Сливочник в виде коровы исчез.
Для тех, кому интересно, спешу сообщить, что сливочник представлял собой серебряный сосуд, или кувшинчик, или как там еще называют емкости подобной формы, выполненный почему-то в виде коровы с задранным дугой хвостом и физиономией малолетней преступницы, на которой ясно было написано, что она задумала во время следующей дойки засветить хозяйке копытом промеж глаз. На спине у нее открывалась крышка на петлях, а кончик хвоста касался хребта, образуя что-то вроде ручки, за которую это сооружение надлежало держать при разливании сливок. Для меня всегда оставалось загадкой, как может нравиться подобное уродство, но, по-видимому, в восемнадцатом веке такие сливочники шли на ура, да и в наше время дядя Том от него просто без ума, так же, как и Уилберт — если верить показаниям свидетеля Глоссопа. Ну, да о вкусах не спорят.
Впрочем, дело не в том, нравится кому-то это страшилище или нет, а в том, что корова бесследно исчезла, и я уже собирался поставить об этом в известность папашу Глоссопа и выяснить его просвещенное мнение по этому поводу, как в комнату вошла Бобби Уикем. Она уже приготовилась к отъезду и сменила рубашку и шорты на дорожное платье.
— Всем привет, — сказала Бобби. — Как жизнь? Чего это ты такой взъерошенный, Берти. Что стряслось?
— Я скажу тебе, что стряслось, — прямо в лоб брякнул я. — Ты знаешь коровий сливочник дяди Тома?
— Нет. Что это за штука?
— Это такой кувшинчик для сливок, безобразный до ужаса, но чертовски дорогой. Можно без преувеличения сказать, что дядя Том бережет его, как зеницу ока. Просто души в нем не чает.
— Ну и на здоровье.
— Оно, конечно, так, только чертова штуковина пропала. Тишину летнего дня нарушил звук, похожий на гудение шмеля, который пытается выбраться из бутылки. Это зажужжал папаша Глоссоп. Глаза у него округлились, нос начал подергиваться, и можно было легко догадаться, что эта новость подействовала на него как удар по основанию черепа носком, в который предварительно набили мокрый песок.
— Пропала?
— Да.
— Вы в этом уверены?
Я сказал, что уверен, потому что, как вы знаете, так оно и было.
— Может быть, вы просто его не заметили?
— Такую штуку нельзя не заметить. Он снова зажужжал.
— Но это же ужасно!
— Хуже не придумаешь, согласен.
— Ваш дядя будет страшно огорчен.
— Да он будет реветь от горя, как белуга.
— Почему именно, как белуга?
— Этого я вам сказать не могу, но то, что заревет — гарантирую.
По выражению, появившемуся на лице Бобби, пока она слушала наш диалог, можно было догадаться, что от нее ускользает суть разговора. Как будто мы говорим на суахили.
— Ничего не понимаю, — сказала она. — Как это — пропала?
— Ее украли.
— В загородных домах не бывает краж.
— Бывают, если появится Уилберт Артроуз. Он же кле… клеп… ну, как там это называется, — сказал я и протянул ей письмо Дживса. Она с большим интересом его изучила, и когда смысл послания до нее дошел, воскликнула: «Чтоб мне провалиться со всеми потрохами», добавив, что в наше время можно ждать чего угодно. «Но, с другой стороны, — сказала она, — это нам на руку».
— Теперь, сэр Родерик, вы сможете с полным основанием подтвердить, что он и вправду чокнутый.
Последовала пауза, во время которой папаша Глоссоп, по-видимому, взвешивал ее слова и, скорее всего, сравнивал с У. Артроузом других чокнутых, которых ему доводилось встречать на протяжении долгой лечебной практики.
— Вне всякого сомнения, его метаболизм чрезмерно подвержен стрессам, возникающим вследствие взаимодействия внешних раздражителей, — произнес он, и Бобби с покровительственным видом похлопала его по плечу, на что я ни за что не отважился бы, хотя наши отношения, как я уже упоминал, стали гораздо более сердечными, чем прежде, и заявила, что лучше не скажешь.
— Ну вот, давно бы так! Повторите эти слова миссис Траверс, когда она вернется. Тогда у нее будут все козыри на руках в этой истории с Уилбертом и Филлис. У нее, наконец, появится аргумент, чтобы заявить протест против заключения брака. «А что вы скажете насчет его метаболизма?»— спросит она, и Апджону нечем будет крыть. Так что все прекрасно.
— Все, — уточнил я, — кроме того, что дядя Том лишился зеницы ока.
Она задумчиво закусила губу.
