Имейте в виду, молодые люди, мы привели это как пример не благородства Пена, но скорее его слабости. Куда благороднее было бы вообще не покупать гравюр. И ведь он не сам выкупил те безделушки, под которые получил денег для уплаты Фродшему: его матери пришлось жестоко себя урезывать, чтобы рассчитаться с ювелиром, так что в конечном итоге не кто иной, как она страдала от взбалмошных выходок сына. Мы показываем вам Пена не как героя и образец для подражания, а всего лишь как человека, который при множестве слабостей и недостатков еще способен на благие порывы и не совсем бесчестен.
Как уже было сказано, наставник Пена пришел в ужас, узнав о его безрассудствах: рекомендации пастора Портмена и майора, обстоятельства водворения Пена в колледже, кружок, к которому он примкнул, — все это прочно убедило мистера Бака в том, что его ученик — человек весьма состоятельный, так что он даже удивлялся, почему тот не заведет себе мантии побогаче. Однажды, попав в Лондон на королевский прием, дабы передать адрес от верноподданного его величества Оксбриджского университета, мистер Бак увидел в Сент-Джеймском дворце майора Пенденниса, беседовавшего с двумя кавалерами ордена Подвязки, один из которых, на глазах пораженного Бака, даже увез затем майора в своей карете. Воротившись в Оксбридж, наставник незамедлительно позвал к себе Пена на стакан вина и с этих пор, окончательно убедившись в его знатности и богатстве, уже вовсе не принуждал его появляться в церкви и на занятиях.
Он был как громом поражен, когда узнал правду и выслушал печальную исповедь Пена. В университете долги его составляли изрядную сумму, лондонские же свои долги, к которым наставник не имел отношения, Пен от него утаил. Да и кто на расспросы друзей перечислит все свои обязательства до единого? Преподаватель узнал вполне достаточно: он понял, что Пен беден, что он растратил щедрое, можно даже сказать, царское содержание и взрастил вокруг себя такой богатый урожай долгов, что сжать его будет нелегкой работой, ибо нет другого растения, которое, однажды пустив корни, разрасталось бы столь быстро.
Может быть, потому, что мать его была так добра и снисходительна, Пен смертельно боялся, чтобы она не узнала о его прегрешениях.
— Я не могу ей рассказать! — в отчаянии твердил он мистеру Баку. — Ах, сэр, я поступил с ней как негодяй… — И он терзался раскаянием, и сетовал, что нельзя все начать сызнова, и вздыхал, зачем, зачем дядюшка внушил ему, что надобно водиться со знатными людьми, и какая ему теперь польза от его именитых приятелей?
Они не сторонились его, но ему это чудилось, и в последний семестр он сам от них отдалился. На вечеринках он теперь бывал мрачен, как могильный склеп, и вскоре его перестали приглашать. Все знали, что Пенденнис "запутался". Студенты поговаривали, что виновник его несчастья — этот Блаундел, который никому не платил и вынужден был после трех семестров покинуть университет. Один, в помятой шапке и рваной мантии, Пен меланхолически бродил по пустынным дворам колледжей. Он, всего год тому назад бывший гордостью университета, он, которому завидовали все новички, был теперь предметом разговоров на ужинах первокурсников, поминавших его имя с удивлением и ужасом.
Наконец подошли выпускные экзамены. Многие из молодых людей, поступивших в одном году с Пеном, которых он высмеивал за грубые сапоги, чьи лица или платье изображал на своих карикатурах, — многие из тех, которых он презрительно обрывал на занятиях или подавлял своим красноречием в клубе, многие из ближайших его приятелей, вдвое его глупее, но проявившие в учении немножко методичности и упорства, закончили курс с высокими отличиями, либо просто сдали экзамены вполне порядочно. А где же оказался в списках Пен великолепный, Пен — остряк и денди, Пен — поэт и оратор? Где сказался Пен, баловень и единственная гордость бедной вдовы? Скроем лицо свое и перевернем страницу! Списки вывесили, и по университету разнеслась страшная весть: Пенденнис от Бонифация провалился.
