За воротами Святого Маврикия он миновал хижины гончаров, а дальше дорога, узкая и темная, шла среди высоких агав. Из-за холмов, озаряя мрачную долину желтым унылым светом, вышла, прежде невидимая, полная луна. Дон Руй ехал шагом, опасаясь появиться в Кабриле слишком рано, раньше, чем служанки и слуги, помолившись на ночь, улягутся спать. Отчего в своем послании, столь ясном и обдуманном, дона Леонор не назначила часа их встречи? Его воображение летело вперед, врываясь в сад Кабриля и стремглав взбираясь по обещанной лестнице, — и он припускался вслед за ним нетерпеливым галопом, так что камни градом взметывались из-под конских копыт на плохо укатанной дороге. Потом он сдерживал взмыленного коня. Рано, еще рано! И он, изнывая от промедления, принуждал себя ехать шагом, чувствуя, как сердце его колотится в груди, словно птица в клетке.
Так доехал он до распятия, где дорога разветвлялась, словно зубья вил, на две идущие рядом, а затем обе они упирались в сосновую рощу. Обнажив голову перед распятием, дон Руй на мгновение встревожился: он не мог припомнить, какая из этих дорог вела к Холму Повешенных. Он уже направился по той, что была почти совсем скрыта деревьями, как вдруг среди безмолвных сосен заплясал в темноте огонек. И дон Руй увидел перед собой старуху в лохмотьях, с распущенными длинными космами; сгорбленная, она опиралась на палку и держала в руке фонарь.
— Куда ведет эта дорога? — крикнул ей дон Руй. Старуха высоко подняла фонарь, силясь разглядеть всадника.
— К Хараме.
И тут же старуха с фонарем исчезла, растворившись во тьме, как будто она возникла лишь для того, чтобы предупредить его, что он ошибся дорогой… Дон Руй поспешил повернуть назад, обогнул распятие и поскакал по другой, более широкой дороге; и вскоре на фоне освещенного луной неба он разглядел черный столбы и черные перекладины на Холме Повешенных. И тут же придержал лошадь, приподнявшись в стременах. На высоком, иссохшем, лишенном травы и вереска холме, соединенные низкой щербатой стеной, высились черные, громадные в желтом свете луны четыре одинаковых гранитных столба, напоминавшие остов разрушенного дома. К каждому из столбов была приделана толстая перекладина, и на всех четырех перекладинах висели тела повешенных, черные и окоченелые, с неподвижными, немыми лицами. И все кругом казалось таким же мертвым, как они.
Разжиревшие стервятники спали, примостившись на столбах. Вдали мертвенно-бледно светилась стоячая вода Бабьего болота. А на небе все больше наливалась желтизной огромная луна.
Дон Руй пробормотал «Отче наш»: долг христианина — помолиться за эти грешные души. Затем, тронув поводья, двинулся было дальше, как вдруг в бескрайней тишине и полнейшем безлюдье раздался, зазвенев, голос, голос, который взывал к нему, умоляющий и протяжный:
— Кабальеро, остановитесь, приблизьтесь сюда!
Дон Руй резко натянул поводья и, привстав на стременах, окинул испуганным взором зловещее безлюдье. Но перед глазами у него был лишь иссохший холм, мерцающая, неподвижная вода, столбы и мертвецы. Он подумал, что ему что-то померещилось в ночной мгле или чей-нибудь неприкаянный дух шутит с ним свои шутки. И он тронулся с места, не тревожа и не торопя коня, как если бы они с ним находились на одной из улиц Сеговьи. Но сзади вновь раздался тот же голос, неотступно взывавший к нему, тревожный и горестный:
— Кабальеро, подождите, не спешите, вернитесь, приблизьтесь сюда!
И вновь дон Руй резко остановил лошадь и, повернувшись в седле, отважно устремил свой взор на четверых мертвецов, висевших на перекладинах. Голос слышался оттуда, и голос этот, будучи человеческим, должен был исходить из того, что имело человеческий облик! Какой-то из этих повешенных звал его, звал нетерпеливо и отчаянно.
Быть может, по чудесной милости господней, в ком-то из них остались дыхание и жизнь? А быть может, благодаря еще большему чуду, один из этих полусгнивших скелетов остановил его, чтобы передать предостережение небес?.. Но как бы то ни было, исходил ли этот голос из живой груди или из груди мертвой, непростительной трусостью было бы уехать, поддавшись страху, не вняв его просьбе и не выслушав его.
И дон Руй направил испуганного коня прямо к виселицам; там, остановившись, он выпрямился в седле и спокойно, уперевшись рукой в бок, оглядел одного за другим всех четырех мертвецов и крикнул:
— Кто из вас, повешенных, осмелился звать дона Руя де Карденаса?
И тогда тот, кто висел спиной к лунному свету, ответил с высоты державшей его веревки голосом невозмутимым и естественным, как если бы какой-то человек разговаривал из окна с кем-то на улице:
— Сеньор, это я.
