Янко Есенский - Демократы

Шкврнитый положил трубку и тотчас снова снял ее.

— Барышня, дайте мне доктора Заяца… Это отдел организации торжеств, — подмигнул он Ландику. — Не отвечает? Ушел на торжества? Тогда его заместителя, Ушла… Кто ушел? Доктор Заяц ушел или Ушел?.. Или оба?.. Ушел у телефона? Слава богу… В половине одиннадцатого совещание, у меня.

Так он договорился со всеми — с отделом экономии, государственной безопасности, с полицейским управлением и с городской ратушей. Всюду на месте были только мелкие чиновники. Остальные были на торжествах.

Было уже четверть одиннадцатого, когда Шкврнитый кончил звонить. Сидя на стуле, он нервно притопывал ногой.

— Вы поступаете в управление? — спросил он Ландика.

— Да. Вот распоряжение.

— И хотите получить работу?

— Да. Очень.

— Очень? Это хорошо. — Черные очки Шкврнитого остановились на носу Ландика. — Все это совсем не так просто, — проговорил главно-верховный советник. — Вы думаете, что здесь все так же, как в окружном управлении в Старом Месте? Там начальник скомандует: «Идите туда-то!» — и вы идете. Дело уже сделано. А тут, — он сделал широкий жест, — огромный механизм с гигантским аппаратом, да еще не хватает колесиков. Больших колес у нас хватает. Шефов, которые только подписывают бумаги, — полно, но дельных работников, которые позаботились бы о занятиях для начальства, — мало. Поэтому каждый начальник будет требовать, чтобы вас определили именно к нему. Вас, правда, нельзя разорвать на куски, как рвут плохой черновик, вы пока превосходный черновик, который каждый захочет получить.

Польщенный таким сравнением, Ландик поклонился.

— Я сказал — пока. Так что нечего кланяться, коллега. Вы пока еще подаете надежды, вы только превосходно написанный черновик. Вот когда мы изучим вас — тогда увидим, чего вы стоите. Словом, тогда возникнет вопрос, куда вас деть. Сначала мы выслушаем референта по кадрам, который занимается юристами; он выслушает начальников отдельных групп, те — начальников отделов, а последние — референтов. Одни из них будут утверждать, что у них работы больше, чем у всех, а сотрудников меньше; вторые будут доказывать, что количество ничего не значит, дело в качестве работы; третьи будут убеждать, что решающим должно быть не количество и не качество работы, а число командировок. Вот в том и в том отделении все всегда в дороге, в разъездах, а надо ведь, чтоб и «дома» кто-нибудь остался. «Но ведь это несправедливость, — скажут шефы отделений, чиновники которых всегда «сидят на месте», — где-то постоянно устраиваются прогулки, а мы, видите ли, должны все время сидеть дома». — «Надо справедливо разделить работу, чтобы каждому что-нибудь досталось». — «У нас не бывает ни геллера постороннего заработка». Шефы «путешествующих» отделений только усмехнутся в ответ на эти предложения: «Заработки? К каждой командировке мы доплачиваем из своего кармана. С удовольствием уступим вам все командировки». И так далее. Разгорится ссора. В конце концов будут составлены статистические сводки количеств дел в группах, отделах, у референтов — в расчете на год, месяц, день, минуту; потом исчислят доли эффективности работы без учета качества работы и числа командировок, затем с учетом качества, но без командировок; наконец, с учетом и качества и числа командировок. Далее вычислят в процентах: сколько работы приходится на одну группу, потом на один отдел, на голову. Сколько процентов чиновников занято в отдельных группах и отделах и за сколько минут, часов, месяцев и лет можно выполнить ту или иную работу. Только таким образом мы узнаем, где вы нужнее всего… Вы видите, что это не так просто. Если бы дело было просто, мы вообще не были бы нужны. Поэтому все надо так усложнить, чтобы мы снова понадобились, когда это придется упрощать.

— А что же будет до того времени, когда меня куда-то назначат? — испуганно спросил Ландик.

— До тех пор вы будете маячить, как придется.

— Маячить? Как это?

— Как маятник, от двери к двери.

Ландик не понимал, шутит Шкврнитый или говорит серьезно. Ему казалось, что советник хочет ошеломить его огромными масштабами аппарата земско-краевого управления, сложностью делопроизводства, своей опытностью и знаниями. Пусть-де неискушенный чиновник убедится, что тут не окружное управление, и проникнется уважением к высшему начальству.

— Может быть, мне прийти завтра, пан верховный советник, раз я сейчас ничем не могу быть полезен? Сегодня, я вижу, вы очень заняты.

Шкврнитый не отпустил Ландика.

— При нашем безлюдье вы нам очень пригодитесь. Может, вы получите какое-нибудь задание.

Чиновники начали сходиться на совещание. Первым пришел комиссар Сольничка, представитель отдела иностранного туризма; за ним — доктор Светлый из отдела организации торжеств. Выяснилось, что советник Ушел должен быть на параде. Полицейское управление представлял доктор Небогий. Государственную безопасность олицетворял комиссар Врабец. Полицейский директорат прислал комиссара Серваца.

Всего присутствовало семь человек. Все молодые чиновники — тщательно причесанные, полнощекие, со здоровыми зубами, бритые, сухопарые. Только у Небогого сверкал во рту золотой зуб, у Светлого была козья бородка, а комиссар Врабец зачесывал на лысину волосы из-за ушей. Солиднее всех — не считая Шкврнитого, которому солидность придавали черные очки, — держались Светлый и Врабец.

Шкврнитый был несколько уязвлен тем, что ему, «верховному советнику», приходится совещаться с такими молокососами, едва вступившими на административную стезю. Он чувствовал себя много старше их и хотел закончить совещание как можно быстрее.

Все шло гладко. Молодые люди слушали и не возражали. Ландик вел протокол и записывал, кому что поручено, кто отвечает за цветы, кто за музыку, за костюмы. Ландику достались костюмы. Жаркие дебаты разгорелись вокруг вопроса о приветственной речи. Шкврнитый предложил, чтобы ее произнес Светлый.

— У вас бородка, — сказал он, — и вы похожи на вице-президента.

Светлый запротестовал:

— Пан Врабец — лысый, он выглядит куда внушительнее.

Врабец отпирался:

— Я бы охотно взял это на себя, если бы мог остаться в шляпе. Но шляпу надо снимать, подует ветер, и вся моя прическа… А испортится прическа, я тут же потеряю дар речи. Случалось, что самые пламенные слова о патриотизме, произнесенные мной, вызывали у слушателей смех только потому, что во время речи я придерживал рукой пряди волос.

— Попробуйте их напомадить, — посоветовал Сервац.

— Нет, не годится. Это серьезный довод, — решил Шкврнитый. — Тогда, может, вы, доктор Небогий?

Небогий покраснел, заерзал на стуле и, склонив голову, тихо ответил:

— У меня нет сюртука.

— Тоже серьезно, — согласился Шкврнитый. — У кого из вас есть сюртук? Мой не подойдет, я полнее и выше.

Все молчали.

— Пусть говорит Сервац, — предложил доктор Светлый.

— Я представляю не краевое, а полицейское управление. Поэтому меня не принимайте в расчет… А почему молчит пан комиссар Сольничка?

— Я-я-я за-за-за-икаюсь, — возражал Сольничка.

— С каких пор? — рассмеялся Сервац.

Никому не хотелось произносить речь. На это нужна сноровка. Те, у кого ее нет, охотнее слушают речи, чем произносят их. Ландик проникся состраданием к своим коллегам. «Несчастные», — подумал он и снова предложил свои услуги:

— Я могу сказать речь.

— Ваша забота — костюмы, — напомнил Шкврнитый.

Ему как-то не очень приятно было, что какой-то Ландик, только что прибывший из какого-то Старого Места, будет в такой торжественный момент представлять краевое управление и пана президента, да еще на церемонии встречи короля. Добро бы встречали своего начальника, а то — короля. А вдруг провалится?

— И костюмы достану, и речь скажу, — заверил его Ландик.

— Вот смелый молодой человек, — бросил Шкврнитый. («И наглый», — подумал он при этом.) — Ну, хорошо, — произнес он вслух. — А не справитесь, горе вам!.. Благодарю вас, господа, — обратился он ко всем, — через час доложите об исполнении… Благодарю, — поклонился он еще раз и распустил совещание.

«Каждый пошел своей дорогой»{75} выполнять свое задание.

Ландик поспешил к Петровичам, но не в адвокатскую контору, а прямо на квартиру. Не с паном адвокатом, а скорее с милостивой пани или, что всего лучше, с Желкой хотелось ему поговорить. Только бы застать их дома. Ландик чувствовал себя смело и уверенно — не то что утром, в час приезда в Братиславу. Тогда он был преисполнен тревоги, не знал, как его примут, не влетит ли ему сразу; тогда он не представлял себе, куда его назначат, не понизят ли в должности. И вдруг! Главный, то бишь верховный советник политического управления, заменяющий заместителя председателя секретариата, пустился с ним в долгие разговоры, разъяснял, изволил шутить с ним, посвятил его в тайны своего учреждения, усадил его — не то что этот дуб Бригантик, который чуть не лопается от высокомерия. Кажется, тут люди повежливее… Да еще и похвалил его, сказал, что он, Ландик, пока превосходный черновик, что за него будут драться; пригласил его на совещание, поручил вести протокол, и вот он должен приветствовать короля… Едва приехал — и уже должен приветствовать короля. Это он-то, комиссар! Даже и Петровичи сразу стали ему казаться ничего не значащими или весьма мало значащими людьми, которые, собственно, обязаны его принять, nota bene, хорошо принять и исполнить все, что он потребует. Они проникнутся чувством признательности к нему за то, что он, лицо, действующее именем наивысшего учреждения в стране, именем президента, обратился именно к ним по делу встречи короля. Пусть теперь осмелится сказать ему что-нибудь какой-то там окружной начальник из Старого Места! Да он и в подметки Ландику не годится. Балда! Когда он встречал короля? И будет ли встречать?