есть покойного Питера Уилкса?
– Да, – сказал один, – это мы с Эбом Тернером помогали. Мы оба тут.
Тогда старик обращается к королю и говорит:
– Не скажет ли мне этот джентльмен, какая у Питера была татуировка на груди?
Ну, тут королю надо было живей что-нибудь придумать, а то ему такую яму выкопали, что в неё всякий угодил бы! Ну откуда же он мог знать, какая у Питера была татуировка? Он даже побледнел, да и как тут не побледнеть! А в комнате стало тихо-тихо, все так и подались вперёд и во все глаза смотрят на короля. А я думаю: ну, теперь он запросит пощады, что толку упираться! И что же вы думаете – попросил? Поверить даже трудно – нет, и не подумал. Он, должно быть, решил держаться, пока не возьмёт всех измором; а как все устанут и начнут мало-помалу расходиться, тут-то они с герцогом и удерут. Так или иначе, он продолжал сидеть молча, а потом заулыбался и говорит:
– Гм! Вопрос, конечно, трудный! Да, сэр, я могу вам сказать, что у него было на груди. Маленькая, тоненькая синяя стрелка, вот что; а если не приглядеться как следует, то её и не заметишь. Ну, что вы теперь скажете, а?
Нет, я нигде не видывал такой беспримерной наглости, как у этого старого хрыча!
Новый старичок живо повернулся к Эбу Тернеру с приятелем, глаза у него засветились, как будто на этот раз он поймал короля, и он спросил:
– Ну вот, вы слышали, что он сказал? Был такой знак на груди у Питера Уилкса?
Они оба отвечают:
– Мы такого знака не видели.
– Отлично! – говорит старый джентльмен. – А видели вы у него на груди неясное маленькое П. и Б. – Б. он после перестал ставить, – а потом У. и тире между ними, вот так: П. – Б. – У. – И он начертил всё это на клочке бумаги. – Скажите, вы такой знак видели?
Оба опять ответили в один голос:
– Нет, мы этого не видели. Мы не заметили никаких знаков.
Ну, тут уж остальные не выдержали и стали кричать:
– Да они все мошенники, всё это одна шайка! В реку их! Утопить их! Прокатить на шесте!
Все тут загалдели разом, и такой поднялся шум! Но адвокат вскочил на стол и говорит:
– Джентльмены! Джентльмены! Дайте мне сказать слово, одно только слово, пожалуйста! Есть ещё выход – пойдёмте выроем тело и посмотрим.
Это всем понравилось.
Все закричали «ура» и хотели было тронуться в путь, но адвокат и доктор остановили их:
– Погодите, погодите! Держите-ка этих четверых и мальчишку – их тоже захватим с собой.
– Так и сделаем! – закричали все. – А если не найдём никаких знаков, то линчуем всю шайку!
Ну и перепугался же я, сказать по правде! А удрать не было никакой возможности, сами понимаете. Они схватили нас всех и повели за собой прямо на кладбище, а оно было мили за полторы от города, вниз по реке; и весь город тоже за нами увязался, потому что шум мы подняли порядочный, а времени было ещё немного – всего девять часов вечера.
Когда мы проходили мимо нашего дома, я пожалел, что услал Мэри Джейн из города, потому что теперь стоило мне только подать ей знак – она выбежала бы и спасла меня и уличила бы наших мошенников.
Мы всей толпой бежали по берегу реки и орали, как дикие коты; небо вдруг потемнело, начала мигать и поблёскивать молния, и листья зашумели от ветра, а мороз ещё пуще подирал по коже.
Такой страшной беды со мной ещё никогда не бывало, и я вроде как одурел, – всё вышло не так, как я думал, а совсем по-другому: вместо того чтобы любоваться на всю эту потеху со стороны и удрать когда вздумается, вместо Мэри Джейн, которая поддержала бы меня, спасла и освободила бы в решительную минуту, теперь одна татуировка могла спасти меня от смерти. А если знаков не найдут…
Мне даже и думать не хотелось, что тогда будет; и ни о чём другом я тоже почему-то думать не мог. Становилось всё темней и темней; самое подходящее было время улизнуть, да только этот здоровенный детина Хайнс держал меня за руку, а от такого Голиафа попробуй-ка улизни! Он тащил меня за собой волоком-до того разъярился; мне, чтобы не отстать, приходилось бежать бегом. Добравшись до места, толпа ворвалась на кладбище и затопила его, как наводнение. А когда добрались до могилы, то оказалось, что лопат у них во сто раз больше, чем требуется, а вот фонаря никто и не подумал захватить. И всетаки они принялись копать при вспышках молнии, а за фонарём послали в ближайший дом, в полумиле от кладбища.
Они копали и копали с остервенением, а тем временем стало страх как темно, полил дождь и ветер бушевал всё сильней и сильней, а молния сверкала всё чаще и чаще, и грохотал гром; но они даже внимания не обращали на это – так все увлеклись делом. Когда вспыхивала молния, видно было решительно всё: каждое лицо в этой большой толпе, каждая лопата земли, которая летела кверху из могилы; а в следующую секунду всё заволакивала тьма и опять ничего не было видно.
Наконец они вытащили гроб и стали отвинчивать крышку; и тут опять начали так толкаться и напирать, чтобы протиснуться вперёд и взглянуть на гроб, – ну немыслимое дело! А в темноте, да ещё в такой давке, просто страшно становилось. Хайнс ужасно больно тянул и дёргал меня за руку, он, должно быть, совсем позабыл, что я существую на свете; он громко сопел, – видать, здорово разгорячился.
Вдруг молния залила всё ярко-белым светом, и кто-то крикнул:
– Ей-богу, вот он, мешок с золотом, у него на груди!
Хайнс завопил вместе со всеми, выпустил мою руку и сильно рванулся вперёд, чтобы взглянуть на золото; а уж как я от него удрал и выбрался на дорогу – этого я и сам не знаю.
На дороге не было ни души, и я пустился бежать во все лопатки; кругом было пусто, если не считать густого мрака, ежеминутных вспышек молнии, шума дождя, свиста ветра и раскатов грома; можете быть уверены, что я летел сломя голову!
