— А меня не интересуют твои объяснения. Если у тебя только и заботы, что объяснять…
— Не только — еще сын.
— Ах, ты, значит, о сыне беспокоишься?
— Да. И о тебе тоже, Эстер. Мать неотделима от сына.
— Что верно, то верно. А вот отец — другое дело.
— Если ты все время будешь так огрызаться на каждое слово, я никогда не доберусь до того, что хотел тебе сказать. Я скверно поступил с тобой, Эстер, и теперь, чтобы искупить прошлое, чем только могу…
— А почем ты знаешь, — может, мне еще хуже вред от того, что ты теперь ходишь за мной по пятам.
— Ты что, хочешь сказать, что у тебя кто-то есть и я тебе больше не нужен?
— Ты будто не знаешь, что я не замужняя, что я работаю в прислугах. А ты околачиваешься тут, потому что тебе взбрела в голову этакая прихоть, и нисколечко не думаешь о том, что я снова по твоей милости, как и тогда, могу лишиться места.
— Ну, какой толк нам тут стоять и пререкаться? Пойдем куда-нибудь, где можно спокойно поговорить, и если я и тогда не сумею ничего тебе втолковать — что ж, ты пойдешь своей дорогой, а я — своей. Ты вот говоришь, будто я не знаю, что ты не замужем. А я и правда не знаю, но если это так, то тем лучше. А если замужем — так и скажи, и я уберусь отсюда навсегда Я без того уж много зла тебе причинил, не хватает только еще становиться между тобой и твоим мужем.
Уильям говорил так серьезно, так искрение и задушевно, что Эстер против воли смягчилась.
— Нет, я еще пока не замужем, — сказала она.
— Рад эго слышать.
— Не понимаю, какая тебе разница — замужем я или нет. Ты-то ведь сам женат.
Некоторое время Уильям и Эстер шли молча, прислушиваясь к ровному дневному шуму пригородных кварталов. Небо казалось почти бесцветным — блекло-серое, чуть отливающее голубизной, — и кирпично-красные силуэты домов были резко вычерчены на этом тусклом фоне. Время от времени ветер взвивал над дорогой облачко пыли.
Уильям остановился возле какого-то пустыря.
— Давай пройдем сюда, — сказал он. — Здесь можно будет потолковать без помех.
Эстер промолчала. Они свернули с дороги и отыскали местечко, где можно было присесть.
— Совсем как в старое доброе время, — сказал Уильям, придвигаясь к ней ближе.
— Если ты опять примешься за свои глупости, я встану и уйду. Я пошла с тобой только потому, что ты как будто хотел сказать что-то важное насчет ребенка.
— Я, понятное дело, хочу повидать своего сына.
— Почем ты знаешь, что это сын?
— Да ты вроде бы так сказала. И мне хотелось бы, чтобы это был сын… Так все-таки это — мальчик?
Да, это мальчик, и очень хороший мальчик, совсем не похож на своего папашу. И я сказала ему, что его отец умер.
— И его это не огорчило?
— Да нисколечко. Я сказала ему, что его отец плохо обошелся со мной, а он не любит тех, кто обижает его мать.
— Ты, я вижу, постаралась внушить ему ненависть ко мне.
— Да он и не думает о тебе… С чего бы он стал о тебе думать?
— Ну понятно, только зря ты так озлобилась на меня, ведь что сделано, того уж не воротишь. Я скверно с тобой поступил, не спорю, но и со мной обошлись не лучше — прямо скажем, чертовски скверно. Тебе пришлось туго, но и мне тоже. Не знаю уж, утешит тебя это или нет.
— Может, это и плохо, но только, как я тебя увидела, так во мне такая злость закипела… Я и сама не знала, что ее столько накопилось.