— Да, верно. Здесь ты прав. Какие мы можем принять меры? Она взглянула на меня, и я сказал, что не знаю, и тогда она взглянула на папашу Глоссопа, и он тоже сказал, что не знает.
— Ситуация чрезвычайно деликатная. Вы со мной согласны, мистер Вустер?
— На все сто.
— При сложившихся обстоятельствах ваш дядя не может просто пойти к этому молодому человеку и потребовать вернуть похищенную собственность. Миссис Траверс со всей недвусмысленностью подчеркнула, что следует соблюдать величайшую осторожность, чтобы не нанести мистеру и миссис Артроуз…
— …обиды?
— Я собирался сказать «оскорбления».
— Можно и так. Что в лоб, что по лбу.
— А они, вне всякого сомнения, почувствуют себя оскорбленными, если их сына обвинят в краже.
— Да это все равно, что раскрыть красный зонтик прямо перед мордой быка. Они прекрасно знают, что Уилберт воришка, но кому понравится, когда об этом говорят другие.
— Вот именно.
— Тактичный человек не станет заикаться об этом в их присутствии.
— Совершенно верно. Решительно не представляю себе, что тут можно сделать. Я в полном недоумении.
— И я тоже.
— Зато я — нет, — сказала Бобби.
Я затрепетал как вспугнутый… как его… ну, неважно, кто бы там ни был. В ее голосе мое многоопытное ухо различило то особенное оживление, по которому я безошибочно догадался, что она опять что-то затевает. Я понял, что сейчас она предложит нам план, в результате которого не только содрогнется потрясенное человечество и луна окрасится в цвет крови, но и некий несчастный — я имел все основания подозревать, что этим несчастным буду я, — окажется ввергнутым в то, что Шекспир называл «целым морем бед», если это, конечно, Шекспир.[63] Мне доводилось слышать это оживление в ее голосе и прежде, например в ту ночь, когда она, вложив в мою длань шило, объясняла, где находится грелка сэра Родерика Глоссопа. Многие придерживаются мнения, что Роберту, дочь покойного сэра Катберта и леди Уикем из Скелдинг-Холла, графство Хартфордшир, нельзя держать на воле. Я один из горячих приверженцев этого философского направления.
Папаша Глоссоп, малознакомый с данной представительницей прелестного пола и потому не знавший, что с детских лет ее девизом было «Где наша не пропадала!», был весь внимание и любезность.
— У вас есть конкретный план, мисс Уикем?
— Разумеется. Все ясно, как дважды два. Вы знаете, в какой комнате живет Уилберт?
Он ответил, что знает.
— А вы согласны, что человек, который гостит в загородном доме и стащил что-то из хозяйского добра, может спрятать это что-то только в своей комнате?
Он сказал, что, несомненно, так оно и есть.
— Ну вот и прекрасно.
Он взглянул на нее «в немом оцепенении[64]», как выразился бы Дживс.
— Вы хотите сказать… Не предлагаете же вы, чтобы…
— Чтобы кто-то пробрался в его комнату и там пошарил? Именно это я и предлагаю. И совершенно ясно, кому выпадет сей почетный жребий. Глас народа требует, чтобы это сделал Берти.
Я нисколько не удивился. Я ведь с самого начала чувствовал, что к этому идет. Не знаю, почему, но всякий раз, когда возникает необходимость выполнить какую-то грязную работу, мои друзья и близкие в один голос восклицают: «Это должен сделать Вустер». Беспроигрышная лотерея. Хоть я и не питал особых надежд на то, что мои робкие протесты способны изменить приговор судьбы, я все же решил воспользоваться правом на последнее слово.
— А почему я?
— Тут нужен человек молодой.
Чувствуя, что сражение проиграно, я продолжал упираться.
— А я так не считаю, — сказал я. — По-моему, зрелый и опытный человек справится с этим гораздо успешнее, чем неоперившийся новичок, вроде меня, ведь я и в детстве не отличался в игре «найди туфлю». Это же очевидно.
— Не упрямься, Берти. Ты же обожаешь приключения, — сказала она, хотя откуда она это взяла — ума не приложу. — Представь, что ты сотрудник контрразведки, который разыскивает документ государственной важности, похищенный женщиной под черной вуалью, распространяющей вокруг себя аромат экзотических духов. Когда еще представится такой случай! Что ты сказал?
— Я сказал «Ха!» А вдруг кто-то войдет?
— Глупости. Миссис Артроуз работает над книгой. Фил-лис у себя в комнате, печатает речь Апджона. Уилберт на прогулке. Апджон уехал. Войти может разве лишь бринкли-кортское привидение. Если оно тебе явится, можешь презрительно рассмеяться и пройти сквозь него. Это отучит его шляться, где не следует, ха-ха-ха.
