— Когда нужно, тогда и подадим, начальник. Старик Сунь привез, он и отвезет.
— Хорошо. Я пошел. Лежи, провожать не надо. Поправляйся. Надеюсь, еще встретимся!
Тяжело было Го Цюань-хаю расставаться с человеком, которому он был многим обязан и которого полюбил, как отца. Он подполз к раскрытому окну и смотрел вслед Сяо Сяну, пока тот не скрылся во флигеле, где жили старики Тянь.
Попрощавшись с ними, начальник бригады зашел к вдове Чжао, затем к Бай Юй-шаню и наконец к Ли Всегда Богатому.
Для каждого у него нашлось на прощанье слово дружбы, бодрое слово участия.
Когда Сяо Сян вернулся наконец в школу, здесь все уже спали. Он разбудил Лю Шэна, и они вполголоса проговорили до самых петухов.
— Бедняжка вдова Чжао! Она очень тоскует, — сказал в заключение начальник бригады. — Ты позаботься, чтобы у нее ни в чем не было нужды. Это не просьба, это мой приказ. Не забудь также, что в будущем году надо устроить маленького Со-чжу в школу… он… мальчик очень… смышленый…
Сяо Сян не договорил: он уже спал. И вдруг откуда-то долетел до него голос Лю Шэна:
— Какой Со-чжу? Это сынишка Чжао Юй-линя, что ли?..
— Со-чжу… Со-чжу… — Сяо Сян на мгновение приподнял веки, но они снова крепко сомкнулись.
За пятьдесят суток, проведенных в этой деревне, он ни одной ночи не спал как следует. Но эти пятьдесят суток, тысяча двести тревожных часов, не были исключением: бо́льшую часть его жизни составляли именно такие часы. И в густых волосах этого еще молодого человека с каждым днем появлялись все новые серебряные нити.
Утро следующего дня было солнечным и свежим от обильной росы. Была какая-то необычная яркость в этом утре, и работники бригады, окрыленные своими успехами, чувствовали в себе такую же бодрость, какой дышало и это осеннее утро.
Сяо Ван заметил, что, уезжая, всегда радуешься, потому что жить в одном месте надоедает, на что Лю Шэн возразил:
— А по-моему, совсем наоборот. Оставаться куда приятнее, чем уезжать. К месту так привыкаешь, что разлучаться очень тяжело.
Словом, каждый расхваливал очевидные преимущества своего положения.
К воротам школы лихо подкатила телега, запряженная четверкой лошадей. Лошади все как на подбор: с гладкой лоснящейся шерстью, крепкими, стройными ногами. Когда возчик остановил их, они зафыркали, выгнули шеи и начали бить копытами о землю.
Из телеги выпрыгнул сияющий старик Сунь.
— Опять с нами, старина? — приветствовал его Сяо Ван, вытаскивая вещи.
— А как же? Кто меня заменит? Разве в деревне Юаньмаотунь сыщешь другого возчика, который мог бы везти бригаду? — рассмеялся Сунь.
— Залезайте скорей! — торопил начальник бойцов отделения охраны. — Старина Сунь, пошевеливайся, а то еще провожать сбегутся. Митинг получится.
Телега быстро покатилась к западным воротам. Но скорость не помогла. Из всех лачуг высыпали мужчины и женщины. Они настигли «беглецов» и набросали в телегу столько кукурузы, диких яблок и орехов, что возчик запротестовал:
— Не надо больше! Лошади, гляди, не потянут!
Он взмахнул кнутом.
Лошади спустились с пригорка и помчались по равнине. На восточном краю неба радужно переливались облака. Кукуруза и гаолян созрели. Листья ив и вязов были совсем желтыми.
— Скоро иней появится, — сказал дребезжащим от тряски голосом старик Сунь, — тогда и уборка начнется. Работа будет горячая. Недаром говорится: «За три весны не переделаешь столько, сколько за одну осень».
— А не поспеют убрать, что тогда? — спросил начальник бригады.
— Плохо будет. Холода настанут, по утрам работать нельзя: нос отморозишь…
Когда добрались до высохшей лужи, которую теперь чешуйками покрывала затвердевшая грязь, Сяо Сян улыбнулся:
— Вот здесь, помнишь, тебя грязью окатили. Не забыл еще?
— Этого не забудешь, начальник. В то время Хань Большая Палка вон каким важным был, нас и за людей не считал. Вся власть над нами ему принадлежала. Скажет: умри, — ложись и помирай. А теперь настала ясная погода. Если бы ты, начальник, не приехал, никогда бы нам не подняться!
— Ты, как всегда, льстишь! — засмеялся Сяо Ван.
— Нет, нет, что ты! Истинную правду говорю!
— Этого крестьяне сами добились, своей силой завоевали. Мы тут, старина, ни при чем!
