Серьезные естествоиспытатели, обладающие весом и авторитетом в этих вопросах, замечают также, что как уродливому полипу нравится присасываться к прелестной женской ножке, как обыкновенно цепляются к одежде те неприятные цветки, полные колючек и похожие на ежа, цветочки, которые мы называем обычно дурнишником, – так и мятежники, в особенности наиболее рослые и главные отпрыски, присасываются к кассам административного аппарата, а серебро, к которому прикасаются мятежники, полностью лишается своей силы, ибо исчезает. Удивительное химическое свойство! Так, в бурные времена можно видеть, как горсточки мятежников, вырванные сильным порывом ветра из родной почвы, налетают на какой-нибудь населенный пункт, опустошают и разоряют его, наполняя жителей ужасом и страхом. На улицах они производят яростный шум на манер зазывал. Наивно, имея деньги, стремиться вырваться от них, не оставив им всю наличность, равно как нелепо человеку, одетому в шелк, пытаться выбраться из кустов ежевики иначе, как нагим и исцарапанным.
Обойдем молчанием многие иные свойства этого странного растения, которые нетрудно вывести из указанных выше, вроде, например, способности в мирные времена находить пристанище среди полезных растений, как пырей в хлебах, или способности принимать облик полезных растений и питаться теми же соками и т. п.
Таким образом, мятежник – это вредное и даже вреднейшее растение. Но, порождая яд, природа тут же создает и противоядие. Мудрая в данном случае, как и во всех иных случаях, природа сделала нам известными и особые средства, сопротивляться которым не способна никакая поросль мятежников. Это, прежде всего, великая бдительность и уничтожение его повсюду, где он начинает размножаться, как чертополох; а в целях профилактики их следует выкуривать порохом в таких пунктах Кастилии, где, как в Роа и других местах, они произрастают столь пышно. Их не пробовали еще выжигать, как стерню, н хотя это средство чаще применялось против ведьм, все же оно может оказаться подходящим и даже, как я полагаю, более действенным против мятежников, чем против колдуний. Конечно, наилучшим противоядием было бы воспитать во всех жителях любовь к своей родине и раскрыть им глаза, чтобы они увидели мятежников такими, каковы они на самом деле, и научились их различать. Но это – более долгий способ и является делом будущего, а для прошлого уже непригоден. В заключение мы можем, кроме того, сказать, что благонамеренному земледельцу не составит никакого труда сбор мятежников, ибо, как отлично показал опыт, это растение в крайней беде способно также переносить зиму, можно сказать, на весу. Ясно и несомненно, что, будучи повешенным и основательно оторванным от родной почвы, питающей его своими соками, этот сорняк, как и остальные растения, теряет свою силу, то есть злокачественность. Это последнее средство имеет лишь то неудобство, что, прибегнув к нему, надо вешать мятежников одного за другим, а это – длительная операция. Кроме того, мы противники крайних средств, продиктованных отчаянием. Так что, как нам кажется, лучшее из всех возможных средств против мятежников – это то, которое связано с порохом, а еще более действенное – это просвещение, ибо свет их высушивает и при нем они, посрамленные и ослепленные, гибнут.
Хунта в Кастел-у-Бранку[199]
Хунта, иначе – объединение, – наипрекраснейшая вещь на свете, в особенности когда речь идет об единении тварей божиих. Члены хунты могут ничего не делать, возможно также, что им и делать-то нечего, и все же хунта вещь до крайности необходимая; так что стоит где-нибудь зародиться какой-нибудь группке, как к ней сейчас же пристраивают хунту, все равно как к ребенку кормилицу, и не успеет эта группка глазом моргнуть, как она уже обросла хунтой, и польза ей от этого немалая. Итак, хунта является сплошь и рядом как бы предвозвестником группировки, и подобного рода хунты обычно слоняются у нас по дорогам на положении преследующих или преследуемых, если только не отправляются подышать воздухом за границу или не улепетывают во все лопатки, ибо с хунтами всякое приключается.
Нас интересует в настоящее время хунта, обосновавшаяся в Кастел-у-Бранку. В городке этом дело, видимо, клонилось к ночи и горизонт начал уже темнеть, когда в те края удосужился пробраться испанец из числа продувных малых доброго старого времени, то есть людей, чрезвычайно и даже полностью равнодушных к правительству и выражавшихся обычно так: кто-нибудь мною все равно должен управлять, так не все ли равно, кто именно.
За каким таким делом направлялся в Кастел-у-Бранку наш испанец, сейчас трудно выяснить. Достаточно будет сказать, что он направлялся и ужо подходил к месту, как вдруг на самой середине дороги его остановил какой-то португалец, обладавший свирепым голосом и страшным лицом.
– Кастилец, – спросил он, – вы не из подданных ли его величества императора Карла Пятого? Вы ведь идете из Кастилии?
Кастилец наш, разбиравшийся в галисийском наречии едва ли лучше, чем в пороках правительств, спокойным голосом и с невозмутимым видом ответил:
– Чей я подданный, не знаю, да и знать мне это не к спеху: я иду по своим делам; я королей не свергаю, я их и не назначаю;[200] кто пустился в путь, о других делах забудь.
Португалец рассвирепел, а это дело нешуточное! Поселянин смекнул, в чем дело, и, прежде чем тот начал метать громы и молнии, – хотя небо оставалось безоблачным, – произнес:
– Вы, ваша милость, сеньор португалец, не гневайтесь; я в любую минуту готов стать подданным кого вы только прикажете. А кто же в этих краях почитается моим королем?
– Его величество Карл Пятый.
– Ну, ладно! В час добрый! Хотя в то время, как я уходил, у нас правила ее величество королева…
– Кастилец!
– Не гневайтесь, ваша милость…
И вот мало-помалу эта пара вступила, наконец, в городок – португалец со страшным лицом и наш медоречивый кастилец. Не успели они пройти два-три шага, как по всему Кастел-у-Бранку разнеслось известие о прибытии подданного его императорского величества. Дело в том, что его императорскому величеству далеко не каждый день выпадало на долю созерцать своего собственного подданного, ибо насчет подданных у него не густо, а потому произошло нечто вполне естественное, нечто бывшее в порядке вещей.
А именно: подобно тому, как обычно целый город подданных торжественно встречает приезд своего короля, в данном случае было вполне законно, чтобы город королей торжественно встретил приезд подданного. И вот грянули во все колокола, так что по этому поводу кое-кто заметил: лиха беда начало, а другие еще прибавили: чтобы править, важно только начать. [201]
Как уже было сказано, грянули во все колокола; поселянин разинул рот от удивления, и действительно грохоту было хоть отбавляй.
– Какой это праздник завтра? – простодушно осведомился он.
– Празднуется прибытие вашей милости, сеньор кастилец.
– Мое прибытие? Подумать только, какая разница! У нас в Испании никто никогда не праздновал мои выходы и приходы; и то сказать, я там обычно вола вертел; вижу, что в ваших краях умеют оказать внимание человеку…
В такого рода приятной беседе подошли они к домику, на котором висела большая вывеска и на ней крупными буквами значилось:
ВЕРХОВНАЯ ПРАВИТЕЛЬСТВЕННАЯ ХУНТАвсех Испании и сверх того всех Индий[202]
Поселянин не решался войти, но португалец потащил его силой. Наклонив как следует голову, тот, переступая со ступеньки на ступеньку, оказался, наконец, в комнате величиною с доброе королевство, поскольку в тех краях королевства бывают величиною с комнату.
Убранство вышеозначенной комнаты было чисто спартанское: одни голые стены; кругом заседали сановные сочлены хунты, но если уж говорить чистую правду, восседали они «на чем бог послал». Свеч было мало, и те еле мерцали. Дрянное зеркало служило им для двоякой цели: чтобы казалось, что их много, хотя на самом деле было мало, и таким образом укреплять их не очень стойкий дух; а также, чтобы время от времени говорить друг другу: «Поглядитесь в зеркало, ваша светлость»; ибо одарять друг друга они могли только такими двумя вещами, как «покойной ночи» или «ваша светлость».
Швейцара не было, да и дверей, строго говоря, тоже не было: домик представлял собой жалкую деревенскую лачугу, где дверей либо не бывает вовсе, либо же они не закрываются. Посредине – плохонький стол да убогий шкафчик – вот вся мебель и вся обстановка.
Помнится, я где-то читал, что в какой-то стране, у индейцев, верховная ассамблея, обсуждавшая дела племени, происходила в бочках с холодной водой, куда в голом виде погружали сочленов, оставляя вне бочки только голову для участия в спорах. Нельзя не признать, что существует бесспорное сходство между хунтой Кастел-у-Бранку и ассамблеей в бочках, поскольку карлисты, составляющие первую, и дикари, заседавшие во второй, в равной степени бесстыдники.