Глава XX
Поражение и бегство
За то время, что Пен провел к Оксбриджском университете, он сильно вырос в глазах своего дядюшки. Майор стал гордиться Артуром, — ведь у юноши были непринужденные манеры, приятная наружность и джентльменская повадка. Старому лондонскому холостяку нравилось видеть Пена в обществе молодых университетских патрициев, и он, никогда не принимавший у себя (скупость его была притчей во языцех среди клубных зубоскалов, которые завидовали его связям, а бедность его не принимали в расчет), устраивал на своей квартире уютные обеды для племянника и юных лордов и угощал их хорошим кларетом и лучшими своими словечками и анекдотами, из коих иные пострадали бы в пересказе (поскольку майор излагал их весьма изящно и пристойно), пересказ же других никому не пошел бы на пользу. В лице этих молодых людей он воздавал почести их семействам и даже в некотором роде самому себе. Он несколько раз побывал в Оксбридже, где товарищи Пена с удовольствием устраивали торжественный обед или завтрак — отчасти, чтобы позабавиться на его счет, отчасти, чтобы его почествовать. Он пичкал их анекдотами. Он молодел и расцветал в обществе юных лордов. Он пошел на диспут в клубе, чтобы послушать Пена, и, пораженный мылким красноречием племянника, вместе со студентами кричал, смеялся и стучал тростью об пол.
Он уже видел в нем нового Питта. Он проникся к Пену почти отеческими чувствами. Он писал ему письма, полные шутливых советов и столичных новостей. Он хвалился Артуром в своих клубах и норовил помянуть его, в беседе, говоря, что куда, мол, старикам до нынешней молодежи, что вот посмотрите — молодой лорд Плинлиммон, друг моего племянника, молодой лорд Вольнус Хартиерс, товарищ моего повесы и проч. еще заткнут за пояс своих отцов. Он просил разрешения привезти Артура на парадный прием в Гонт-Хаус; ликовал в душе, глядя, как Пен танцует с сестрами вышеупомянутых молодых вельмож; и в дальнейшем так старался раздобыть для племянника пригласительные билеты в лучшие дома Лондона, словно был не отставной военный в парике, а маменька с дочерью на выданье. И повсюду он хвастал талантами племянника, его поразительным ораторским искусством и тем, как блистательно он окончит курс. Он писал невестке, что лорд Раннимид непременно зачислит Пена в свое посольство либо что герцог выставит его кандидатуру в парламент от одного из своих избирательных округов; она, разумеется, готова была верить всякому, кто хорошо отзывался о ее сыне.
И всю эту любовь и гордость близких людей Пен втоптал в грязь своим мотовством и бездельем! Не завидую я ему, когда представлю себе, что он переживал, думая о содеянном. Он проспал, и черепаха пришла первой. Он в зародыше погубил свои блестящие возможности. Он бездумно черпал из кармана великодушнейшей матери; подло, злодейски расплескал ее маленький сосуд. Да, только подлая рука злодея могла поразить и ограбить это нежное создание! И если Пен чувствовал, сколько зла он сделал другим, можно ли предположить, что молодой джентльмен, столь суетный и тщеславный, как Пен, не чувствовал еще сильнее, какой позор он навлек на самого себя? Нет горше раскаяния, нет стонов более жалобных, чем стоны уязвленного себялюбия. Подобно приятелю Джо Миллера, тому студенту, что милостиво кланялся публике из своей ложи, потому что случайно появился в театре одновременно с королем, бедный Артур правда, не столь же самодовольно — воображал, что вся Англия заметит отсутствие его имени в списках окончивших университет и будет судачить о его несчастье. Оскорбленный наставник, все кредиторы, слуга и уборщица в колледже, студенты его выпуска и моложе, которых он дарил своим покровительством или презрением — как ему теперь смотреть им в глаза? Он убежал к себе, заперся и написал наставнику письмо, полное изъявлений благодарности, уважения, раскаяния и отчаяния, прося вычеркнуть его имя из списков колледжа и намекая о единственном своем желании и надежде — чтобы смерть не замедлила положить конец страданиям опозоренного Артура Пенденниса.
Потом он украдкой выскользнул из дому, сам не зная куда и зачем, однако же бессознательно углубился в пустынные уголки на задах колледжей, а выбравшись из университетских владений, спустился к безлюдному берегу реки как шумно здесь бывало во время лодочных гонок, когда у пристани теснились и кричали толпы студентов! — и шел все дальше и дальше, пока не очутился в нескольких милях от Оксбриджа, где его и увидел старый знакомый, уезжавший из этого города.
Пен поднимался в гору, и мелкий январский дождик хлестал ему в лицо, и рваная мантия развевалась за ним по ветру — он так с утра и не переоделся, а по дороге в это время мчалась карета с лакеем на козлах, в которой, высунувшись из окошка, сидел молодой джентльмен с сигарой в зубах и громко подгонял кучера. То был наш давнишний бэймутский знакомый мистер Спэйвин он окончил курс и с победой возвращался домой в своей желтой карете. Вдруг он завидел какого-то человека, который поднимался в гору, неистово жестикулируя, и, когда карета поравнялась с ним, узнал бледное, с провалившимися глазами лицо Пена.