Дон Руй заставил лошадь приблизиться к мертвецу. Лица повешенного он не мог разглядеть: голова его была низко опущена на грудь, и оно было скрыто свисавшими длинными и черными космами волос. Дон Руй видел лишь, как болтаются у покойника несвязанные руки и ноги, уже высохшие и почерневшие, словно обугленные.
— Что тебе надобно от меня?
Повешенный, вздохнув, прошептал:
— Сеньор, окажите мне великую милость: обрежьте веревку, на которой я вишу.
Дон Руй вытащил меч и одним взмахом перерезал наполовину сгнившую веревку. Зловеще гремя костями, скелет рухнул на землю и мгновенье лежал на ней распростертый. Но тут же он поднялся на ноги, которые у него подгибались, словно затекли, и обратил к дону Рую свое мертвое лицо — череп, обтянутый кожей, желтевшей ярче, чем освещавшая их луна. Глаза покойника были неподвижны и лишены блеска, а губы растянулись в застывшей улыбке. Между зубами, очень белыми, виднелся кончик почерневшего языка.
Дон Руй не выказал перед ним ни ужаса, ни отвращения. И, вложив меч в ножны, невозмутимо спросил:
— Ты мертвый или живой?
Скелет пожал плечами:
— Я не знаю, сеньор… Да и кто знает, что такое жизнь? И кто знает, что такое смерть?
— Но что ты от меня хочешь?
Повешенный длинными костлявыми пальцами ослабил петлю, которая все еще стягивала его шею, и объявил серьезно и торжественно:
— Сеньор, я должен сопровождать вас в Кабриль, куда вы направляетесь.
Дон Руй от великого изумления чуть не упал с коня и так натянул поводья, что конь его встал на дыбы, тоже как бы изумившись.
— Со мной, в Кабриль?..
Повешенный согнулся в поклоне так, что сквозь длинную прореху его рубашки, сшитой из мешковины, обнажились все позвонки, по виду более острые, чем зубья самой острой пилы.
— Сеньор, — взмолился он, — не отказывайте мне. Великое вознаграждение ждет меня, ежели я окажу вам эту услугу!
Тут дону Рую вдруг пришло на ум, что все это не что иное, как ужасные козни дьявола. И тогда он, вперив сверкающий взор в мертвое лицо, поднятое к нему в тревожном ожидании согласия, медленно и размашисто осенил его крестным знамением.
Повешенный опустился перед ним на колени с пугливым благоговением:
— Сеньор, зачем вы меня испытываете крестным знамением? Один господь может даровать нам прощение, и лишь на его милость я уповаю.
Тогда дон Руй смекнул, что ежели этот покойник не посланец дьявола, то не иначе как послан ему божьей волей! И покорным жестом, свидетельствующим, что он во всем полагается на небеса, дон Руй согласился взять в попутчики страшного просителя.
— Ну что ж, отправимся в Кабриль вместе, раз такова божья воля! Но я ни о чем тебя не спрашиваю, и ты ни о чем не допытывайся.
Он выехал на освещенную луной дорогу. Повешенный следовал за ним, не отставая ни на шаг, и даже когда Руй посылал лошадь в галоп, его спутник держался возле стремени, словно влекомый неслышным ветром.
Порой, чтобы вздохнуть посвободнее, он оттягивал петлю, обвивавшую его шею. И когда они проезжали мимо огороженных пастбищ и оттуда доносился аромат луговых цветов и трав, спутник дона Руя шептал с бесконечным облегчением и восторгом:
— Ах, как хорошо!
Дон Руй меж тем продолжал пребывать в изумлении и терялся в мучительных догадках. Он уже понял, что мертвец этот воскрешен богом, чтоб оказать ему, дону Рую, необычную и тайную услугу. Но для чего богу понадобилось выбрать ему столь ужасного спутника? Чтоб защитить его? Или чтоб воспрепятствовать доне Леонор, которую небеса возлюбили за ее набожность, впасть в смертный грех? Но разве господу, чтоб явить свою великую милость, недостало ангелов небесных, что он выбрал для своего божественного поручения висельника?.. Ах! С какой радостью повернул бы дон Руй обратно в Сеговью, когда б не рыцарская верность даме сердца, дворянская гордость, не допускавшая отступления, и покорность божьей воле, сопровождавшей его неотступно…
С высокого подъема внезапно открылся Кабриль, башни францисканского монастыря, облитые лунным светом, спящие среди садов дома. Совсем неслышно, так что ни одна собака не залаяла за воротами или у стен, они спустились к древнему римскому мосту. Перед распятием повешенный, упав на колени и воздев кверху бледные кости рук, долго молился на каменных плитах моста, время от времени издавая громкие вздохи. Вступив на тропу, он долго и с наслаждением пил из ручейка, с журчанием бежавшего под ветвями ивы. Поскольку тропа была узкой, спутник дона Руя шел теперь впереди, сгорбившись и плотно скрестив на груди руки; шаги его не производили ни малейшего шума.