Уильям растянулся на траве, опершись на локоть. Он покусывал длинную сухую травинку, зажав ее в мелких желтоватых зубах. Разговор прервался. Уильям смотрел на Эстер. Она сидела очень прямо, туго накрахмаленное ситцевое платье веером раскинулось по жесткой траве, жакетка была расстегнута. Уильям подумал, что она очень привлекательная женщина, и тут же увидел ее за стойкой в «Королевской голове». Его брак оказался неудачным во всех отношениях, и притом бездетным. Теперь ему хотелось взять себе другую жену, — вот такую, как Эстер. При мысли о сыне у него вдруг защемило сердце. Он старался прочесть мысли Эстер на ее спокойном, непроницаемом лице. Оно казалось необычно серьезным, и ничто не выдавало душившего ее волнения. А она думала о том, что должна во что бы то ни стало предотвратить встречу Уильяма с Фредом. Как же ей отделаться от Уильяма? Она перехватила брошенный им на нее взгляд, и, чтобы направить его мысли в другое русло, спросила, куда поехал он со своей женой, когда они покинули Вудвью.
Неожиданно он сказал:
— Пегги с самого начала знала, что я сохну по тебе.
— Ну, что сейчас об этом говорить. Расскажи лучше, куда вы отправились? Болтали, что вроде за границу.
— Сначала мы поехали в Булонь, — это во Франции, но там почти все говорят по-английски, и совсем неподалеку была неплохая бильярдная, где по вечерам принимали ставки на лошадей. Мы с Пегги ездили на скачки. В первый день я поставил на трех фаворитов и выиграл. Но уже на второй день дело пошло хуже. Потом мы поехали в Париж. Там ипподром совсем рядом, полчаса езды — готов. Уж что хорошо, то хорошо, этого у Парижа не отымешь.
— А твоей жене понравился Париж?
— Да, поначалу он ей здорово понравился — роскошные магазины, всякие там моды. Но вскорости ей и там все прискучило, и тогда мы поехали в Италию.
— А это где?
— А это еще дальше, на юг. Препаршивые места — одно кислое вино, а готовят все на оливковом масле, и податься некуда — кругом одни картинные галереи. До того мне все это осточертело, уж просто мочи нет. «Ну, хватит с меня, говорю. Я хочу домой, где можно выпить кружку пива и съесть кусок бекона и где есть лошади, на которых не стыдно глядеть».
— А ведь Пегги, что ни говори, была от тебя без ума.
— Была, на свой лад. Но ей бы только болтать с разными певцами и художниками, которых там всегда хоть пруд пруди. Конечно, ничего такого между ними не было. Это случилось уже на третий год, как мы поженились.
— Да что случилось-то?
— Да то, что я поймал ее с поличным.
— А как ты можешь знать, было что или нет? Мужчины всегда дурно думают о женщинах.
— Нет, это уж точно так; я ей к тому времени до черта надоел, да и она мне тоже. У нас и с самого начала все шло как-то не по-людски. Не по-семейному как-то, а это уж не брак, коли в дому нет лада, так я считаю. Я никак не годился для ее друзей, а над моими друзьями она издевалась у меня на глазах. Стоило мне позвать какого-нибудь малого в гости, она нипочем не желала оставаться с ним в одной комнате. Вот уж до чего у нас под конец дошло. А я все время вспоминал тебя, и, бывало, твое имя нет-нет да сорвется с языка. Вот как-то раз она мне и говорит: «Ты, по-моему, очень жалеешь, что не женился на служанке». А я ей в ответ: «А ты, по-моему, жалеешь, что вышла замуж за лакея».
— Это ты ее неплохо осадил. Ну и что она?
— Обхватила меня за шею и стала уверять, что не любит никого, кроме своего Большого Билла. Только все эти ее подходы были напрасны. Я сказал себе: «Смотри за ней в оба». Потому как возле нее стал увиваться один молодчик, и вензеля, которые он вокруг нее выписывал, были мне совсем не по нутру. И слишком уж он лебезил передо мной, вечно заводил разговор о лошадях, а я сразу увидал, что ни черта он в них не смыслит. До того дошел, что даже поехал со мной на скачки.
