— Как это «вроде ужинал»?
— Она была со мной, а Ронни не знал. Видит, Сью сидит с Пилбемом…
— Сью?
— Да. Ее зовут Сью Браун.
— Что!
— Сью Браун.
— Это не Сью Браун? Она еще в хоре пела.
— Она самая. Ты ее знаешь?
— Еще бы! Года два не видел, а в свое время… Старая добрая Сью! И красива, и умна, и…
Хьюго покачал головой.
— Именно этого я и боялся. Слава Богу, тебе не попасть в замок. Неприятно прочитать в газете, что твое тело нашли в озере.
Такси укатило. Монти долго стоял на ступеньках, погруженный в думы. Если в замке Сью, думал он, попасть туда необходимо. Что же до свиней, не так все страшно. Хьюго — хороший парень, но вечно все преувеличивает. Преисполнившись радушных надежд, он направился к будкам.
— Междугороднюю, — сказал он. — Матчингем 8–3.
Примерно через сутки после того как Монти заказал междугороднюю, приметливая птица, взглянувшая со своего, птичьего полета на парки и угодья Бландинга, заметила бы, что у прославленного замка ходит какая-то пара. Сузив глаза и прикрыв их когтистой лапкой, она разглядела бы, что эту пару составляют румяный белокурый молодой человек и удивительно красивая девушка в легком зеленом платье с отложным воротничком. Роналд Овербери Фиш прощался со своей Сьюзен, прежде чем отправиться в Маркет Бландинг, а там сесть на поезд 12.40. Ехал он в Норфолк, на свадьбу двоюродного брата.
Собственно говоря, уезжал он всего лишь до завтра, но все-таки счел нужным дать Сью кой-какие советы. Прежде всего, он рекомендовал ей, не щадя никаких сил, пленять дядю Кларенса.
— Да, конечно, — сказала Сью, которая, заметим, была изящнейшей девицей с прелестной улыбкой и большими светлыми глазами. Сейчас глаза эти лучились умом, ибо она живо следила за рассуждениями юного Ронни. Тот доказывал, что графа надо пленить, чтобы уж точно дал обещанные деньги. Ее это не пугало. Кроткий, мечтательный пэр ей очень нравился.
— Да, — сказала она, — конечно.
— Крутись около него.
— Да.
— Поговори с ним о свиньях.
— Конечно.
— А что до тети Констанс…
Ронни помрачнел; он вообще мрачнел, думая о леди Констанс Кибл. Когда последний из Фишей, единственный сын леди Джулии, племянник лорда Эмсворта, сообщил, что женится на хористке, отзывы были, скажем так, разные. Одни — получше, другие — похуже.
Дворецкий Бидж, восемнадцать лет любивший его как сына и сразу полюбивший Сью, был очень рад. Рад был и Галли Трипвуд, который когда-то, в бурной молодости, едва не женился на той, кто стал бы Роналду тещей. Кларенс, девятый граф, проговорил: «О! А?» — и вернулся к мыслям о свинье.
Протесты, как обычно бывает, исходили от женщин. У них всегда нет-нет, да есть сословные предрассудки. На честную бедность, в сущности, они смотрят иначе, чем Бернс. Мы знаем, что думала леди Джулия. Не лучше относилась к предстоящему браку и сестра ее, Констанс, которую явственно ужасало пятно на славном гербе. Чувств своих она не скрывала, то глубоко вздыхая, то сухо поджимая губы. Теперь мы поймем, почему Ронни помрачнел.
— Что до тети Констанс…
Собирался он сказать, чтобы в случае чего Сью дала ей по уху; собирался — но не сказал, ибо из дома вынырнул молодой человек с юрким рыльцем, подвитыми бачками и мерзкими усиками. Помешкав на пороге, он увидел юного Фиша и нырнул обратно. Юный Фиш напряженно смотрел ему вслед.
— У, гад! — заметил он, мягко скрипнув зубами. П. Фробишер Пилбем всегда будил в нем зверя. — Наверное, тебя ищет.
Сью забеспокоилась.
— Ну что ты! Мы совсем не общаемся.
— Он к тебе не вяжется?
— Нет, нет!
— Вообще, что он тут делает? Вроде бы уехал.
— Наверное, лорд Эмсворт попросил его остаться. Нам-то что, в конце концов?
— Он посылал тебе цветы.
— Да, но…
— И тогда, в ресторане…
— Да, да. Ты больше не ревнуешь?
— Я? — удивился Ронни. — Ну, что ты!
Сью не успокоилась. Она хотела покончить с этим раз и навсегда. Единственной тучкой на небесах ее счастья были те самые свойства Ронни, на которые намекал Хьюго в беседе с Монти Бодкином. Она понять не могла, какая ревность, если ты любишь. У нее был ясный, детский ум.
— Значит, не будешь волноваться?
— Ну, что ты!
— И вообще ревновать не будешь?
— Конечно, нет. Только…
— Да?
— Очень уж я розовый!
— Самый красивый цвет. Ангелы тоже розовые. Я тебя люблю.
— Правда?
