— Я сказал «Ха!» А вдруг кто-то войдет?
— Глупости. Миссис Артроуз работает над книгой. Фил-лис у себя в комнате, печатает речь Апджона. Уилберт на прогулке. Апджон уехал. Войти может разве лишь бринкли-кортское привидение. Если оно тебе явится, можешь презрительно рассмеяться и пройти сквозь него. Это отучит его шляться, где не следует, ха-ха-ха.
— Ха-ха-ха! — залился в ответ папаша Глоссоп.
Веселье их показалось мне неуместным, а шутки — сомнительными, и я дал им это понять всем своим видом, когда выходил из комнаты. Потому что, разумеется, я тотчас вышел из комнаты. Столкновения характеров с представительницами противоположного пола всегда заканчиваются тем, что Бертрам Вустер покоряется неизбежному. Впрочем, на душе у меня было довольно тускло, и когда Бобби, проходя мимо, назвала меня своим маленьким героем и сказала, что никогда не сомневалась в том, что на меня можно положиться, я пропустил ее слова мимо ушей с холодностью, которую она не могла не почувствовать.
День стоял великолепный, полный голубого неба, сияющего солнца и жужжания насекомых, день, в который сам Бог велел находиться на воздухе, наслаждаясь теплым ласковым ветерком со стаканом чего-нибудь холодного в руке; а я вынужден тащиться по душному коридору, обыскивать комнату фактически незнакомого мне человека, ползать по полу и заглядывать под кровати, глотая пыль и покрываясь перинным пухом, и все потому, что такая блажь взбрела в голову Бобби Уикем. Мне сделалось очень горько, хотелось плюнуть на всю эту затею и сбежать, я с трудом удержался. Просто удивительно, как по прихоти женщины я позволил вовлечь себя в подобную заваруху. Нас, Вустеров, всегда губит рыцарский дух, черт бы его побрал.
Когда я подошел к двери комнаты Уилберта и остановился, «натягивая смелость на колки[65]», мне пришло в голову, что все это что-то очень напоминает, и я вдруг понял, что именно. То же самое чувство я испытывал много лет назад, в пору учебы в Малверн-Хаусе, когда в глухую ночную пору крался в кабинет Обри Апджона за печеньем, которое он хранил в жестянке на письменном столе: однажды, проскользнув на цыпочках по коридору, я в ночной рубашке вошел в святилище и оказался лицом к лицу с Апджоном, который сидел в кресле и сам уминал печенье за обе щеки. Весьма щекотливая ситуация. Мучительный допрос и неизбежная расплата на следующее утро — полдюжины горячих по казенному месту — навсегда останутся высеченными, в буквальном смысле этого слова, на скрижалях моей памяти.
Кроме стука пишущей машинки в конце коридора, свидетельствовавшего о том, что мамаша Артроуз трудится, не жалея сил, чтобы заморозить кровь в жилах читающей публики, все было тихо. Я помедлил перед дверью, поджидая, пока «хочется» пересилит «колется» — Дживс говорил, что именно так всегда поступала какая-то кошка из пословицы,[66] — и осторожно повернул ручку двери, а потом — тоже очень осторожно — отворил дверь и оказался лицом к лицу с девушкой в платье горничной, которая всплеснула руками, как актриса на сцене, и подпрыгнула на несколько дюймов в воздух.
— Ух ты! — воскликнула она, снова почувствовав под ногами твердую почву. — Как вы меня напугали, сэр!
— Ужасно сожалею, — приветливо отвечал я. — По правде говоря, вы меня тоже напугали, так что мы теперь в одинаковом положении. Я ищу мистера Артроуза.
— А я ищу мышь.
Это заявление навело меня на одну любопытную мысль.
— А вы полагаете, здесь водятся мыши?
— Я видела мышь, когда убирала утром комнату. Поэтому я и принесла Огастуса, — сказала она и указала на большого черного кота, которого я только сейчас заметил. Это оказался мой старый знакомец, с которым мы нередко завтракали вместе: я уминал свою яичницу, а он лакал молоко из блюдца.
— Огастус задаст им жару! — сказала она.
Как вы наверняка догадались, с самой первой минуты нашей встречи с горничной я напряженно размышлял, как бы мне от нее избавиться, потому что ее пребывание в комнате делало мою задачу невыполнимой. Невозможно обыскивать комнату, когда прислуга стоит вдоль боковой линии, а с другой стороны, нельзя, претендуя на звание preux chevalier,[67] просто схватить ее за шиворот и выкинуть из комнаты. Поначалу я, признаться, почувствовал, что зашел в тупик, но потом ее слова о том, что Огастус задаст мышам жару, подсказали мне, как быть.
— Сомневаюсь, — сказал я. — Вы ведь здесь недавно, верно? Она подтвердила, что служит здесь всего вторую неделю.
— Я так и подумал, потому что иначе вы бы знали, что в смысле ловли мышей на него надежда плохая. Я с ним уже много лет знаком и досконально изучил его психологию. Он от роду не удосужился поймать ни одной мыши. Если он не ест, он дрыхнет. Так сказать, летаргический кот. Посмотрите, он и сейчас спит.
— Ух ты! И точно, спит.
— Это своего рода болезнь. У нее даже есть научное название. Травма… что-то там. Травматическая симплегия, вот как. У этого кота — травматическая симплегия. Иначе говоря, переводя на нормальный язык, это означает, что, если другим котам достаточно восьми часов сна в день, Огастусу требуются все двадцать четыре. Так что на вашем месте я бы оставил это неблагодарное поприще и забрал кота обратно на кухню. Вы просто зря теряете время.
Мое красноречие возымело действие. Она снова сказала «Ух ты!», взяла на руки кота, который что-то сонно пробормотал — я не разобрал, что именно, — и вышла из комнаты, оставив меня, наконец, одного.
Получив возможность спокойно осмотреться, я первым делом заметил, что верховная главнокомандующая, решившая, как вы знаете, не щадить сил и средств, чтобы ублажить семейство Артроузов, неплохо позаботилась об Уилберте при выборе спального помещения. По прибытии в «Бринкли-Корт» ему досталась так называемая голубая комната — неслыханная честь для холостяка, все равно что для актера — фамилия, набранная на афише крупным шрифтом, потому что в «Бринкли», как и в большинстве загородных домов, считается, что для размещения холостого контингента годится любой закуток или даже чуланчик. К примеру, моя спальня похожа на келью отшельника, размеры которой сравнимы даже не с собачьей будкой, а с кошачьим домиком, и то, пожалуй, тесноватым для такого кота, как Огастус. Короче говоря, когда я навещаю тетушку Далию, я не слишком рассчитываю на то, что она встретит меня словами «Добро пожаловать в усадьбу «Райские кущи», мой мальчик. Я приготовила для тебя голубую комнату. Надеюсь, тебе там будет удобно». Я как-то раз попросил ее меня там поселить, но она лишь спросила: «Кого? Тебя?», и разговор перешел на другие темы.
Голубая комната была обставлена в тяжеловесном викторианском стиле, когда-то ее занимал покойный отец дяди Тома, который любил все основательное и надежное. Там стояли кровать с пологом на четырех столбиках, коренастый туалетный столик, массивный письменный стол, разномастные кресла, на стенах картины, на которых красавцы в треуголках склонялись над кудряво-кисейными девами, а в дальнем конце комнаты находился шкаф, в котором можно было без труда разместить дюжину скелетов. Короче говоря, комната была такая большая, и в ней было так много укромных уголков, где можно спрятать украденную вещь, что всякий, кому предложили бы найти там серебряный сливочник в виде коровы, сказал бы: «Ну нет, увольте!» — и вывесил бы белый флаг.
Но у меня есть одно важное преимущество перед «всяким» — я много читаю. Это началось в раннем детстве, и я прочел больше детективных романов, еще до того как их стали называть «остросюжетными», чем съел за свою жизнь яиц всмятку, и они — я имею в виду книги, а не яйца — меня кое-чему научили, а именно: если кто-то хочет спрятать что-то в спальне, он неизменно кладет это что-то сверху на шкаф. Именно так поступали герои книг «Убийство в замке Мистлей», «Трупы по вторникам», «Выстрел из ниоткуда», «Свидетель не нужен», а также десятка других, не столь знаменитых, романов, и у меня не было причин полагать, что Уилберт Артроуз отступит от канона. Поэтому первое, что я сделал, это придвинул кресло и взобрался на него посмотреть, не лежит ли сливочник на шкафу, когда Бобби, бесшумно подобравшись ко мне сзади почти вплотную, спросила:
— Ну, как дела?
Честное слово, эти современные барышни просто приводят меня в отчаяние. Казалось бы, эта Уикем должна с младых ногтей усвоить, что нет ничего хуже для человека, тайно обыскивающего чужую комнату и находящегося в состоянии крайнего нервного напряжения, чем голос из ниоткуда, вдруг спрашивающий прямо в ухо шепотом, как дела. Вряд ли есть необходимость говорить вам, что я тут же рухнул вниз, как куль с мукой. Сердце мое бешено колотилось, давление подскочило, голубая комната кружилась у меня перед глазами в плавном адажио.
Когда я снова обрел способность соображать, выяснилось, что после моего оглушительного падения Бобби почла за благо исчезнуть из комнаты, а я намертво застрял в кресле в позе, похожей на позу Селедки в Швейцарии, когда его ноги оказались обернутыми вокруг шеи. И, похоже, у меня не было никаких шансов вырваться из кресельного плена без применения мощных технических средств.