— Ну, и чем же все это кончилось?
— Я решил проследить за этим мозгляком и как-то раз вернулся из Аскота не тем поездом — когда они меня еще не ждали. Вошел в дом — и прямо в гостиную. Они, конечно, были там — сидели рядышком на диванчике. Я сразу увидел, что застал их врасплох. Малый этот стал красный как рак, вскочил и ну пороть какую-то чушь: «Как! Вы уже вернулись? Ну что там в Аскоте? Хорошо провели время?» «Шикарно! А сейчас надеюсь провести еще лучше», — говорю я, а сам все смотрю на жену, глаз с нее не спускаю. Я по ее роже увидал, что тут все так, как я думал. Ну я и взял его за грудки: «Давай, говорю, выкладывай все, как есть, как на духу. Я, говорю, и сам все знаю, но желаю услышать от тебя. Ну, живо, признавайся, не то придушу». И тут я легонько сдавил ему глотку, чтоб он не подумал, будто я шучу. Он глаза выпучил, а жена как завизжит: «Караул, убивают!» Я отшвырнул его, стал перед дверью, запер ее на ключ и спрятал ключ в кармане. «А теперь, говорю, я выколочу правду из вас обоих». Он аж побелел весь и забился в угол за камином, а она, ну, она так на меня посмотрела — кажется, убила бы на месте, будь у нее что под рукой. Я заметил даже, как она глянула на каминные щипцы, а потом вдруг и говорит — этак ядовито, на это она была мастерица: «А к чему нам таиться, Перси? Да, — говорит она, — я его любовница, можешь, если хочешь, получить развод». Тут я малость растерялся. Мне ведь хотелось припугнуть как следует этого малого, осрамить его перед ней. Но она испортила мне всю игру, и я понял по ее глазам, что она отлично это понимает. «А теперь, Перси, — говорит она, — нам с тобой, пожалуй, лучше удалиться». Тут вся кровь во мне закипела, и я говорю: «Удалиться-то вам придется, но не раньше, чем я вам позволю». И без лишних слов беру я его за шиворот и веду к двери, а он идет послушно, как ягненок, и я спускаю его с лестницы таким первоклассным пинком, какого он, поручусь, никогда еще не получал. Все ступеньки пересчитал и не поднялся, пока не докатился до самого низа. Видела бы ты, как она тогда на меня взглянула: ее бы воля — не быть мне в живых. Не моргнув глазом, убила бы она меня, если б только могла, но, понятное дело, где ж ей меня убить, и мало-помалу она пришла в себя. «Дай мне пройти. Зачем я тебе нужна? Ты можешь получить развод… Расходы я оплачу». — «А, может, я не хочу доставить тебе такого удовольствия? Ты, значит, хочешь выйти за него замуж, моя красавица?» — «Он настоящий джентльмен, а тобой я сыта по горло. Если тебе нужны деньги, ты их получишь». Я рассмеялся ей в лицо, и так мы пререкались еще примерно с час. Потом вдруг она вроде как поутихла. Я чувствовал, что у нее что-то на уме, только не знал — что. Не помню, говорил я тебе или нет, что мы тогда жили в меблированных комнатах — ну, в таких, как повсюду, — гостиная с раздвижной дверью, спальня. Она прошла в спальню, а я — за ней следом, чтобы как-нибудь не ускользнула ненароком. Дверь из спальни на лестницу была заставлена тяжелым комодом. Я никак не думал, что у нее хватит сил сдвинуть его с места, и вернулся в гостиную. Но она, понимаешь, ухитрилась все же — отодвинула, да еще так тихо, что я и не услышал. Не успел я сообразить, что к чему, а она уже стремглав летит вниз по лестнице. Я бросился за ней, да куда там — услышал только, как захлопнулась парадная дверь.
