каналы надолго, плавая лицом кверху или лицом книзу, пучась, раздуваясь и достигая чудовищных размеров. В конце концов, когда все поуспокоилось, рабочие команды стали по ночам вылавливать трупы и хоронить их у самой дороги. Полковник посмотрел, не видно ли на обочинах особенно пышной растительности, но ничего не заметил. А в каналах плавали утки и гуси, и вдоль всей дороги люди удили рыбу.
«Да ведь их же всех вырыли, — подумал полковник, — и похоронили на том большом ossario [3] под Нервесой».
— Мы воевали тут, когда я был мальчишкой, — сказал полковник шоферу.
— Чертовски ровная местность, воевать здесь худо, — ответил шофер. — А реку держали вы?
— Да, — сказал полковник. — Мы держали ее, теряли и брали снова.
— Куда ни посмотришь, негде укрыться.
— В том-то и беда, — сказал полковник. — Приходилось цепляться за малейший бугорок, который не сразу и увидишь. За любую канаву, дом, откос на берегу канала, живую изгородь. Совсем как в Нормандии, только здесь еще ровнее. Наверно, так воевали в Голландии.
— Да уж, этой реке далеко до Рапидо.
— Тогда это была совсем неплохая речка, сказал полковник. — Пока не построили все эти гидростанции, в верховьях воды было много. А когда она мелела, среди гальки вдруг открывались омуты, глубокие и коварные. Было там одно место — Граве-де-Пападополи, — вот где было особенно паршиво.
Он знал, что о чужой войне слушать очень скучно, и замолчал. «Каждый смотрит на войну со своей колокольни, — подумал он. — Никто не интересуется войной отвлеченно, кроме разве настоящих солдат, а их немного. Вот готовишь солдат, а лучших из них убивают. И потом каждый так занят своими делами, что ничего не видит и не слышит. Думает только о том, что сам пережил, и, пока ты говоришь, прикидывает, как бы похитрее ответить и добиться повышения или каких-нибудь выгод. Зачем же надоедать этому парню, который, несмотря на свою нашивку фронтовика, медаль за ранение и другие побрякушки, вовсе не солдат; на него против воли напялили военную форму, а теперь он, видно, решил остаться в армии по каким-то своим соображениям».
— Чем вы занимались до войны, Джексон? — спросил полковник.
— Мы с братом держали гараж в Ролинсе, штат Вайоминг.
— Собираетесь туда вернуться?
— Брата убили на Тихом, а парень, на которого мы оставили гараж, оказался бездельником, — сказал шофер. — Мы потеряли все, что туда вложили.
— Обидно, — сказал полковник.
— Еще бы, черт его дери, не обидно, — сказал водитель и добавил: — …господин полковник.
Полковник поглядел вперед, на дорогу.
Он знал, что скоро будет перекресток, которого он ждал и никак не мог дождаться.
— Глядите в оба и на первой развилке сверните влево, на проселок, — сказал он шоферу.
— А вы уверены, что наша машина пройдет по этой низине?
— Посмотрим, — сказал полковник. — Какого черта, ведь дождей не было уже три недели.
— Что-то я не больно доверяю здешним проселкам. Кругом болота.
— Если мы застрянем, волы нас вытащат.
— Да я ведь беспокоюсь только о машине.
— А вы побеспокойтесь лучше о том, что я сказал, и сверните влево на первый же проселок, если он будет выглядеть мало-мальски сносно.
— Вот, видно, и он, там, где изгородь, — сказал шофер.
— За нами дорога пустая. Остановитесь у самого развилка, а я выйду погляжу.
Он вылез из машины, и перешел на другую сторону широкого асфальтированного шоссе, и посмотрел на узкую грунтовую дорогу, на быстрое течение идущего вдоль нее канала и густую живую изгородь на том берегу. За изгородью виднелся приземистый красный крестьянский дом с большим амбаром. Дорога была сухая. Даже телеги не выбили на ней колеи. Он вернулся к машине.
— Бульвар, а не дорога, — сказал он. — Можете не беспокоиться.
— Слушаюсь, господин полковник. Машина-то ведь ваша.
— Верно, — сказал полковник. — Я еще до сих пор за нее не расплатился. Скажите, Джексон, вы всегда так переживаете, когда сворачиваете с шоссе на проселок?
— Нет, господин полковник. Но ведь одно дело «Виллис», а другое — машина с такой низкой посадкой, как эта. Вы же знаете, господин полковник, она может сесть на дифер. Можно и раму повредить.
— У меня в багажнике лопата и цепи. Вот когда выедем из Венеции, там действительно будет о чем беспокоиться.
— А мы поедем и дальше на этой машине?
— Не знаю. Посмотрим.
— Подумайте о крыльях, господин полковник.
— На худой конец подрежем крылья, как это делают индейцы в Оклахоме. Крылья у нее чересчур большие. Все у нее больше, чем надо, кроме мотора. Мотор у нее, Джексон, настоящий.
— Еще бы, господин полковник. Вести такую мощную машину по хорошему шоссе — одно удовольствие. Вот я и не хочу, чтобы с ней что-нибудь случилось.
— Это вы молодец, Джексон. Ну а теперь бросьте переживать.
— Я не переживаю, господин полковник.
— Вот и отлично, — сказал полковник.
Сам он забыл обо всем, потому что как раз в эту минуту увидел парус, который мелькал впереди, за купой коричневых деревьев. Это был красный парус, косо и круто уходивший вниз; он медленно плыл за деревьями.
«Почему всегда сжимается сердце, когда видишь, как вдоль берега движется парус? — подумал полковник. — Почему у меня сжимается сердце, когда я вижу больших, неторопливых светлых быков? Дело, верно, в их поступи, во всем их виде, величине и окраске.
Но меня трогают и красивый крупный мул, и цепочка холеных вьючных мулов. И койот, всякий раз, когда я его вижу, и волк, который движется иначе, чем все другие звери, серый и такой уверенный в себе, гордо несущий свою тяжелую голову с недобрыми глазами».
— Вы когда-нибудь видели волков в окрестностях Ролинса, Джексон?
— Нет, господин полковник. С волками покончили, когда меня еще не было на свете; их всех потравили. Зато койотов у нас сколько угодно.
— Вам нравятся койоты?
— Я люблю слушать их по ночам.
— Я тоже. Больше всего на свете. Да еще — смотреть на парусные лодки, плывущие между берегов.
— Вон как раз идет такая лодка, господин полковник.
— По каналу Силе, — сообщил полковник. — Этот парусник плывет в Венецию. Ветер дует с гор, и лодка идет довольно быстро.