— Рассказывай! — протянул возчик и, лукаво прищурив глаз, ухмыльнулся. — Я тебя сейчас, товарищ Сяо, поймаю! Я тебя так спрошу: демократия у нас ныне или, может, не демократия?
— Конечно, демократия.
— И что народ сказал, то по его слову и делается?
— Верно.
— А раз по его слову делается, стало быть, народ правильно говорит?
— Так.
— А если оно так, послушай, что крестьяне говорят: все это, говорят, достижение и заслуга нашего начальника Сяо. Значит, у тебя, по мнению всего народа, есть достижение и заслуга. А ты говоришь, я льщу. Если же там, в уезде, которые выше тебя стоят, не поверят, мы, по демократическому нашему закону, придем и скажем: раз мы, крестьяне, говорим, что начальник Сяо заслужил, верьте нашему слову и премию ему выдайте… — Сунь заискивающе взглянул на Сяо Сяна. — А если ты, начальник, в самом деле какую премию получишь, так меня, старика, не забудь…
— Давай ты живее, краснобай! — добродушно прикрикнул на него Сяо Сян. — Нам к обеду надо в город поспеть.
— Ручаюсь, что поспеем… — и возчик стегнул кнутом сразу по всей четверке.
За подпрыгивающей на камнях телегой раскатывался дробный грохот тяжелых колес, извивался хвост золотистой пыли.
Не успело еще солнце переместиться в южный край неба, как впереди уже показались красные кирпичные дома, утопающие в темной зелени. Это был уездный город.
— Я все сказал, начальник. Если не верите моим словам, прошу убедиться лично…
— Постой! Ты кончил, а я только начинаю. Не уходи. Я хочу спросить тебя вот о чем: со всеми ли помещиками вы покончили? Земля вся переделена?
— Землю вы, начальник, в прошлом году сами переделили. А что касается помещиков… так мы их всех опрокинули.
Этот разговор происходил в морозную зимнюю ночь в бывшем доме Хань Лао-лю, где помещалось ныне правление крестьянского союза деревни Юаньмаотунь. Разговаривали Сяо Сян и новый председатель Чжан Фу-ин.
Собственно новым его назвать было нельзя. Он работал на этом посту уже несколько месяцев. Однако встреча его с начальником бригады произошла впервые.
Собеседники стояли у стола. На столе горела масляная лампа, и при тусклом ее свете Сяо Сян внимательно разглядывал своего нового знакомого.
Председатель был одет в стеганую черную куртку из добротного сукна и в такие же штаны. Ноги скрывала тень от стола. Когда председатель снял свою лисью шапку, Сяо Сян увидел аккуратно причесанные волосы, разделенные прямым пробором.
Чем дальше шел разговор, тем больше бусинок пота выступало на лбу Чжан Фу-ина.
Вспомнив что-то, Сяо Сян улыбнулся и с любопытством спросил:
— Ты, кажется, хозяин местной харчевни?
— Да… — как бы мимоходом буркнул председатель и, торопливо нахлобучив шапку, направился к двери.
— Ведь это ты составил тогда подложную ведомость распределения земли, которую подсунул Братишка Ян? Твоя была работа?
Чжан Фу-ин замер в дверях, сразу сгорбился и ухватился рукой за косяк.
— Я не виноват, начальник… совсем не виноват… — забормотал он. — Мне Братишка Ян велел. Я в ту пору мало что смыслил в таких делах и не посмел ослушаться.
Теперь начальник бригады разглядел и его ноги, они были обуты в японские армейские ботинки на толстой кожаной подошве.
— Так, так, — с усмешкой кивнул Сяо Сян. — Значит ты, Чжан Фу-ин, и есть председатель крестьянского союза. Как же, давно уже слышу это славное имя и чрезвычайно рад познакомиться. Недаром говорится: «Мало слышать о человеке, надо повидать его». — Сяо Сян выдержал паузу, которая показалась Чжан Фу-ину вечностью, и осведомился: — Ну как, хозяин, торговые дела? Процветает ли заведение?
— Харчевню закрыл. С прошлого года работаю в поле. Я всегда любил крестьянскую работу и считаю, что из семидесяти двух человеческих занятий земледелие — самое лучшее.
Начальник бригады слушал и все посматривал на одежду Чжан Фу-ина. Ему хотелось сказать: «Что-то ты одет совсем не по-крестьянски». Но он промолчал и отпустил председателя.
Дойдя до середины двора, Чжан Фу-ин облегченно вздохнул. Было холодно, завывала метель. Председатель ощупью выбрался на шоссе и быстро зашагал. Снег хрустел под его новыми кожаными ботинками.
Сяо Сян зевнул, потянулся и спросил связного Вань Цзя, раскладывавшего постели на южном кане:
