— Ты что, Людмила, неужто не понимаешь — ехать надо! — уже почти виновато сказала дочери мать.
— «Понимаешь», «понимаешь», — заговорила, всхлипывая, девочка. — А меня-то вы чего ж не поймете, прямо все и позабыли, что ли? А мне как же — надвое разорваться? Ведь сердце мое тут остается…
И она совсем разревелась.
— Да ты успокойся, возьми себя в руки; Ванька-то тебе вроде бы и повода не давал, ну не люба ты ему, что ж тут не понять-то? — гладила мать ее по голове. — Ты посмотри на себя в зеркало — и личико что надо, и коса золоченная, и станом, как царевна. Я и сама не заметила, как ты в красавицу превратилась. Чего же убиваться то?
— Что ты все «Ванятка, Ванятка»! Может, я просто не хочу никуда больше ехать. Надоели чемоданы, рюкзаки, поезда, самолеты! — говорила, продолжая всхлипывать, Людмила. — Может, назло Ивану я и хочу тут остаться!
— Что вы тут расходились? — вошла Настя.
— Да вот Людмила уезжать не хочет.
— Ну и в чем проблема, пусть живет, нам веселее будет, потом и школу срывать несподручно.
— Да вы что, сговорились? Я уже документы забрала, — рассердилась Надежда Павловна.
— Как забрала? — удивилась Люда. — Выходит, я просто удираю?
— Почему это ты «удираешь»? Все и так знали, что ты уедешь.
В комнату вошли Виктор и Яков.
— Какие проблемы? — с наигранной беспечностью, но с ноткой грусти в голосе спросил Виктор.
— Дочка уезжать не хочет, — сказала Надежда Павловна.
— Пусть себе живет, — совершенно спокойно сказал Виктор.
— И я им то же сказала, — вмешалась Настя.
— А что потом? — спросил Яков.
— Да ничего, закончит девятый класс весной и приедет к вам. Чего гнать коней? — убеждал Виктор.
Людмила, почувствовав поддержку, подошла к нему и повисла на шее.
— Ну вот, — продолжил Виктор Иванович, — кто же меня еще так обнимет, как не родная моя племянница! Может, мы ее и вообще себе оставим, а вы еще не так и стары, чтобы больше детей не иметь.
Всем стало и смешно, и грустно.
— А я вот сейчас к директору школы схожу, она тут рядом живет, и улажу все, — как бы заключила разговор Анастасия Макаровна.
— Может, так и надо сделать, там все равно ремонт квартиры будет, действительно, среди года срываться с учебы не стоит, — сказал Яков.
Людмила засияла. Чмокнув Анастасию Макаровну в щеку и набросив полушубок, она вылетела из комнаты.
— Куда это она? — недоумевала Надежда.
— Так куда же, если не к своей подружке. Дуся тут недалеко живет, с Алтая прошлым летом вернулась, в одном классе учатся, — сказала Настя.
— Между прочим, первая любовь Ивана, — добавил Виктор. — Не разлей вода были в детстве.
— Что было, то было. Она такая рыжая была, некрасивая, а Иван же, как картинка, а вот не могли друг без дружки. Когда уезжала, Иван даже плакал.
— Ага, рыжая, а глянь теперь — какая красавица стала, прям Василиса Прекрасная, — почти серьезно сказал Виктор.
— Летит время, — как-то мечтательно и грустно произнесла Надежда.
— Ну что, я схожу к директрисе? — спросила Настя.
Взяв документы, она вышла.
— Вчера почтовый приходил, — вспомнил Виктор, надо было бы Насте сказать, чтобы на почту зашла, — глядишь, что и пришло.
— Да ладно, если что-то срочное, так позвонили бы, — сказал Яков. — Хоть одно я вам полезное дело сделал — телефон пробил.
— Еще бы, теперь нам только на телефон и надеяться, опять одни остаемся, если б не Людмила, то хоть волком вой, особенно зимою.
— Будете к нам в гости приезжать, тут недалеко, — заговорила Надежда. — Мы-то к вам теперь нескоро заявимся: надо на работу устраиваться, а там как с отпуском — неизвестно.
Зазвенел телефон. «О, легок на помине!» — сказал Виктор и взял трубку. «Виктор, это я, — послышался четкий голос Насти, — тут на почте нам сразу три депеши есть, одна телеграмма от Ивана, что доехал хорошо, письмо от Риты Ивановны и заказное на твое имя из Смоленской области, мне его не дают». — «Дай трубку заведующей». — «Да, — послышалось, — я не заведующая, а старшая смены». — «Маринка, ты?» — «Я, я, Виктор Иванович! Хорошо, продиктуйте свой паспорт». Виктор передал данные паспорта, и стали ждать. Через несколько минут вошла раскрасневшаяся Настя.
— Ох, и погода, так и сечет по лицу, прямо как градом! — говорила она, снимая полушубок.
— А ну давай посмотрим, что там за новости, — сказал Виктор и включил настольную лампу.
Почти совсем стемнело, и в селе один за другими зажигались ночные фонари на столбах, а в избах вспыхивали оконные проемы.
— Бери, Надежда, ты у нас самая грамотная, читай!
От Ивана была короткая телеграмма: «Прибыл, все нормально». Потом прочитали короткое письмо от Риты Ивановны, в котором она извещала о замужестве Оксаны.
— Хоть бы сообщила, за кого вышла, кто он, этот парень, — с укором произнесла Настя.
— Тебе-то что? — спросил Виктор. — Вот если бы мы видели эту Риту и Оксану…
— А Ивану, наверно, будет не все равно, он-то их знает.
— Ладно, Надежда, читай дальше. Из Смоленска пришло несколько документов. Разложив их по порядку, начал читать.
«Настоящим извещением на ваш запрос от 21.10.1949 года, отвечаем, что Сердюченко Сергей Иванович 1915 года рождения служил в 131 пехотном полку и осенью 1941 года пропал без вести». Стояли подписи сотрудников архива. Надежда Павловна прочитала второй документ.
«Согласно представленным вами документам, подтверждаем, что пулеметчик 131 пехотного полка 6-й роты Сердюченко Сергей Иванович 1915 года рождения погиб смертью храбрых 17 октября 1941 года» — подпись и печать.
И наконец, Надежда начала читать длинное письмо. Совершенно неизвестная им женщина подробнейшим образом описывала, как погиб Сердюченко Сергей Иванович, как после войны она много лет разыскивала его родственников и только в 1955 году напала на след. «Деревня, в которой жил Сердюченко Сергей, — писала женщина, — была полностью сожжена и только по счастливой случайности я встретила там, на развалинах, пожилого мужчину, который и указал мне след Сердюченко. Оказалось, что они живут недалеко от станции Дрогобуш Смоленской области. Сергей был до войны женат и уже имел двух сыновей и дочку. Жена его, Прасковья Ивановна, погибла в войну, и дети воспитывались у далекой родственницы. После смерти родственницы детей определили в школу-интернат, где я их и нашла. Путем долгих мытарств я все же забрала детей к себе, и они выросли достойными людьми. Для первого случая, я думаю, хватит. Пишите. До свидания». Далее стоял адрес и подпись: Васильева Валентина Васильевна.
— Вот тебе и «куча родственников», как писал Володя, — сказал Яков Иванович. — А жизнь почти прожита, я Сергея вообще не помню, а ты, Виктор?
— Я помню мальчишку в телогрейке. Только, по-моему, они уходили вместе с нашей сестренкой, ее звали, кажется, Рая, мне Феня о них рассказывала.
— А я о сестренке даже не слышал.
— Ты же тогда совсем мальцом был, даже я все это помню смутно.
— Может, и так, — согласился Яков.
Женщины накрыли на стол. Как-то незаметно проскользнула в свою комнату Люда, зажгла свет и, взяв книгу, уселась за письменный стол. «Прошу к столу!» — официально пригласила всех Настя. Когда все уселись, Виктор предложил тост за погибших на войне и за Сергея. «Пусть будет пухом земля ему, так и неувиденному и неузнанному брату нашему». Молча, выпили. Из соседней комнаты вышла Людмила и вопросительно посмотрела на Настю. «Я потом тебе объясню», — шепотом сказала Анастасия Макаровна.
После ужина вынесли и сложили вещи в машину, простились, и, весело зарычав, «тойота» побежала в сторону станции.
Глава пятнадцатая
Конец октября. Он и в Крыму «конец октября». Днем еще детвора купается в прудах, речках и озерцах, не говоря уже о море, а по ночам, особенно под утро, легким холодком прошуршит в кустах ветерок и потянет бледным туманом по низинам рек, а утром заблестит паутинным блеском роса — первый признак осени. Эта ночь не отличалась какой-то своей особенностью; с вечера было совсем тепло, и Владимир Иванович даже открыл стекла боковых дверей «Волги», на что Иван тут же блаженно отозвался: «Ух, ты, благодать, какая, а то за день я уже запарился». Но к середине ночи, когда рассказ о жизни малолетнего разведчика подходил к середине, заметно похолодало, даже стойкий сибирский паренек натянул на себя плед.
— Может, зашторимся? — предложил Владимир Иванович, — оставлю-ка я одну дверку, левую, для отдушины, а остальное закроем.
— И что, Владимир Иванович, вы так и дошли в этих золотых ботинках до самой Англии? — спросил Иван.
— У них только стельки и были золотые, а сами ботинки никакой ценности не представляли. Если бы я их выбросил, никто бы не подобрал, так они были изношены. Обувал их я редко, больше нес связанными на плече. А однажды, уже на пароме, когда мы отходили от берегов Франции, в давке, я потерял один ботинок. «Ну, — думал, — все», — но когда люди угомонились, я прошел вдоль борта и нашел его в куче картонных ящиков. Радости моей не было предела!