— Правда.
— А не разлюбишь?
— Какой ты глупый!
— Да, знаю… А вдруг разлюбишь?
— Скорей уж ты разлюбишь меня.
— Что ты говоришь!
— Приедет твоя мама…
— Какая чепуха!
— Я ей не понравлюсь.
— Понравишься.
— Не нравлюсь же я твоей тете.
— Тете! То-то я думаю, о чем мы говорили. Так вот, если что, дай ей в ухо. Вынет лорнет — бей.
— А если мама его вынет?
— Ну, что ты!
— У нее нет лорнета?
— Она… она не такая.
— Не такая, как тетя?
— С виду — примерно такая же, а по сути — нет. Тетя у нас фу-ты, ну-ты, а мама — свой парень.
— Все равно, она будет тебя отговаривать.
— Не будет.
— Будет. «Роналд, мой дорогой! Какое нелепое увлечение! Кто бы мог подумать?» Так и слышу.
— Ничего подобного. Она хорошая баба.
— А я ей не понравлюсь.
— Понравишься. Какая ты… забыл слово. Да, пессимистка.
Сью кусала губу маленьким, белым зубом. Светлые глаза потемнели.
— Лучше бы ты не уезжал!
— Я завтра вернусь.
— А нельзя остаться?
— Ну, что ты! Я — шафер. И вообще, интересно посмотреть, как это люди женятся. Скоро пригодится.
— Вряд ли.
— Перестань!
— Прости. Лучше бы ты не уезжал. Знаешь, здесь все такое старое, огромное… Я — как щенок в соборе.
Ронни окинул взглядом родовое гнездо.
— Да, домик — будь здоров, — признал он. — Как-то не замечал, а вообще-то бывают и поменьше. А что тут плохого?
— Понимаешь, я выросла в квартирке. Мне так и кажется, что твои предки закричат: «Эт-то еще кто?!»
— Какая ты, честное слово! Тебя все любят — дядя Кларенс, дядя Галли, все, кроме тети. Чихать нам на нее!
— А мама?
— Да сказано тебе!
— Такая важная, темная леди…
— Она — блондинка.
— Все равно, очень неприятное чувство. Как будто Мартин вот-вот придет.
— Что?
— У одной нашей девочки есть пластинка. Какой-то тип попал в пустой дом, там — кошки, вылезают друг за другом. Кошка вылезла и поет: «Ну, как, начнем?», а остальные отвечают: «Нет, нет, подожди, пока Мартин не придет!» Скоро он придет, помяни мое слово.
— Да перестань ты! Все будет хорошо. Мама тебя полюбит. А что ей делать? Ты же самая…
Однако ему не довелось удариться в лирику — из-за угла выехала машина, которую вел шофер по фамилии Ваулз.
— Значит, пора, — опечалился Ронни.
Машина подъехала к ним. Ронни сурово взглянул на Ваулза. Нет, они дружили издавна, играли в крикет, но есть минуты, когда и знакомый с детства шофер кажется несколько лишним.
Избегая его взоров, Ронни (густо-вишневый) обнял свою невесту со всей страстью Фишей, вскочил в машину, помахал из окна, помахал еще, и махал, пока видел Сью; после чего сел прямо и стал дышать носом.
Сью постояла на дорожке, а когда машина скрылась за рододендронами, задумчиво побрела к террасе. Августовское солнце палило вовсю. В траве стрекотали кузнечики, в лавандовом бордюре гудели пчелы и все это, вкупе с жарой, располагало к отдыху. Заглянув за кедры, Сью увидела, что в тени стоит шезлонг, в шезлонге лежит Галахад, попивая виски с содовой, а рядом — еще одно кресло, явно для нее.
Однако долг превыше всего, как бы не пекло, не стрекотало и не гудело. Ронни просил поговорить о свиньях; значит, надо поговорить.
Она спустилась по каменным ступеням, свернула к западу и направилась к тому уголку поместья, где обитала Императрица, прославленная свинья.
Жилище ее помещалось на полянке, усеянной лютиками и ромашками и окаймленной серебряным извивом ручья, несущего воды в озеро. По своему обычаю лорд Эмсворт отправился туда после завтрака и теперь, в половине первого, мягко висел на перильцах, беззлобно и благоговейно глядя на прекрасную даму. Рядом с ним, на тех же перильцах, висел свинарь Пербрайт.
Время от времени кроткий пэр втягивал носом воздух, но не благоухания позднего лета привлекали его. Собственно говоря, вокруг обиталища ощущался лишь один запах, достаточно резкий, своеобразный, но для кого-то — и дивный.
Служители прекрасной свиньи на нее не походили. Лорд Эмсворт был длинным и тощим, равно как и Пербрайт. Императрица же напоминала (особенно в полумраке) готовый к полету монгольфьер. Мода на стройность не коснулась ее. Она любила поесть и в жизни своей не делала гимнастики. Глядя на то, как она поглощает болтанку из льняного семени, картошки, желудей и отрубей, девятый граф ощущал примерно то же, что ощущает поэт при виде радуги.
